Литмир - Электронная Библиотека

Березанский клуб в церкви помещается. Красивая, видно, была когда-то церковь, осталась еще глазурь на куполах. Сейчас церковь малость обшарпана, зато оклеена вся снизу разными красочными плакатами. Тут тебе и кино, и драмсекция, и бокс, и вольная борьба, поднятие тяжестей, обязательно кружок кройки и шитья, а также лекции здесь читают. Раньше только Богу тут молились, а сейчас вон сколько дел у молодежи. Все уже и забыли, что тут церковь была, только иногда, когда лента рвется, святые со стен проглядывают.

В кассе народу было – не протолкнуться. Какие-то умники пацаненка подсаживали, чтобы по головам прошел к окошечку. Билеты я достал быстро, но с большим скрипом.

В общем сидим мы с Машей, смотрим английскую цветную кинокартину. Малый там какой-то с огромными мышцами, красивая девчонка, мальчик, козленок, старичок-часовщик. Так нормально смотрим, просвещаемся, только сзади два солдата немного мешают. Толкают друг друга локтями и кричат:

– Ты! Ты!

Там, значит, мускулистый паренек и девчонка заходят в магазин для новобрачных и к коечке приглядываются двуспальной, сели на перину, подпрыгивают, и грусть у них в глазах. Дороговата коечка, да и ставить ее некуда – нет у них ни кола, ни двора. Вспомнил я, как мы с Тамаркой обстановку выбирали. Тоже жались на деньгу, но жилплощадь у нас тогда уже была.

– Сережа, – шепнула мне Маша, – после того раза вы небось подумали, что я такая, да?

– Смотрите кино, Маша, – сказал я.

– Ты мой милый, ты мой хороший, – вдруг заревела она и сидит в платочек сморкается.

Прямо сердце у меня защемило.

– Я женатый, – сказал я. – И ребенка имею.

– Я знаю, – хлюпает она. – И все равно тебя люблю. Куда же мне деваться?

– Смотри кино, – говорю я. – После поговорим.

Там драка началась. Красивого этого малого избивает какой-то тип, похожий на гориллу. Ну подожди, и до тебя очередь дойдет, горилла!

– Ты! – завопил сзади солдат.

– Тише, пехота, – обернулся я, и солдат засмущался.

И вдруг от двери через весь зал кто-то как гаркнет:

– Югова на выход.

Я прямо подскочил, а Маша меня за руку схватила.

– Сергея Югова на выход!

– Что такое? Что такое? – лепечет Маша.

– Подожди меня тут, – сказал я и полез через ноги. Бегу по проходу и думаю: вдруг с дочкой что-нибудь, вдруг телеграмма?

– Вон к тебе, – сказали мне в дверях.

Я выскочил в фойе и увидел Таню. Она стояла у окна, и лица на ней не было.

– Что такое, Таня? – спросил я.

– Вы не видели Валю, Сережа? – спросила она.

– То есть как это? – обалдел я.

– Он пропал. Рано утром вышел из дому, и до сих пор его нет. Мы уже с Горяевым все возможные места обошли, нигде его нет.

– Найдется, – успокоил я ее, а сам ума не могу приложить, куда мог деться Валька и что там у них произошло. – Найдется. С Валькой такое бывает. Шляется где-нибудь целый день, а потом является.

– Поищите его, Сережа, – тихо сказала она.

– Ладно. Иди домой, Танюша, а через час я его тебе доставлю. Чистеньким, без пятнышка.

– Хорошо, – еле-еле улыбнулась она, – я пойду, а ты поищи, пожалуйста.

В фойе уже танцульки начались, народу было много, и я стал обходить зал и спрашивать знакомых парней:

– Вальку Марвича не видели?

– Нет, – говорили они. – Сегодня не встречали.

– Что же он, от жены сбежал, что ли? – смеялся кое-кто.

Но никто его не видел и не знал, где он. Я выбежал из клуба и побежал к Валькиному бригадиру. Случайно знал я бригадирову хату.

Бригадир сидел на солнышке во дворе и лодку свою конопатил.

– Нет, – сказал он. – Знать не знаю, где Марвич, но только с утра, как шел я в магазин, встретился он мне и попросил отгул на три дня. Полагался ему отгул. Я дал. Я к рабочему человеку справедливо отношусь.

Обошел я все пивные, магазины, на пристань сбегал, в ресторан даже пролез – нигде Вальки не было, а стало уже смеркаться.

В сумерках я снова подошел к клубу. Церковь белела на темном небе, над входом надпись зажглась из электрических лампочек, а на ступеньках чернела толпа ребят, только огоньки папирос мерцали. Я подошел к ребятам и затесался в их толпу. Стрельнул у того кочегара, с которым утром бился, папироску.

– Слышал? – сказал кочегар. – На сто восьмом километре человека убили.

– Какого человека? – спрашиваю я, а сам что-то нервничаю.

– Никто не знает, что за человек, и кто убил – неизвестно.

– Что это вы мелете? – говорю я. – Что это за брехня? Как это можно человека убить?

– Точно, – кивают другие ребята. – Убили на сто восьмом кого-то. Говорят, монтировками по башке.

– Таких фашистов, – говорю, – стрелять надо.

– Правильно, – согласились ребята. – Не срок давать, а прямо к стенке.

– Валька Марвич не заходил сюда, ребята? – спросил я.

– Нет, не видели его.

Что за пропасть! Может, он уже в вагончике давно со своей Татьяной, а я тут бегаю, как коза? Решил я сходить в вагончик.

Таня сидела впотьмах на койке и курила. А на моей койке сидел Юра Горяев. Они молчали и дымили оба. Я тоже сел на койку и сказал:

– Точно неизвестно, но вроде его бригадир в лес послал с другими ребятами на заготовку теса. Крепления там надо ставить. Аврал у них на участке какой-то.

И только сказал про лес, вдруг захлестнула меня какая-то темная волна, и я захлебнулся от страха. Вдруг это Вальку на сто восьмом километре убили? И сразу я почувствовал такую злобу, такую ненависть, какой никогда у меня не было. Если это так, найду этих зверей в любом месте, сквозь тюремные решетки пройду, а горло им перегрызу. Ишь что выдумали, сволочи! Вальку моего монтировками по голове? Ну, гады, держитесь!

– Где же он, мой Валька? – тихо спросила Таня.

8

Сережа ушел продолжать поиски, а Таня и Горяев остались в темном вагончике. Таня сидела, обхватив колени руками, смиряя дрожь. Ей хотелось куда-то бежать, кричать, расспрашивать, но она сидела, боролась с паникой – куда бежать, кого расспрашивать?

– Есть все-таки предел чудачествам, – сказал Горяев.

– Дай закурить. Спасибо. Ты о ком?

– О Марвиче. О ком же еще? Полезнее было бы ему быть сейчас в Москве.

– Он здесь работает по своей специальности, – сказала Таня.

Сейчас она была уверена в правильности Вальки, в мудрости и логичности всех его поступков, вот только куда он девался?

– Его искали люди с киностудии, – раздраженно сказал Горяев, – хотели заключить договор. Где он был в это время?

– Он, кажется, знает об этом, – тихо сказала Таня, у нее вдруг разболелась голова.

– Пора ему работать профессионально. Я говорил с ним, а он плетет какую-то ахинею, пижон!

– Тише, Юра. – Таня прилегла на подушку.

– Он что, собирает здесь материал для книги?

– Возможно. Почему ты так раздражен?

– Напрасно он темнит.

– Где он?

– Найдется.

– А вдруг нет?

– Он сейчас пишет что-нибудь?

Ее раздражал тон Горяева, но в то же время ее успокаивало, что он говорит о Вальке, о каких-то конкретных, практических его делах, и ей казалось, что сейчас откроется дверь и Валька войдет и ввяжется в спор с Горяевым.

– Пишет, кажется. Рассказ. Вон на столе листы.

Горяев взял со стола листы и прочел:

«Валентин Марвич. Полдома в Коломне (рассказ).

Когда из-за потемневшего от времени забора сквозь пыльные акации я вижу маленький мещанский дворик с чисто выметенной дорожкой, с поникшим кустом настурции, с кучей желтых листьев, со скамейкой и столиком на подгнившей ноге, и окна в резных наличниках, не деревенские, а именно мещанские, пригородные, мне хочется остановиться и посмотреть на все это подольше, задержать все это в глазах, чтобы вспомнить о той тихой русской жизни, какой ни я, ни брат мой, ни даже наш отец никогда не жили. Может быть, только дед.

Константин нетерпеливо отстранил меня, толкнул калитку и побежал по дорожке. Черный сюртук его с золотыми погонами замелькал среди ветвей, что еще усилило литературное воспоминание о старине, о тихом, установившемся культурном быте с внезапными возгласами радости, с неожиданным шумом, с шумными короткими визитами флотских сыновей.

37
{"b":"1011","o":1}