Вы хоть понимаете, что религия наша, «возникшая» не позднее 10 века, до христианства, и в христианстве современном такая же осталась. Церковь беспошлинно «ввозит» нам водку и сигареты, а продает втридорога, как будто пошлину платила, и ввозит не ладан, не просфорки для нас, а отраву для нас. А ради чего? Для чего? Для своего, а не нашего с вами, «величия», заключающегося для нее, «православной», в золоте, в этом дьявольском металле. А для отвода глаз заповеди: не убий, да не укради, слушай родителей». Осталось «ввести» в наших «храмах» и женских монастырях проституцию «валютную». Известная древняя богиня, не христианская, правда, языческая, Кибела, говорит, что выгодное это дело. Наверное, мы не исправимся. И еще раз простите за «не относящиеся к делу» отступления.
Ибн–Фадлан упоминает также о том, что русские сжигают своих покойников. Он этим несколько удивлен, все остальные закапывают в землю. А ему, дескать, объяснили русские, что закапывать нехорошо, черви едят покойников и их душам неприятно поэтому. А с дымом они сразу улетают туда, куда следует. Тут видна изворотливость русской мысли, как у новых эмигрантов, последних, четвертой или пятой «волны», подливающих воду в бензин на американских бензоколонках. А их предки далекие, «подлили воды» Ибн–Фадлану. Им надо было сказать ему честно. Мол, зимой у нас холодно, земля промерзает на полтора метра, иногда даже больше, а люди мрут в основном зимой, когда просо съели, охота не ладится. Не в снег же их закапывать, да и лопат, мол, у нас нет, вообще железа нет в этих краях, едва на топоры хватает. А деревянными лопатами, которые у нас в ходу, мерзлоту не возьмешь. Зато дров много, в лесу живем. Вот мы и сжигаем, чтобы не пахло. Надо полагать, что христианство изменило этот порядок со сжиганием покойников, а может, и железа больше стало, на ломы и кувалды стало хватать.
Ибн–Фадлан говорит, что лично присутствовал на похоронах русского. Вот как он это описывает: «Мне говорили, что они делают со своими главами (? – мой) при смерти их такие вещи, из которых малейшая (?) есть сожжение; посему я весьма желал присутствовать при этом, как я узнал про смерть знатного у них человека. Они положили его в могилу и накрыли крышкой, в продолжение десяти дней, пока не кончили кроения и шитья одежды его. Это делается так: бедному человеку делают у них небольшое судно (он же не знал, что это гроб; у них хоронят без гробов, дерева нет), кладут его туда и сжигают его. У богатого же они собирают его имущество и разделяют его на три части: треть дают семье, за треть кроят ему одежду, и за треть покупают горячий напиток, который они пьют в тот день, когда девушка убивает себя и сжигается вместе со своим хозяином. Они же преданы вину, пьют его днем и ночью, так что иногда умирает один из них с кружкою в руке. Когда же умирает у них глава, то семья говорит девушкам и мальчикам: кто из вас умрет с ним? И кто–нибудь из них говорит: я! Когда он так сказал, то это уже обязательно для него, ему никак не позволительно обратиться вспять, и если б он даже желал, это не допускается; большею частью делают это девушки».
Что из этой цитаты можно извлечь для нас полезного? Слово «глава» не совсем понятное, но явно это не отец. Может быть хозяин, владелец, мелкий вождь, глава тотема, или что–то другое в этом роде. Но не отец. Слово «малейшее» надо вероятно понимать как «самое малое» – есть сожжение. Что такое самое большое, что можно сделать с дорогим покойником, тоже не понятно. Может мавзолей как у Ленина? Любопытно, что одежду ему шьют 10 дней, и на это дело требуется треть имения богатого покойного. Не простой, видать, саван. Из того, что только треть дают «семье», следует, что эта «семья» не очень–то правомочна, скорее это просто дворня с наложницами, одна из которых разделяет участь покойного хозяина. И почему мальчики и девочки, а не дочери и сыновья?
Очень заинтересовала меня невидимая простым глазом связь. Вот она: угощают горячим напитком, спрашивают желающих, один говорит да, отказываться уже нельзя – сжигают с хозяином. Притом к умершему хозяину всегда присовокупляется именно девушка, то есть очень молодая особа, но не жена и не дочь. Ибн–Фадлан все время говорит «девушка». А вот Маврикия Стратега просто–напросто обманули, как Ибн–Фадлана по поводу причины сжигания, ибо он пишет: «Скромность их женщин превышает всякую человеческую природу, так что большинство их считают смерть своего мужа своей смертью, и добровольно удушают себя, не считая пребывание во вдовстве за жизнь» (6–7 века). Во–первых, собственно жен и не было, как ясно дает понять нам Ибн–Фадлан. Во–вторых, что это за женщины у русских, которые все подряд «превышают всякую природу человеческую»? Сплошные александры матросовы, закрывающие своим телом вражеские амбразуры. А Ибн–Фадлан, хотя и не говорит прямо, но из контекста видно. Напоили с «горя» бабу до беспамятства «горячим напитком» и говорят ласково: «мы тебя сейчас с ним положим. Нет, больно не будет». Недаром все подряд иностранцы, как сговорились, отмечают полное «равенство» русских мужчин и женщин в употреблении спиртного.
Скажу, пока не позабыл, почему я не цитирую русских историков. Во–первых, им неоткуда взять свои знания о тех временах, кроме источников, которыми и я пользуюсь. Во–вторых, они их немного подправляют, а мне этого не надо. Вот один пример. Л. Лебедев: «Во всем присутствует представление о чистоте совести, которая настолько превыше всего, что никакие земные блага, соблазны или сама смерть не должны заставить человека изменить ей. Здесь приходится вспомнить то, с чего мы начали, — отсутствие чрезмерной привязанности русских людей к земному благополучию и комфорту. Земные блага и ценности отступают на второй план именно потому, что важнее их, превыше, ценность духовная – совесть».
Это он так «реконструирует» Прокопия Кессарийского, который сообщает: «Образ жизни у них, как и у массагетов, грубый, безо всяких удобств, вечно они покрыты грязью, но по существу они неплохие люди и совсем не злобные, но во всей чистоте сохраняют гуннские нравы». А «ценность духовная» уже изложена мной в цитатах из Ибн–Фадлана и Маврикия Стратега. Таких маленьких «неточностей» у русских историков на каждой их странице навалом. А мне–то от этих «времен» надо вернуться еще назад, в более ранние времена. Как же я вернусь в них на такой «основе», фундаменте, который мне соорудили Лебедев, Карамзин и другие, из всех сил своих старающиеся «приукрасить» русских.
Еще интересно, как русские приручили диких собак. Так и во всем мире сделали. Ибн–Фадлан о приношении жертв «столбам с человеческим лицом»: «…часть мяса … бросает пред большим столбом и малыми, его окружающими, и вешает головы рогатого скота на столбы, вставленные в земле, а когда настает ночь, то приходят собаки и съедают это». Моих комментариев, я думаю, не требуется.
Медицинские услуги из Ибн–Фадлана: «Когда один из них заболевает, то они разбивают ему палатку вдали от них, бросают его туда и кладут с ним кое–что из хлеба и воды, но не приближаются к нему, не говорят с ним, даже не посещают его во время болезни, особенно когда он бедный или невольник. Если он выздоравливает и встает, то возвращается к ним; если же умирает, то они его сжигают, а если он раб, то оставляют его в том положении, пока его не съедают собаки и хищные птицы». К медицинскому карантину эти правила не имеют никакого отношения, как можно подумать. Тогда бы сжигали всех умерших, в том числе и рабов, а не распространяли бы заразу с «помощью» собак. Это скорее можно отнести к мнению, что «на все воля божья». Проглядывает и сострадание, правда, смешанное с выгодой: вдруг оклемается и «на работу выйдет»? Поэтому оставляют хлеба и воды. А не ходят к больным, исключая богатых, тоже ясно почему, «общество» уже сильно расслоено. Если бы они поступали, как большинство животных, то есть бросали бы всех больных, без исключений, то у них была бы «первобытная орда». А тут дело пахнет почти государством, с кремлевской больницей. Черствость народного характера тоже видна. Что, у больных и родственников никаких нет? Есть, конечно, иначе и относить больных в уединение некому бы было, государственных похоронных команд, я думаю, еще не создали? А, заразы, как я показал, не боялись. Больной — «отрезанный ломоть», иначе я назвать это правило не могу. Присовокуплю сюда очень распространенный обычай у северных народов «оставлять стариков у костра с некоторым запасом дров» и уходить от этого костра на долгие годы. Но они–то кочевники им надо «кочевать» туда, куда кочуют якобы их олени. А нам–то, зачем это, оттащил метров на 200, чтобы не пахло, и стонов не было слышно, и считай, что «откочевал». «С глаз долой, из сердца – вон», гласит русская поговорка, а вышеупомянутый Лебедев втолковывает нам про «ценности».
