Русско–финско–угорские и прочие орды жили на просторе в своих лесах, места на каждую было раз в десять, если не в сто, больше, чем у скученных народов, продуктов питания тоже было достаточно, но, естественно, не без труда в суровом климате. На чем можно было выделиться в таких условиях, завоевать авторитет и стать князем? Как и в Западной Европе – на силе, хитрости, находчивости, энергичности. Поэтому этот этап должен происходить одинаково у всех народов. Но у скученных народов князь от князя находился в двух шагах, поэтому неизбежные войны между ними по самым различным поводам должны были когда–то перейти в стадию соседских переговоров, иначе бы народы–карлики не выжили. У русских же князей для войны надо было идти в более–менее дальний поход, верст на полсотни или около этого. Поэтому соседний народ во главе с их князем восприниматься должен не как сосед, с которым что–то не поделили, а как абстрактное стадо животных, которое надо подоить и вообще почти — что скушать, авось, опять вырастет. Не так ли поступали первые американцы, завозя десятки, если не сотни тысяч негров на свои плантации? Они же не считали их людьми? Некоторые и по сию пору не считают. Точно так же не считали людьми и русские князья племя, на которое направлялись в поход верст на полсотни.
Дело усугублялось тем, что на всех этих лесных просторах не было ничего, пригодного для развития ремесел, вообще производства. Ни железа, ни меди–олова, ни серебра–золота, ни поделочного камня, ни самоцветов, всего того, что может составить при соответствующей обработке собственность, не очень обременительную для хранения и накопления. Действительно, не станет же князь хранить и накоплять березовые туески да прялки с веретенами, сани и дрова, долбленки с медом, просо и гречиху? Хотя, конечно, накоплял и это в разумных пределах, но столько, чтобы не портилось. Но разве это капитал? Да за все это, что я перечислил, ломаного меча, наконечника для пики не купишь. Поэтому долгие века князья–грабители и их народы–племена воевали друг с другом просто так, иногда из–за рыбного места или беличьего лесочка, иногда просто от природной вспыльчивости, выработанной веками в тесной берлоге. Отличались князья от своего народа только тем, что могли со своей дружиной есть и пить горячий напиток столько, что нередко умирали от обжорства и перепоя. Все, больше они ничем не отличались. Даже большие дома они построить не могли, так как не знали, как их отопить зимой.
Это была законсервировавшаяся жизнь в своем развитии как у австралийских аборигенов или у тех племен в Америке, о которых упоминает Фрэзер и очень удивляется, что они, живущие в наиболее благоприятных условиях, менее всего развиты. Так ведь причин нет развиваться. Генетика учит, «что естественный отбор выступает в двух формах: стабилизирующей и движущей. Стабилизирующий – по Шмальгаузену наблюдается среди организмов при постоянных условиях существования. В этом случае все вновь возникающие мутации оказываются вредными, так как нарушают приспособленность к окружающей среде, они не развиваются, а сохраняется лишь достигнутая приспособительная норма». Вот эта самая «приспособительная норма» и закрепилась в русском народе, в котором веками ничего не менялось, ни скученность людей в домах, слишком маленьких в целях экономии тепла, ни исходящая из нее конфликтность и стремление хоть ненадолго остаться одному, без соседей–родни. На остальные народы–малышки, жившие в 50 верстах, смотрели как на марсиан, разве их жалко, разве они люди, разве им больно, разве они способны чувствовать? Совершенно так же думали о неграх белые американцы еще менее ста лет назад, некоторые и сейчас так думают. Но и князья–грабители жили в той же самой «приспособительной норме», еды им хватало, выпить тоже, а большего чего–то они и не знали, чтобы пожелать и достигнуть. Вся Русская равнина иссечена большими и малыми реками, речушками, ручьями, набитыми рыбой как бочки селедкой. Вы помните, как «Один мужик двух генералов прокормил» у Салтыкова–Щедрина, сплетя из собственных волос силки для птиц и сеть для рыбной ловли? Глиняные горшки изобрели, берестяные туески придумали, деревянные ложки и чашки спроектировали, сани и хомут — тоже. Что же еще надо для жизни? Так и жили, бояре объедались и оппивались, народ тоже не умирал с голоду, более чем регулярно размножался, но угодья–то не кончались. Мы и сегодня так живем. Нефти, газа, металлов и всего прочего у нас — невпроворот. Вот когда закончатся, – задумаемся, как жить дальше. Только цивилизация–то уйдет вперед, нас дожидаться не будет.
Напомню из генетики: «Движущая форма естественного отбора Дарвина проявляется при изменении внешней среды. Тогда наследственное уклонение, совпадающее с направлением изменения условий существования, подхватывается естественным отбором. В конечном итоге, вследствие гибели особей, не обладающих преимуществами в новой среде обитания, полезное уклонение постепенно распространяется в популяции. Если отбором подхвачено одно уклонение, наиболее выгодное в данных условиях, популяция перестраивается как единое целое. Но когда происходит отбор нескольких качественно разных уклонений, примерно одинаково приспособительных по отношению к одному и тому же фактору среды, возникает несколько направлений эволюции одной и той же популяции. В природе постоянно сосуществуют обе формы естественного отбора. Можно говорить лишь о преобладании движущей или стабилизирующей формы на данном этапе эволюции. Стабилизирующий отбор охраняет признаки, имеющие в определенных условиях существования приспособительное значение, движущей — создает новые приспособления».
Я понимаю, что авторы все это пишут о растениях, грибах, мухах–дрозофилах и прочих отрядах и видах флоры и фауны. В отношении человека эти слова имеют точно такое же значение, как и к мухам–дрозофилам, разница только в том, что мухи эти плодятся, если не ошибаюсь, раз в сутки, а человек — приблизительно раз в год. Поэтому на дрозофилах и изучают генетику, удобно, потому что быстро получают результат мутаций генов и открывают законы естественного отбора. Спросим себя, почему «естественное уклонение» в разбойники не стало нормой популяции? Потому, что разбойники, как правило, не оставляли потомства, в основном обходясь гомосексуальными «уклонениями» от природного требования либидо, или «Оно» по Фрейду.
Что изменилось во внешней среде россиян в период наибольшего расцвета работорговли своим народом в 16 — начале 17 веков? Популяция, разумеется, значительно выросла, так как единственным развлечением россиян как вида фауны великой лесной равнины оставалось делать детей. Это единственное изменение внешней среды позволило начать работорговлю. Наподобие экспорта живых овец в мусульманские нефтедобывающие страны из Новой Зеландии и Австралии в специально переоборудованных для этой цели бывших танкерах, в которые напихивают по 100 000 живых овец и корм для них на период плавания до Персидского залива. Совсем столько же, сколько за один раз поступало рабов из России в небезызвестный крымский город Кафу.
С ростом популяции меда диких пчел стало не хватать, журавлей съели почти всех, соболя тоже сильно разредили из–за высокого спроса на западном рынке, однако рыбы, грибов–ягод и прочего съедобного лесного зверья оставалось предостаточно. Первичные орды несколько сблизили свои ареалы проживания, некоторые переместились, наоборот, подальше от князей–грабителей, но вскоре и там их начали доставать. Стабилизационная форма естественного отбора продолжалась. Строить большие дома, хотя леса было завались, не стали. Большой дом – приманка для князя–грабителя. Поэтому нравы слишком тесного общежития не улучшались, в той же мере проявлялись во взаимной неприязни и ссорах людей, еще больше закрепившись в генном аппарате.
Вторым отличием во внешней среде стало «прорубание окна» во внешний мир на юг по Волге. Но это окно торговое. А что мы могли продавать в это окно? Между тем, из этого окна виднелись такие прелестные вещи, как сладкая виноградная выпивка, оружие, металлы, красивые шелковые и шерстяные ткани и одежда, а главное: серебро–золото. Взамен же почти ничего не было. Ну, сколько может стоить пенька? Не туесками же и матрешками как нынче завалить международную торговлю? Лес, конечно, нужен был в тех краях, притом сплавлять его удобно, но разве русские князья знали ему цену, живя в лесу? Это же почти — что продавать воздух или запах лесных фиалок. Поэтому лес у нас брали почти бесплатно, оплачивая лишь лесорубам, совершенно так, как нынче берут наш лес китайцы а Приамурье, сами рубят сколько надо и увозят куда надо, купив бутылку таможеннику. Меха наши тоже были нужны всем, но невыделанные подобающим образом они шли тоже за бесценок. А кто же научит нас выделке? К 17 веку мы, как отмечают иностранцы, несколько выучились этому ремеслу, но они специально отмечают, что чуть похуже турок. Притом ценные меха — штука «обоюдоострая», как чуток перебрал «даров леса», так эти дары немедленно пропадают из виду. Вспомните, как быстро «освоили» зону Байкало–Амурской магистрали. За двадцать лет по обе стороны от нее километров на 50 уничтожили всего соболя. И вспомните пример подальше, в глуби веков, когда соболь на продажу у нас появился только после похода Ермака. Так что пушнина русская, пока мы не «прислонились к Уралу» по выражению Карамзина, в 17 веке для русских князей была не шибко немереной. А так хотелось «заморских товаров».
