Так вот, народ, не элита, это те, кто трудится за заработную плату на заводе, в колхозе, институте, в кордебалете и так далее, причем только за одну зарплату и других доходов, кроме огорода и личных куриц, не имеет. Если человек сиднем сидит или спит в том же самом институте, а после этого идет калымить на своих «жигулях» и получает от этого доход в пять раз больший чем в своем институте, то и он уже – элита. Если простой тренер по теннису или простой охранник с крепкими мускулами начинают участвовать в принятии государственных решений, то разве они не элита? Естественно, что соотношение между элитой и народом составляет, где–то, один к трем, в крайнем случае, один к четырем, совершенно так же как соотношение между помещиками и крепостными крестьянами. Конечно, некоторая подпитка элиты идет из народа, но совершенно незначительная, и ей можно пренебречь. Элита воспроизводит самое себя, притом весьма традиционным способом. Неужели вы всерьез думаете, что сын парикмахерши жены члена политбюро не поступил бы во МГИМО, институт международных отношений? Поступил бы непременно и закончил бы его, и получил бы хорошую должность в МИДе как миленький, если, конечно, парикмахерша за это время не разонравилась бы указанной жене. Ведь у хороших парикмахерш тоже немалая конкуренция, как и положено в элите.
Вот сейчас пора перейти к выборам и к так называемому электорату. Народ, во–первых, почти не ходит, на выборы, во–вторых, совершенно не знает за кого надо голосовать, если ходит. Четверть народа вполне может проголосовать за бутылку водки, вернее, за того, кто ее даст. Вторая четверть – принципиальная, но у нее нет правильной информации, поэтому она – пища пиарщиков, хитроумных, а сами пиарщики, безусловно, принадлежат к действующей элите. Третья четверть народа – вообще испуганные навсегда, хоть в Америке, и будет голосовать, как скажет ближайший начальник, особенно в мелких избирательных участках, где все друг о друге знают все. Это электорат губернаторов, директоров, начальников цехов и уличных комитетов. Представьте себе, что какой–нибудь начальник, обходя ненадежных избирателей, говорит: «я знаю, что ты можешь проголосовать за такого–то. Заруби себе на носу, что если за него будет подан хоть один голос, то это будет непременно считаться твоим голосом. Тогда берегись, покоса не будет, дров не подвезут, а о премиях можешь забыть до конца своей жизни». Эта третья четверть избирателей, как, собственно, и «бутылочная», может принадлежать не центральной элите, а региональной, если они между собою в конфликте. Вот поэтому нынешний президент и налаживает «вертикаль власти», чтобы и эта немалая часть электората принадлежала лично ему, центральной элите. Для этого ему немного надо усовершенствовать «вертикаль», именно на столько, чтобы его региональная элита вся, один к одному, очень боялась. Тогда бутылку от имени региональной элиты будут ставить конкретному избирателю в совершенном согласии с «мнением» главной элиты.
Вы заметили, что получилось нынче так, что веками грызущаяся между собой элита, но действовавшая в целом всегда в унисон царю, разделилась при новой демократии на центральную и региональную, и центральная элита потеряла в результате этого раздела едва ли не две трети своей совокупной силы? Поэтому, мне неохота даже стало говорить об оставшейся последней четверти электората, которая ни при каких обстоятельствах голосовать не пойдет. Что же это получается? А получается, на мой взгляд, очень хорошо. И только по единственной причине: должна наступить пора, когда в стране надо договариваться, а не царски приказывать все и вся, даже не выслушивая никаких мнений. Что же здесь плохого? Неужели вы думаете, что хорошую идею, выгодную всем, не одобрят на местах? Еще как поддержат. А вот плохую идею, пример которых я приводил при рассуждении о хвастовстве русских царей, конечно, не одобрят. Но ведь это–то как раз и нужно народу, совокупному народу всех регионов. Вот почему в Кремле так засуетились с «вертикалью власти». На глазах утрачивается дальнейшая перспектива непомерного хвастовства за чужой счет и по очень большой цене.
Таким образом, надеюсь, я вас убедил, что народ проголосует так, как захочет элита, одних купят, другим прикажут, третьих обманут, четвертые сами не пойдут голосовать и мешать общему раскладу карт не будут. Тогда исход голосования всегда определяет элита в моем понимании этого слова, которое я выше изложил. С момента образования Московской Руси элита всегда была в абсолютном подчинении, любой член элиты был не больше чем холоп государя. Мы рассмотрели, как элита дралась между собой за доступ к «телу». Теперь пора рассмотреть, сколько раз и когда элита пыталась хотя бы поколебать свою зависимость от единого царя или сменить неугодного на угодного. У меня при недолгом размышлении выработалось мнение, что такое возможно произошло при Дмитрии Донском, когда он попытался заменить наследование от старшего брата – главаря к младшему брату на наследование от отца – главаря к сыну. Сама Куликовская битва показывает, что сторонников, как первого способа наследования, так и второго – было предостаточно. Но, следует ли из этого, что это элита сама затеяла, а не сам Дмитрий Донской? Скорее, сам Дмитрий Донской затеял, кое–что, пообещав своим сообщникам взамен от себя лично в случае своей победы. Так будет правдоподобнее.
Вторая подобная возможность могла возникнуть в результате смены династии Романовыми с их сообщниками. Один ловкий человек при благоприятных обстоятельствах, ослаблении прежнего «дома», конфликте этого «дома» с большинством дворян, взять на себя организацию нового «дома», а старый «дом» с его приспешниками физически уничтожить. Надеюсь, что так это и произошло. Авторы «новохрона–2» подробно об этом пишут, несколько неправильно назвав действующих лиц. Это, наверное, и была первая революция, совершенная элитой. Жестокие законы по усилению рабства – это плата дворянам за их участие в смене династии. Вторая часть платы – это «дарование» дворянам некоторой свободы в отношении своего царя. Это сильно заметно в истории. Раньше в отношении царя все были равны, и дворяне, и крестьяне. Все - его холопы в равной степени. Теперь дворяне в отношении царя получили некоторые льготы по сравнению с крестьянами. Царь, хотя бы, не мог дворянина продать, да и вотчина его стала наследственной, а не дарованной ему на определенный срок. Теперь вотчина не отчуждалась царем за исключением самых крайних случаев. Это мне напоминает немного нынешнюю ситуацию с дарованием Ельциным свободы губернаторам, столько, сколько они смогут оторвать от пола как спортивную штангу. Получилось у первых двух Романовых то же самое, что и сегодня. Поэтому Петр, смышленый внучек первого Романова, и затеял стрижку бород у бояр, сильно они разбаловались, как и нынешние губернаторы. Успеха он достиг полного, казня направо и налево, и стрельцов, и бояр, и купцов. Ему даже пришлось создать новую элиту, взамен повешенной, особо не разбираясь в родословной, были бы верными. Элита же почувствовала, как свою силу в кулаке, так и прелесть возможности ею воспользоваться по типу: или пан, или пропал. Но все равно, это было сладкое чувство.
Оно стало принимать угрожающий размах. Вы только посмотрите, Елизавету посадила на трон элита, правда, противников–неудачников повесили. Анну Иоанновну тоже посадила элита в лице Тайного совета. Екатерину Великую посадила на трон тоже элита. Вешать никого не стали, зато счастливцы–удачники сильно разбогатели. Но не только же посадила на освободившееся место, а освободила это место путем убийства законного царя, кстати, самой элитой и выбранного. Следом за ним к праотцам попал и сам Павел. Затем вдруг внезапно умер его сын Александр I. Больше столетия продолжалась такая чехарда и только третий сын Павла Николай I навел порядок в этом деле – создал Третье отделение, жандармов или «голубые мундиры» по выражению Пушкина, прообраз ВЧК, НКВД, КГБ и так далее. За крепостными крестьянами Третье отделение не следило, оно следило исключительно за элитой, чтобы она перестала так часто менять царей. Элита быстренько прижала хвост, до самой Великой октябрьской социалистической революции. Вероятно, декабристы в основном появились не в процессе борьбы за свободу крестьян, а все–таки, чтобы образумить маленько эти пресловутые голубые мундиры, очень уж они мешали жить элите.
