Теперь сравните, что вы видите в среде русских. Быть пьяным – это почти доблесть, быть пьяным – это получить снисхождение судей, хотя в законе и написано как раз об не снисхождении. Нам не стыдно, а наоборот «престижно» явиться на свидание, на дискотеку и прочие общественные мероприятия подшофе, а утром не пойти на работу, так как есть очень «уважительная» причина – похмелье. У нас общественное мнение не только не осуждает, но даже и приветствует различные приемы молодых в статус пьяниц, магарычиые, отступные, вступительные и провожательные пьянки. Мы похоронить человека не можем даже, не забыв по пьянке, похоронили ли мы его в действительности? Притом у нас в этом деле всегда предпочтительнее разные карательные меры типа вырубки виноградников или запрета продавать водку крестьянам во время посевной и уборочной страды, чем настойчиво, целеустремленно и медленно, но верно преодолевать эту пагубную страсть, поставив заслон ей в виде общественного мнения. Русский организм тоже, как и итальянский генетически привык преодолевать чуть ли не каждодневные отравления алкоголем, а что похмелье, это как раз и есть отравление, в этом у врачей нет никакого сомнения. Но мы же должны знать уже, что запретить ничего в мире нельзя, оно все равно прорвется через любой запрет. Но постепенно можно выработать правила и сделать так, что не выполнять их станет просто очень стыдно. Так в Америке нынче поступили с курением, и результаты потрясающие. Сегодня курить там – очень немодно. И точка. И бросают курить, и не начинают вновь.
Я заметил, что почти нет и северного мужчины (немца, поляка, шведа, не говоря уже о финне), который бы не хотел как следует выпить, и напивались они при мне предостаточное количество раз и совсем не потому, что русские их «заставляли», сами захотели, сами же и осуществили, в рот никто не заливал насильно. Я давно знаю, что справиться с собой в размере потребления алкоголя очень трудно не только русским. Но я точно знаю, что никто из более или менее следящих за собой иностранцев, кроме русских, никогда утром не опохмеляется и даже решительно пресекает такие попытки к нему со стороны. Это как бы закон, который не нарушают ни при каких обстоятельствах.
Вот на этой основе давайте и вернемся к народам, которые крепче чая и кумыса тысячу лет ничего не пили. У них нет никакого иммунитета к отравлению этиловым спиртом, у них нет русской озабоченности стать алкоголиком, которая многих русских сдерживает у последней черты, у них никогда не было на глазах пропащих людей, у их женщин нет тормоза русских женщин в употреблении алкоголя, они не знают, что это очень вредно, а потому пьют и их дети. Прибавьте сюда русскую черту опохмеляться «на другой бок», когда сразу становится «легче». У них вообще нет никаких внутренних генетических сдержек в этом. Они, наоборот, думают, что это очень хорошо, так как я выше говорил об их стеснительности в общении с неизвестным им миром русских, но которые явно впереди по технологиям и развитию. Поэтому он даже нехотя будет пить предложенную ему водку. Ученые говорят, что для некоторого генетического предрасположения достаточно всего один раз попробовать наркотик, чтобы стать законченным наркоманом, но водка – это тоже наркотик, действует на один и тот же мозговой «центр удовольствий». Производство водки очень дешево стоит, а русские купцы, налаживающие скупку мехов у аборигенов–охотников, разумеется, не с акцизами ее покупают для спаивания добродушных людей. Ничто не могло бы покосить так быстро и так радикально северные и алтайские народы, численность которых уменьшилась в десятки и сотни раз, а некоторые за 50 лет вымерли полностью. И все это сделала водка.
В Австралии я видел аборигенов. Я знаю, что там налоги высоки, в основном благодаря тому, что аборигенам платят деньги просто так, ни за что, чтобы они только жили. Им строят дома с ваннами и туалетами, которые они тут же засоряют всем, чем ни попадя, а их снова чистят и восстанавливают. Но все это мало помогает, аборигены пьют, жизнь для них потеряла всякий смысл. Но там хотя бы как–то, неумело, но заботятся об них, стараются им помочь. Говорят, что и некоторые сдвиги есть, мне невидимые из–за кратковременности присутствия. А что же в нашей Родине с большой буквы? Эти народы просто бросила страна. Например, сегодня шорцы живут в таких дебрях, что туда невозможно добраться даже на автомобиле, ни зимой, ни летом. Об них заботиться, платить хотя бы пенсии старикам некому, не добраться, чтобы помочь, хотя они долгие века жили как раз на том месте, где сегодня стоят домны, конвертеры, мартеновские печи и прокатные станы. Здесь все названия шорские, все реки, ручьи, урочища, горы и распадки имеют шорские названия, которые что–то обозначают на их древнем языке, но никто сегодня не знает, что именно. Зато шустрые частные «предприниматели» частным же образом нанимают военный вертолет с летчиками и горючим, которого фактически нет для тренировочных полетов, как говорят наши полководцы, и, нагрузив его водкой, летят к недоступным для властей шорцам. Возвращаются на этом же вертолете, битком набитом соболями. Даже, в общем–то, подлые русские сибирские купцы, гулявшие в начале века в московском «Яре» с фонтаном из шампанского и дорогущими французскими шлюхами, так не делали. А кому они сегодня нужны, эти алкогольные шорцы, в такой большой стране, с такими огромными, глобальными «интересами» в мире?
Не всем народам удалось провозгласить право человека быть свободным. К востоку от Греции это право никто не провозгласил. Кому–то надо было преодолеть испуганность и сказать первым: человек свободен по праву рождения. Не сказали. Сказали древние греки. Потом это проникло на самый запад Западной Европы, закрепилось, развилось и очень медленно, но верно, начало побеждать. Но до полной победы на земле, особенно на Востоке, еще очень далеко. Самое интересное то, что распространение чувства внутренней свободы человека пошло в основном на запад, на американский континент, через Атлантику.
На восток с запада это чувство внутренней свободы человека не пускали русские князья, они всеми доступными им методами нагнетали испуганность, которая сама по себе является, даже не нагнетенная, большим естественным препятствием для проникновения в сознание чувства внутренней свободы человека. Большим своим помощником русские князья сделали православие, для которого была выработана твердая как камень идеология. Сами князья как бы оставались ни при чем. Совершенно так, как президенты российские, не говоря уже о царях, всегда оставались в белом, при самых мрачных обстоятельствах в стране.
Пока чувство внутренней свободы человека удерживалось на западных границах России, это чувство, обогнув земной шар с западной стороны, оказалось на меридиане смены дат, на востоке, и не только в Японии, в которой оно нынче свирепствует как гонконгский грипп. В Австралии очень свободные нравы, именно внутренне свободные, а не распущенно свободные. Нынешних австралийцев ничуть не отличишь от жителей Лондона, Парижа или Амстердама. Потомки каторжников вполне свыклись сегодня с демократией, и их внутренняя свобода видна невооруженным глазом. Японцы туда зачастили на учебу, попутно скупая, что понравилось.
Но застывшая глыба восточного синкретизма, основанного на всеобщей испуганности, еще очень велика. Наиболее большие осколки Российской империи, она же Советский Союз, Казахстан, Узбекистан, Туркмения, еще менее готовы к демократии, чем Россия. Там только выучили это новое слово, а пользоваться им еще совсем не умеют. Оно часто употребляется невпопад. Там, где надо сказать авторитаризм, употребляют слово демократия. На том основании, что, дескать, народ хочет, чтобы им управляли авторитарно и, желательно, — один человек, до самой его смерти.
Однако я, кажется, от исследования перешел на памфлет, а этого не надо делать. Я ведь не лозунги пишу на красной тряпке зубным порошком. Мне надо обобщить у рассмотренных народов форму правления и религии. Вот, по–моему, в чем вся проблема испуганности. В Японии до 1945 года – сильная императорская власть, защищенная самураями, но слабая религия. На Ближнем Востоке – сильная власть шах–ин–шахов в большинстве своем, но не подкрепленная «самураями» — дворянами. Поэтому опора трона здесь – очень сильная религия, настолько сильная, что вступает зачастую в борьбу с самим троном. Религия и правление – единый фронт угнетения и запугивания. Поэтому народы здесь и в Японии находятся под одинаковой силы гнетом, и наиболее испуганные. Китай, Корея, Узбекистан – точно в таком же положении.
