— Слиться... — сказал Данислав. — Да, слиться! Где она?
— Возле Него.
— Возле? Но не в Нем?
— Нет. Она повреждена. Маленькие пододвинули Другую почти внутрь Него, но мы остановили их. Вне Его мы иногда еще можем двигать Маленьких...
— Вы убили клонов, которые тащили Нату в средад? Если сейчас тот мальчишка все это взорвет...
— Ты двигаешься на дно быстрее других Других, — сказали ИскИны. — Терпи. Мы хотим знать. Ответь нам...
Керамический мешок остался позади, перед отрядом лежало открытое пространство. Стена плит исчезла из виду, последними пропали громады мегалитов, темными утесами маячившие в тумане еще долгое время после того, как беглецы миновали трехголового робота. Вскоре сквозь шелест чешуек донеслось шарканье множества ног. Колесничий первым увидел их: два кольца подростков, девушки ходили по часовой стрелке, парни в обратную сторону, бессмысленно глядя в затылок того, кто впереди, положив правую руку на его плечо, будто слепцы... Вновь ощущение статичности, замкнутой безжизненности всего происходящего охватило Магадана: фигуры, конечно, двигались, но так мерно, что возникало ощущение, будто они ходят уже не годы или столетия, а бесконечность — и бесконечность эта есть не огромная протяженность бессчетных мгновений, а короткая, замкнутая на самое себя; будто дракон, ухвативший зубами свой хвост, заглотнул сначала его, а потом все тело, так что осталась лишь голова да мучительно изогнутая шея, конец которой исчезает в раззявленной пасти.
За хороводами появилась следующая группа: десятки клонов ползали на четвереньках, вставали на колени, грозя кулаками, разевали рты, тыкали указательными пальцами друг друга в плечи и грудь. Они что-то кричали в гневе — но беззвучно, мучительно пытались произнести хоть слово, и не могли издать ни звука.
Магадан видел, как Шунды несколько раз порывался подкрутить верньер эмошника, но передумывал, отдергивал руку. Лицо Одомы было напряженным, и смотреть он старался прямо перед собой, чтобы ненароком не увидеть одного из клонов.
Обойдя толпу, сотрясаемую коллективной судорогой беззвучного гнева, отряд шел еще долго, пока слева не донеслось журчание и не выяснилось, что все последнее время они наискось приближались к текущему в том же направлении ручью темно-красного раствора.
Купол давно исчез, теперь ни звука не доносилось из затянутого стеклистым туманом пространства вверху. Невысокий, по колено, керамический бордюр, тянувшийся с едва заметным изгибом, возник впереди. Отряд остановился. Здесь были проемы, сквозь них ручьи раствора вливались в обширное болото — темно-красную хлюпающую топь. Шунды влез на ограждение, разглядывая головы, торчащие из нее.
— Это что? — спросил Магадан, ложась животом на бордюр и ощущая потоки теплого воздуха, овевающие лицо.
— Пе-е... перистальтика, наверное.
Шунды решил, что не должен больше отворачиваться. Вид сотен братьев и сестер, насильственно вовлеченных в бессмысленное и мучительное действо, не просто угнетал его, но наполнял сердце щемящей, тоскливой жалостью. Он выпрямился во весь рост, рассматривая болото перистальтики, густую субстанцию, в которой, погруженные почти по горло, брели фигуры.
В темном тумане далеко над болотом зажглась пара красных огоньков. Чуть ближе и немного в стороне возник третий, мигнул, словно обменявшись с двумя огнями каким-то сигналом, и погас. Одома ждал, но больше ничего не происходило, лишь поднимались к поверхности крупные пузыри, иногда собирались в гроздья, иногда тихо лопались.
— Сейчас, сейчас, — пробормотал Раппопорт.
Красный огонек загорелся вновь, теперь ярче.
— П-плывет...
Неясный силуэт проступил в тумане, приближаясь, и солдаты попятились, когда он обозначился четче: робот вроде того, что перевез их через реку, но на четырех ногах, которые медленно сгибались в круглых коленных суставах, передвигая горизонтальный корпус. Столбообразные, темно-серые, ноги напоминали бы конечности слона, если бы не суставы-шары и не ступни в виде металлических дисков с крупными винтами по краям. Широкую спину покрывала серая шкура, жесткая и шершавая; по периметру шло заграждение из металлических штырей и натянутого между ними тонкого троса. Красный светодиод горел на пластиковом лбу.
* * *
— Мо-о... можно садиться.
Всякий раз, когда ступни опускались на пол, из глубины болота доносился глухой удар. Робот-шагатель медленно пошел прочь от бордюра, в сторону пары красных огоньков, то возникающих, то исчезающих в тумане. Магадан встал на носу. Покатые железные плечи робота чуть двигались при каждом шаге. Короткая шея заканчивалась бугристым желтым затылком, дальше кожа незаметно для глаз превращалась в такого же цвета пластик.
Шунды выпрямился у борта, разглядывая поверхность в метре под своими ногами. Рядом через болото брела Ася Одома: виднелись лишь шея и голова, короткие светлые волосы прилипли к вискам, лицо безмятежно, глаза бессмысленно смотрят вдаль. Шунды, сжав челюсти так, что в ушах загудело, не отводил взгляда, пока что-то у самого борта не привлекло его внимания, — глянув вниз, он различил лицо, второе, третье... множество фигур парили в иле, в густом осадке, которым раствор выпадал на дне болота; десятки тел горизонтально зависли там, неподвижные, лишь рты иногда приоткрываются, как у рыб, заглатывая порцию раствора...
— Что-то к н-нам идет, — сказал Раппопорт.
До того он сидел у кормы, а теперь поднялся. Солдаты тревожно озирались, но над болотом перистальтики все было тихо и недвижимо, лишь головы иногда скользили над поверхностью, да красные огоньки постепенно приближались...
— Вверху, — сказал старик, и тут же колесничий, заранее доставший свои пистолеты, открыл огонь.
Два робота, двигаясь зигзагами, вынырнули из тумана по сторонам от шагателя. Короткие пухлые тела и женские головы на изогнутых тощих шеях, беспорядочно взмахивающие крылья, торсы с обнаженными грудями, обвитые не то веревками, не то лианами... Наконец Одома понял, что это змеи: они шевелились, звякали треугольными чешуйками с зелено-стальным отливом. Плоские головы покачивались, из пастей выстреливали раздвоенные языки-прутья. Роботы что-то выкрикивали, бессмысленные сочетания гневных звуков, вроде «Аой!», «Вааххе!», «Иее!». Дерекламисты замерли, подняв оружие; пистолеты Магадана стреляли почти бесшумно — он несколько раз промахнулся, а потом всадил три пули подряд в грудь одной из фурий. Она завизжала, зеленые змеи задергались и зашипели. Фурия крутанулась, обдав корпус шагателя пометом, упала в болото. С криком вторая устремилась к ней, будто желая помочь, хотя у этих роботов не было рук. Раненая погрузилась в ил, а другая, что-то крича, понеслась прочь низко над поверхностью и быстро исчезла из вида.
— Вот так! — выкрикнул колесничий вслед, тяжело дыша. — На хрен тебя! Получила?!
— Ладно, успокойся, — сказал Одома. — Все, все! Гляди, вроде приплыли...
Магадан повернулся. Из тумана проступила пара башен по краям металлических ворот. В две стороны тянулась гладкая керамическая стена; над воротами, на квадрате проржавевшей арматуры, стояла голова... Не пластиковая, как у роботов, но живая — женская голова высотой со взрослого человека, узкая, словно сплюснутая с боков. Лоб поблескивал каплями конденсирующейся влаги, над ним извивалось множество змей: покрытые железной чешуей тела, вроде оживших волос. Тонкий прямой нос почти достигал губ — приоткрытых, обнажающих ряд треугольных зубов; маленький безвольный подбородок покрывали кровоточащие ранки, зрачки широко раскрытых испуганных глаз светились красным, и все вместе это являло собой такую безумную картину, что один из солдат открыл огонь.
— Н-не надо! — крикнул Раппопорт. — Стой, я могу его...
Пули пробили лицо, цепочка красных фонтанчиков потянулась наискось от подбородка через искривившийся от боли и страха рот, сломала нос, пошла вбок, к виску... Два лазерных луча ударили из глаз, и голова дерекламиста лопнула. Он опрокинулся назад, перелетел через ограждение и рухнул в болото.
