Отправляясь в Киев, Давыдов знал, что там он наверняка повидается со многими друзьями и знакомыми. А уж про родственников и говорить нечего: и Раевские и Давыдовы по зимней поре непременно должны быть в городе, слава богу, у обоих семейств там свои собственные дома. Нигде, как в Киеве, должна находиться и любвеобильная Аглая Антоновна, при воспоминании о которой у Дениса сладко заныло сердце...
Однако в давыдовском киевском доме оказалось на удивление тихо. Здесь из большого семейства был покуда один двоюродный брат Василий, почти все свое время проводящий в кабинете, сплошь заваленном книгами.
— Чего ты в одиночестве да скуке пребываешь? В Киеве контракты, веселье, многолюдство, в ресторациях дым коромыслом, а он дома сидит. Виданное ли дело!.. А прочие домашние где?
Василий рассказал, что Аглая Антоновна с братом Александром и двумя дочерьми с осени в Петербурге, матушка Екатерина Николаевна в Москве, у своих друзей и приятелей, обещала прибыть к открытию контрактов, стало быть, вот-вот должна приехать и не иначе как с многочисленными гостями; сестра Софья Львовна тоже собиралась побывать с детьми на киевских увеселениях, значит, и ее ждать надобно. Так что тишина в доме временная.
— Михайла Орлов здесь? — спросил Денис.
— Здесь, у Раевских, да и ко мне частенько наведывается.
— Так чего же мы, милый Базиль, время ведем? Облачайся-ка в свой мундир — и туда!..
С Михаилом Орловым Давыдову хотелось повидаться особенно. От князя Вяземского он уже был наслышан о том, что в прошлом году блестящий генерал, обласканный государем за подписание капитуляции Парижа, совершил проступок, крайне обескураживший и озадачивший высшее столичное общество: он составил петицию об уничтожении крепостного права, собрал под нею подписи и самолично вручил царю. Александр I своему недавнему любимцу, принимавшему капитуляцию Парижа, откровенного неудовольствия не выказал, однако Орлов, которому все прочили завидную карьеру и восхождение к правительственным сферам, вскорости был из Петербурга удален с назначением начальником штаба в корпус Раевского.
Первым, кого увидел Денис, войдя с братцем Базилем в дом Раевских на Александровской улице, как раз и оказался Михаил Орлов, стоявший и беседовавший с каким-то незнакомым долговязым седоватым генералом при входе в залу, где гремела музыка и, должно быть, веселилась молодежь. Был он все такой же прямой, строгий, подтянутый, в парадном мундире с флигель-адъютантскими знаками, все то же красивое, молодцеватое лицо, со скобочкою коротких русых усов и легкими бакенбардами, оттеняющими щеки. Лишь, пожалуй, заметнее обозначилась ранняя залысина надо лбом, прикрытым с боков летучими, будто взметенными ветром волосами.
— Денис Васильевич, друг сердечный! — воскликнул он, завидев Давыдова, и с улыбкою, еще более красившей его мужественные черты, шагнул к нему навстречу. — Рад душевно видеть тебя в здравии и вновь в генеральских эполетах, из-за коих, как я слышал, ты немало незаслуженных обид натерпелся... — И тут же представил стоящего рядом генерала: — Дивизионный командир нашего корпуса Антон Казимирович Злотницкий. Кстати, с генералом здесь на празднике премилая дочь его Лизонька, украшение всего здешнего общества, она в этой зале порхает в котильоне, я тебя непременно познакомлю. А вы, Антон Казимирович, — обратился с усмешкою Орлов к своему прежнему собеседнику, — теперь с нее глаза своего отеческого не спускайте, видите, какой хват гусар к нам прибыл да к тому же — поэт!
Раскланявшись с ним, друзья поспешили уединиться в курительную комнату, чтобы подымить трубками и спокойно поговорить.
— Как же ты не убоялся, Михаил Федорович, петицию свою столь смелую государю вручить? — спросил Денис, едва они уселись рядышком в креслах.
— Мысль о том, что рабство есть позор всесветный отечества нашего и главный тормоз на пути государства к благоденствию и процветанию, многими умами овладела после сей великой войны, и надобно было это показать российскому монарху. Кто-то же должен был сие исполнить. И я посчитал долгом своим вступиться за поселянина русского, который не щадил живота своего в борьбе с врагами родины, а ныне продолжает пребывать в прежнем своем унизительнейшем состоянии... Впрочем, царю нашему до народа русского дела нет, он более озабочен европейскою внешностью. И тому примеры многие явлены и являются. В каком виде ныне пребывает Бородино твое? Был ли ты там после сражения? — неожиданно спросил Орлов.
— В прошлом году из Москвы туда весною ранней наезжал. Картина меня удручила до крайности. Все вокруг еще порушено, покорежено да пожжено. Поселяне в землянках ютятся, в коих гнилая вода стоит. А на полях мужики лишь пули да ядра покуда выпахивают. Помог им, чем мог, только горести их едва ли поубавилось. Я сам в средствах весьма стесненных, ты же знаешь...
— А от казны твои мужики вспомоществование получали?
— Какое вспомоществование? Бог с тобою, о чем ты говоришь...
— Ну так вот, — хмуро продолжал Орлов, — про Бородино, место бессмертной славы оружия нашего, царь забыл. А жителям Ватерлоо, пострадавшим от последней баталии с Наполеоном, приказал выдать два миллиона русских денег! Вот тебе и весь сказ про его заботность...
— Стало быть, уверенность в том, что государь, вняв гласу просвещенных своих подданных, склонится к освобождению крестьян, невелика? — раздумчиво спросил Давыдов. — А что, ежели и вообще не склонится?
— Тогда долг наш — перейти к более решительным мерам, — ответствовал Орлов с твердостью в голосе. — С этой целью я намереваюсь вместе с близкими мне друзьями по духу и помыслам создать «Орден русских рыцарей», готовых и жизнь свою, и имущество, и славу положить на алтарь бескорыстного служения отечеству. Многого по сему поводу говорить не буду. Ежели интерес имеешь, могу тебе дать прочесть наш орденский устав, писанный небезызвестным тебе Дмитриевым-Мамоновым. — Орлов вынул из-за обшлага мундира несколько тщательно сложенных и, видимо, упрятанных там от посторонних глаз листов. — Здесь отражены и мои чаяния. Погляди на досуге, а потом снова потолкуем.
В танцевальной зале, куда они вошли, только что отзвучал вальс. Бравые молодые кавалеры, среди которых были в основном корпусные офицеры, проводили своих юных раскрасневшихся партнерш к креслам. Здесь рядом с высокой, темноволосой строгой и гордой своею двоюродной племянницей Екатериной Раевской Денис и увидел впервые порывистое, улыбчивое и румяное создание с премилою ямочкой на подбородке. Возбужденная головокружительным танцем, с пылающими щеками, в розовом шелковом платье с переливами, со светло-золотыми волосами, лежащими у точеной шеи крупными завитками и пронизанными под высоким и чистым лбом тоненькою розоватою ниточкой жемчуга, — была она чудо как хороша!
— Вот привел вам, милые дамы, только что прибывшего нашего славного героя, поэта и партизана Дениса Васильевича Давыдова! — более, конечно, не для Екатерины Николаевны, а для ее подруги с торжественностью в голосе объявил Орлов. — Любите и жалуйте! В мазурке он столь же лих, как и на поле брани.
— Лиза Злотницкая, — мягко сказала Денису соседка племянницы, подавая ему с легким поклоном свою прелестную руку для поцелуя. Давыдов с горячим почтением припал к ее запястью, щекоча его пышными черно-кудрявыми усами. Он покуда не мог даже предположить, что это знакомство сыграет весьма роковую роль в его беспокойной судьбе.
Давно отшумели киевские контракты.
Давно разъехалась гостевавшая здесь многочисленная столичная и провинциальная публика, отправился восвояси, подсчитывая немалые барыши, и торговый люд.
На ярмарочной опустевшей площади на Подоле разгуливал волглый поземистый ветер с Днепра, шелестел соломой, осыпанными бумажными цветами и конфетными обертками да погромыхивал заледенелыми размалеванными фанерными щитами, давшими кое-где уже изрядные мутноватые потеки.
А Денис Давыдов все еще оставался в Киеве, не на шутку увлеченный Лизой Злотницкой. В дивизию ему пришлось отправить ходатайство об отпуске, которое начальство хотя и без особого энтузиазма, но все же уважило. О своей московской Терпсихоре он теперь почти не вспоминал, тем более что брат Левушка известил его из первопрестольной о только что состоявшемся замужестве Танюши Ивановой, которая ныне, как и следовало ожидать, носила фамилию Глушковской...
