Летчик улыбнулся кротко и виновато.
— А я ничего особенного, — сказал он, — просто, знаете, скучно без самолета. Все наступать начнут, а я тут останусь. И главное, что сам виноват, вот что обидно. Не увидел, как он, собачий сын, из облака вышел. Надо же такую историю иметь. Хорошо, что вовсе не срубил, — плохой стрелок. Кабы мне такой случай, я бы сразу срубил. Нет, я б ему дал!
И, как бы наверстывая потерянное в разговоре время, он стал быстро ходить по ординаторской из угла в угол. Потом остановился и осведомился:
— Вот история, да? А ведь мне командующий сказал: «Теперь пойдешь на машину к подполковнику Левину. На спасательном самолете поработаешь».
Левин, стараясь сохранить равнодушие, промолчал.
— Так что вы теперь вроде мой начальник, — сказал Бобров. — Чем скорее подлечите, тем скорее летать с вами начну. Самолет-то готов?
— Разные доделки делают, — сказал Левин, — так, ерунду. В общем, можно летать хоть завтра.
И зашумел.
— Кто так ходит? Так ходить — все равно что лежать! Надо быстро ходить и аккуратно. Вот смотрите на меня. Вот я иду! Вся нога работает! Вся нога действует! Ничего не выключено! Ну-ка, сейчас же идите со мной! Дайте руку! Вот идут двое мужчин. Вот какая у них энергичная походка! Раз, два, три! Еще! Раз, два, три! Еще! Теперь быстро сядьте. В пояснице не болит? Нисколько? Сейчас вы отдохнете два часа и сегодня же начнете заниматься лечебной гимнастикой. Я к вам пришлю Верочку, это ее специальность.
Проводив Боброва до палаты, он надел старый, истертый, рыжего цвета реглан и отправился вниз — туда, где расчаленный тросами у самого ската на залив стоял огромный серый поплавковый самолет. Там, на ящике, покуривал Курочка и рядом с ним грелся, как большой кот на солнце, Калугин. Солнце здесь, за полярным кругом, еще вовсе не грело, но Калугин для самого себя делал такой вид, что греется, и даже ворчал, в том смысле, что нынче сильно припекает и не пойти ли в тень.
— Привет! — сказал Александр Маркович. — Как идут наши дела? Кстати, я думал насчет красного креста. Все-таки имеет смысл нарисовать. Знаете, на фюзеляже и на плоскостях…
— Вы считаете? — спросил Калугин угрюмо и насмешливо.
— Я учился в Германии, — сказал Александр Маркович, — и немного знаю этот народ. Так невероятно, так дико себе представить…
— А вы не слишком задумывайтесь! — по-прежнему угрюмо посоветовал Калугин. — Сейчас не время задумываться. Всю эту сволочь, которая лезет к нам, надо бить беспощадно. Авось придут в себя…
— У меня был профессор-немец, — грустно и негромко продолжал Левин. — Патологоанатом. Светлый ум и…
— Вот для него вы и хотите налепить на самолет красный крест? — перебил Калугин. — Так он не увидит вашего креста. Потому что, если он порядочный человек, то сидит в концлагере и ждет, покуда мы его освободим. Во всяком случае, я лично не советую вам рассуждать насчет красного креста нынче…
— Да, да, это, конечно, так, — согласился Левин и задумался, вспоминая своего патологоанатома.
Все втроем они сидели и курили, щурясь на блестящую воду залива, и на далекие дымки кораблей, и на противоположный берег, слегка розовеющий своими снегами.
— Да, война-войнишка, — сказал вдруг Калугин и опять замолчал.
У него была такая манера: произнести одну, оторванную от всего фразу и опять надолго замолчать.
А Курочка насвистывал. У него был удивительный слух и никакого голоса, но свистел он отлично — тихо, едва слышно и необыкновенно мелодично, будто не человек свистит, а где-то далеко-далеко играет большой оркестр, и слышно не все, что он играет, а только самое главное, самое трогающее и самое нужное в эти мгновения.
— А потом все мы возьмем и умрем, — опять сказал Калугин со злорадством в голосе. — И тот, кто жил, как свинья, исчезнет навеки, как будто его и не было.
— А тот, кто жил человеком? — осторожно и негромко спросил Левин.
— Надо, товарищи, надо жить по-человечески, — опять сказал Калугин, не отвечая на вопрос Левина, — а то вот этак и прочирикаешь.
И опять надолго замолчал, угрюмым взглядом глядя на спокойные воды залива.
— Боброва к нам назначили на нашу машину, — сказал Левин, — скоро подлечится, и можно будет начинать работу. Он пилот первоклассный.
Курочка с интересом посмотрел на Левина. Потом потянулся и, окликнув сержанта из аэродромной команды, пошел к самолету.
Одевал Александра Марковича майор Воронков у себя в комнате. Тут же на стуле сидел Бобров и говорил, что ничего этого не нужно, что в машине тепло, отсеки отапливаются, а в унтах доктор не сможет работать.
— Еще парашют ему прицепите, — сказал Бобров, когда майор надел на Левина желтую капку, — чудак, ей-богу, человек. Все равно подполковник там все это скинет.
— Ну и пусть скидывает, а я делаю как положено, — сказал Воронков сердито. — Подполковник человек в годах, мало ли что может случиться. А капка не помешает.
Машина стояла на воде, — в окна комнатки Воронкова было видно ее огромное, китообразное, как казалось Левину, тело. Механики прогревали моторы. Из серой «санитарки» два незнакомых матроса носили тюки на катер, с катера их втаскивали в самолет.
— Одного оборудования таскаем, таскаем, — сказал Бобров. — Богадельня, а не самолет.
Он считал своим долгом ворчать по поводу спасательного самолета и всячески критиковал все, что там делалось.
— Ты погляди, майор, — сказал он Воронкову, — ты погляди, сколько всего таскаем. Очень теперь легко будет в воду падать, если что случилось. Товарищ подполковник к каждому боевому самолету в сопровождение такое чудо-юдо назначит. Касторка там, клистир, все, что от науки положено.
— И очень неостроумно! — сказал Левин. — Тяжело шутите, товарищ Бобров.
Он закурил папиросу и сел. Майор Воронков смотрел на него издали.
— Если не знать нашего подполковника, — сказал Воронков, — то можно подумать, что он какой-нибудь там отец русской авиации или там дедушка русского парашюта, верно?
— Дедушка, бабушка, — пробурчал Левин, разглядывая себя в маленькое бритвенное зеркальце Воронкова. — Мне лично кажется, что я как раз очень похож на бабушку. В моем возрасте вообще как-то так случается, что некоторые особи мужского пола становятся похожими не на дедушек, а на бабушек…
— Это как же? — не понял Воронков.
— А очень просто. Впрочем, я шучу. Скажите, ожидается сегодня какая-нибудь операция?
Воронков кивнул.
— Что ожидается?
— Воевать сегодня будем. Имеются такие сведения, товарищ подполковник, что немцы свою живую силу и технику погрузили на транспорты и угонять собрались из северных вод. А наша авиация постарается эти транспорты утопить. Ясно?
— Неужели эвакуируются? — спросил Левин.
— А чего же им дожидаться?
— Туда бы с бомбочками подлетнуть, — сказал Бобров, — а мы вот летающую больницу построили. Вынем из воды товарища летчика в нашу больницу и сейчас ему температуру смерим. И анализы начнем делать.
— Вот видите, как он меня ненавидит, — кивнул Левин на Боброва. — Просыпается с чувством ненависти ко мне и засыпает с таким же чувством. И все потому, что на спасательный самолет назначен.
— А вы на него не обращайте внимания, — посоветовал Воронков, — или призовите к порядку. Разболтался парень. Ну и характер, конечно, кошмарный. Бобров, верно у тебя кошмарный характер?
Александра Марковича слегка познабливало, и хотелось лечь, но сегодня ожидалась возможность вылета спасательной машины в первый рейс, и он не мог не полететь. Ждали долго — часа два. Потом заглянул Калугин, вытер ветошью руки и рассказал, что будто бы разведчик Ведерников первым засек караван, но транспорты скрылись в фиорде и сейчас их не могут обнаружить. То, что караван был, это подтверждено снимками, Калугин сам видел снимки — караван серьезный, вымпелов пятнадцать, если не считать кораблей охранения.
— Отыщется, — сказал майор Воронков.
— Он теперь отстаиваться будет, — сердито сказал Бобров, — я ихние повадки знаю. Как увидит, что разведчик повис, — так под стенку в фиорде и там в тени отстаивается. Неделю может стоять.
