Вьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза…
– Высоко, Мишенька! – сказал один.
– Нет, не высоко, Гришенька, – ответил другой. И опять негромко и душевно запели:
До тебя мне дойти не легко,
А до смерти четыре шага.
– Значит, решительно не возьмете меня? – с тихим смехом, близко щурясь на Володю, спросила Вересова. – Решительно отказываетесь?
– Да как же мы вас возьмем, когда у нас полный комплект, все сто процентов личного состава…
– Тогда, Владимир Афанасьевич, я сама возьмусь. Я ведь, если захочу, все могу. Вы меня еще не знаете…
– Немного знаю.
В двенадцатом часу ночи у Вересовой зазвонил телефон, Она взяла трубку и, вдруг сразу раздражившись, передала ее Володе:
– Вас какая-то дамочка.
– Да, – сказал он, – Устименко слушает.
– Это Нора, Владимир Афанасьевич, – услышал он торопливые, сбивающиеся слова. – Я из отпуска прибыла и в дежурке увидела Ашхен Ованесовну. Плохо ей совсем, наверное, я так думаю, пневмония. У нее даже сознание туманное…
– Вы где?
– Да на пирсе у дежурного. Я хотела подполковника нашего в госпиталь направить, но они сердятся.
– Иду! – сказал Володя.
Богословский и оба офицера – Миша и Гриша – пошли с ним. Вера Николаевна, позевывая, попрощалась и обещала помочь, если понадобится. Покуда Володя натягивал шинель, она быстрым шепотом советовала ему не ссориться с Мордвиновым и вообще не наживать себе тут врагов.
– Вы на таком хорошем здесь счету, – добавила она, – зачем же все себе портить…
В скалах главной базы по-прежнему завывал ветер, только теперь он нес волны колючего, режущего снега. В дежурке было так холодно, что даже мичман в шапке-ушанке и черном флотском тулупчике отбивал валенками чечетку, чтобы согреться. Ашхен Ованесовна, пунцовая от жара, дремала в углу на своей табуретке, тоненькая Нора в черной шинельке пыталась напоить ее водой из кружки. И еще кто-то был здесь, нечто закутанное в одеяло и платок, ребенок по всей вероятности, Володя не разобрал сразу.
– Уй, бабка наша! – радостно удивился офицер Миша. – Узнаешь, Гришан?
Оказалось – оба они были катерниками и как-то после набеговой операции очутились в 126-м, немного контуженные и чуть обмороженные. Теперь и Володю они вспомнили, и сестру Нору.
Богословский взял в руки запястье Ашхен и покачал головой, а Нора в это время говорила:
– Ее непременно домой надо. Она иначе не успокоится. Ей все кажется, что там сейчас раненые прибывают и все совсем у нас худо…
Гриша и Миша переглянулись, пошептались и отозвали Володю в сторону. С их точки зрения, был только один выход – увидеть командующего.
– Поздно, – усомнился Володя.
– Он в это время всегда в штабе, – сказал Гриша.
– Это точно, – подтвердил Миша. – Адмирал раньше двух из штаба никогда не уходит.
– А пустят?
Офицеры опять переглянулись и заявили, что с ними пустят. Их розовые, энергичные лица были полны доброго сочувствия, они непременно должны были действовать и даже рисковать чем угодно, если это необходимо.
– И не задержат нас, товарищ майор, мы пароль знаем, – сказал Гриша.
– Тут на прорыв надо ориентироваться, – решительно заявил Миша, – тут или пан, или пропал…
До штаба по мерзлым ступеням, в свисте пурги, они добежали не более как за десять минут. Дважды Володя кубарем скатывался вниз, катерники дружно его поднимали, дружно отряхивали от снега, дружно приободряли. В здание штаба они проникли беспрепятственно, здешний адъютант был для Миши и Гриши просто Геной, дружком по училищу. Гена же и состряпал пропуск.
– Теперь дело ваше, – сказал он торопливо, – прорывайтесь…
Тут стоял строгий матрос с автоматом, матовые лампочки освещали красную ковровую дорожку. Катерники, обдернув кителя, причесавшись одинаковыми жестами у зеркала, обдернули китель и на Володе, причесали и его.
– Полный вперед! – приказал Гриша.
– Смелость и честность! – посоветовал Миша.
– Никаких предисловий, – наказал снизу адъютант Гена, – он этого не любит.
И тотчас же втроем они оказались в большом темном кабинете, где только на письменном столе горела затененная абажуром лампа.
– Кто? – спросил адмирал, когда они вошли после положенного «просим разрешения».
Володя доложился по форме. Щелкнул выключатель, адмирал включил люстру, и Устименко сразу увидел того, кто командовал флотом, в котором он служил. Он был совсем еще молод – этот уже прославленный в нынешнюю войну флотоводец, – по виду командующему нельзя было дать более сорока лет. Его волосы цвета перца с солью открывали высокий лоб, из-под очень темных бровей спокойно смотрели усталые глаза человека, который уже давно не высыпается.
– Так, ясно, – сказал командующий после паузы. – А вас сопровождает эскорт торпедных катеров?
– Иначе я бы не смог к вам попасть, – четко произнес Володя.
– Ну а с этими орлами, естественно, смогли, – сказал адмирал. – Для них нет преград, как пишут в нашей газете. Слушаю вас, майор!
Устименко сделал шаг вперед и заговорил. Он ни на кого не жаловался, он ничего не просил. Он просто рассказал про своих старух, какие они – эти старухи. Он заявил, именно заявил, что приказом их необходимо перевести в иные условия. Он решительно и твердо отказался от своего назначения в госпиталь главной базы. И со свойственной ему жесткостью сообщил, в каком тяжелом состоянии сейчас находится подполковник медицинской службы Оганян и как ее надлежит – он так и сказал: надлежит – немедленно доставить в медсанбат 126, о котором она так беспокоится, что даже «отболеть нормально» вне своего хозяйства не сможет.
– Требуется катер? – спросил командующий.
– Так точно! – ответил Володя.
Адмирал нажал кнопку и что-то коротко сказал в телефонную трубку. «Эскорт торпедных катеров» быстро зашептал в оба Володиных уха какие-то беспорядочно-восторженные слова, относящиеся к личности командующего. Потом адмирал соединился еще с кем-то и приказал завтра в одиннадцать ноль-ноль «подробно доложить». «Торпедные катера», распалясь, шипели в Володины уши, «какой парень» – командующий.
– Вы тот самый военврач Устименко, который вынул мину из разведчика?
– Мину обезвредил сапер, товарищ командующий… Я же…
– В общем, тот. И вы высаживались с десантниками на мыс Межуев?
– Наш медсанбат был придан десанту, вернее, наши товарищи из медсанбата…
– Но вы там были – с десантом?
– Так точно.
– Вы прыгали в воду с парашютом? Доктора из ВВС вас привлекали к своим опытам?
– Да, к ним меня посылал генерал-майор Харламов. Я прыгал несколько раз, но мне не везло, слишком рано подбирали…
– Командующему ВВС вы писали докладную записку о ваших соображениях по поводу переохлаждения летчиков в воде? Что он вам ответил?
– Пока ничего…
– Пока, – повторил адмирал. – Так. И про ожоги на кораблях писали?
– Так точно.
– Тоже ответа нет?
– Нет, товарищ командующий.
– Оно и понятно, – спокойным тоном произнес адмирал. – Большое начальство занято. Попрошу: все это – переохлаждения и ожоги – суммируйте и доложите мне в ясной и не для медика форме. Не нервничайте, катер подойдет не раньше чем через двадцать минут. Садитесь. И вы, эскорт, садитесь. Миша и Гриша, – вдруг с особым, непередаваемо насмешливым добродушным выражением сказал командующий. – Группа прорыва. – И, быстро повернувшись к Володе, спросил: – Чем сейчас командование может быть полезно вашим докторшам? Особенно заболевшей Оганян?
– Добрым словом, – сказал Володя. – Остальное приложится.
– Да, доброе слово, – задумчиво и медленно сказал адмирал. – Ну что ж, за этим дело не станет.
Поднявшись, он оглядел Володю и, неожиданно усмехнувшись, произнес:
– Странно, что вы врач.
– Почему? – удивился Володя.
– Из вас бы подводник недурной получился по характеру. Командир рейдера из тех, которые уходят в автономные плаванья. Слышали о таких? Впрочем, может быть, и в вашей профессии нужны такие характеры?
