– По всей вероятности, нет!

Но ей и этого было мало. Поглядевшись в его зеркальце и сделав вид, что она прибрала в его землянке – так, немножко, но все-таки «женская рука» это было ее любимое выражение, – Вересова спросила официально:

– А какие будут особые распоряжения насчет раненой Степановой?

– Никаких! – почти спокойно ответил он. – Я переговорю с доктором Шапиро.

Глава десятая

ЭЙ, НА ПАРОХОДЕ!

Воздух был прозрачный, прохладный, солоноватый, облака над почерневшим от давних пожарищ городом плыли прозрачно-розовые, и, как всегда в здешних широтах в эту пору белых ночей, Устименко путался – утро сейчас или вечер.

Возле разбомбленной гостиницы «Заполярье» на гранитных ступеньках и между колонн сонно курили американские матросы – все здоровенные, розовощекие, с повязанными на крепких шеях дамскими чулками, – пытались торговать. Возле одного – очень длинного, совсем белобрысого – пирамидкой стояли консервы: колбаса, тушенка; другой – смуглый, в оспинках деревянно постукивал огромными плитками шоколада. Несколько поодаль пьяно плакал и грозил кулаками французский матрос из Сопротивления – в берете с красным помпоном, горбоносый, растерзанный.

Устименко прошел боком, сутулясь, стесняясь блоков сигарет, чулок, чуингама, аппетитных бутербродов с ветчиной, которыми матросы тоже торговали за бешеные деньги, купив их в ресторане «Интурист» по шестьдесят копеек за штуку. И уже из дверей гостиницы Володя увидел, как рослая и худая баба-грузчица, вынув две красненькие тридцатки, протянула их за бутерброды с ветчиной и как матрос-американец ловко завернул в приготовленную бумажку свой товар. А конопатый все отбивал плитками шоколада чечетку.

«Как во сне!» – подумал Володя, поднимаясь по лестнице.

Но уличная торговля оказалась сущими пустяками по сравнению с тем, что делалось на втором этаже в двадцать девятом номере: тут просто открылся магазин, настоящий универмаг, в котором бойко и весело торговали американские матросы с транспорта «Паола». Одного из них Володя знал, он был немножко обожжен – этот рыжий детина, – и Устименко смотрел его в госпитале Уорда. И рыжий узнал своего доктора.

– Хэлло, док! – крикнул он, сверкая белыми зубами. – Мы будем делать вам, если хотите, скидку. Мы имеем все: бекон, шоколад, сигареты, сульфидин, различную муку, рис, масло, пожалуйста!

И покупателей было здесь порядочно – Устименко узнал артистов оперетты, недавно приехавших на флот. Они стояли в очереди – тихие, покорные, стыдясь проходящих по коридору офицеров.

А короткорукий толстячок, стюард с «Паолы», между тем отмеривал стаканом пшеничную муку, сахар, кофе, манную крупу. Письменный стол, покрытый простыней, перегораживал дверь в номер и заменял прилавок, дальше, в глубине комнаты, виднелись еще какие-то люди – они ворочали там ящики и тюки.

– Ну, док! – ободряюще крикнул рыжий. – Мы будем давать вам без очереди. Недорого. Ошень хороши продукт!

Он уже недурно болтал по-русски – этот рыжий бизнесмен – и даже крикнул ему вслед:

– Хэлло, док! Мы имеем прекрасны сульфидин!

Начсанупр Мордвинов, покрывшись с головой шинелью, опал на продавленном диване и долго не мог понять, зачем пришел майор Устименко. Потом выпил желтой, стоялой воды из графина, свернул махорочную самокрутку, прокашлялся и сказал:

– Думали мы, думали, Афанасий Владимирович…

– Владимир Афанасьевич, – грубовато поправил начальство Володя.

– Простите, майор. Так вот, думали мы, думали и, посоветовавшись, пришли к заключению, что вам придется пойти с караваном.

Красивое лицо начсанупра пожелтело, под черными выразительными глазами набрякли стариковские мешочки. И откашляться до конца он никак не мог.

– А что я там буду делать, в этом караване? – спросил Володя.

– Разумеется, вы не будете командовать кораблем, это я вам гарантирую. Но некоторую специфическую и точную информацию о медицинской службе и медицинском обеспечении в караванах нам иметь необходимо. Их корабельные врачи кое-что сильно преувеличивают. Затем у них бывают случаи, когда функции корабельного врача совмещаются с функциями священника, – здесь объективной информации, разумеется, не дождешься. Есть и еще одна странность, в возникновении которой хотелось бы спокойно и толково разобраться: нелепо, странно большое количество обморожений среди их моряков, в то время как среди плавсостава наших судов совершенно иные цифры.

Раздавив самокрутку в пепельнице, Мордвинов замолчал.

– Это все? – спросил Володя.

– Нет, не все…

За приоткрытыми оконными рамами, зашитыми фанерой, завыли сирены воздушной тревоги.

– Вместе с вами отправится ваш пациент – этот английский лейтенант. Наше командование получило устную просьбу мамаши вашего летчика, чтобы его доставили непременно на русском пароходе, на советском. Ситуация, так сказать, с нюансами, во избежание чего-либо – устная просьба. Но, если вдуматься, очень все просто: мы – варвары, и большевики, и вандалы, и безбожники, и еще черт знает что, но мы – эта самая леди это знает, – мы не бросим ее мальчика на тонущем транспорте. Или мы сами не придем, или ее мальчик будет с ней.

– С мальчиком дела плохи! – угрюмо произнес Володя. – Вы же, наверное, все слышали, вам Харламов рассказывал…

– Рассказывал, но я не понимаю, почему уж так плохи дела, вторичное кровотечение наступит не обязательно…

– Вот на это английские врачи и рассчитывают. А Харламов и Левин уверены, что вторичное кровотечение произойдет непременно, вопрос только в том – когда. Понимаете?

Удивительно, как Устименко не умел разговаривать с начальством.

– Хорошо, – раздражаясь, сказал Мордвинов, – но я тут, в общем, совершенно ни при чем. Речь идет о выполнении просьбы союзного командования. Мы эту просьбу считаем нужным выполнить.

И, поднявшись, он добавил, что капитан Амираджиби – командир парохода «Александр Пушкин» – в курсе дела и согласен предоставить раненому все возможные удобства.

В коридоре, возле того номера, который Володя мысленно окрестил «американским универмагом», теперь кипело сражение. Английские военные матросы обиделись на эту торговлю, разодрали мешок с мукой, ударили ящиком главу процветающей фирмы, и теперь из номера, в котором уже успели разбить электрические лампы, доносилось только истовое кряхтение дерущихся, брань и вопли. Английский и американский патрули пытались навести порядок, но и им всыпали…

– Торговать можно и нужно, – вежливо пояснил Устименке офицер, начальник английского комендантского патруля, – но необходимо понимать где, когда и чем. Не так ли?

Из «универмага» вновь донесся длинный вопль осажденных. Матросы патруля пошли, видимо, на последний приступ.

Когда Мордвинов и Устименко выходили из гостиницы, неподалеку спикировал бомбардировщик, и их слегка пихнуло взрывной волной, но так осторожно, что они этого не заметили или сделали вид друг перед другом, что не заметили. Но в ушах еще долго звенело, даже тогда, когда Володя остановился, чтобы почистить ботинки у знаменитого мальчика-айсора, засевшего навечно в развалинах бывшего Дома моряка.

– Сколько тебе, друг? – спросил Устименко, любуясь на сказочный блеск своих видавших виды флотских ботинок.

– Сто рублей, – лаконично ответил мальчик и вскинул на Володю томные, круглые, бесконечно глубокие глазенки.

– А не сошел ты с ума?

– Между прочим, я рискую жизнью, работая в этих условиях, – сухо ответил ребенок.

И пришлось заплатить!

На госпитальном крыльце сидел толстый Джек. Рядом прилежно умывался Петькин помойный кот.

– Какие новости, старина? – спросил Устименко.

– Ничего хорошего, док, – угрюмо ответил шеф. – Меня переводят в Африку, но не могу же я туда тащить это сокровище! – он кивнул на кота. А без меня кто за ним присмотрит? Вернется Петя и подумает, что я его обманул. Я же дал мальчику слово…

Далеко за скалами вновь разорвались две бомбы. Кот перестал умываться, повар почесал ему за ухом.