– Мне здесь неуютно. Долго еще будет продолжаться вечер?
– До полуночи – наверняка. Потом люди начнут расходиться. Скоро состоится благотворительная лотерея – до нее уходить просто неприлично. Надо купить хотя бы несколько билетов.
– Куда пойдут средства?
– Точно не знаю, но цель наверняка благая. Может быть, деньги потратят на содержание больниц для бедных. А может, на помощь бездомным или бесплатные обеды для малообеспеченных жителей.
– У вас есть бездомные?
– Есть. Люди попадают в самые разные ситуации. Но бездомные не живут на улицах. Каждому предоставляется место в общежитии, обеспечивается двухразовое питание, социальные работники пытаются их трудоустроить. Не все безработные заслуживает каторги, и не каждого надо отправлять в лагерь принудительного труда.
– Что? – изумилась Дженни. – Бродяг у вас до сих пор отправляют на каторгу?
– Статья закона не отменена. Почему нет? Если человек сознательно не хочет работать, он не имеет источника к существованию, и для него остаются только незаконные способы добычи денег. Насчет каторги я сказал громко – в колонию строгого режима бродяг не отправляют, если они ни в чем не провинились. Там место опасным преступникам. А вот в трудовой лагерь на пару лет бродяга и тунеядец может попасть запросто.
– И ты считаешь это правильным?
– Конечно. Когда бродягу научат работать, он сможет вернуться к полноценной жизни.
– И его научат в лагере?
– Несомненно.
– А если он не станет работать? Его будут бить?
– Есть разные способы стимулировать человека к полезной деятельности.
Дженни взяла свой бокал с шампанским и выпила его залпом. На меня она смотрела как на чудовище. Что делать? Я действительно считал, что тех, кто не хочет работать добровольно, нужно заставлять трудиться под плеткой. Никто не должен паразитировать на теле общества. Почему я должен кормить работоспособных тунеядцев? Пусть пропалывают свеклу и подсолнечник, убирают за коровами и за свиньями, если не хотят или ленятся выполнять более квалифицированную работу. Для прополки тоже нужны люди. Не везде справится культиватор.
– Пойдем купим лотерейных билетов, – предложил я. – Розыгрыш скоро начнется.
Большой плакат, написанный от руки на бледно-зеленой бумаге, сообщал:
Сорок равноценных призов. Два в одном. Жалеть не придется! К празднику. Вы о таком и не мечтали! Желание сбудется уже этой ночью!
Прямо скажем, не совсем внятный текст. Много намеков, мало ясного. Понятно, что на каждый выигравший билет приходится по два приза. Понятно, что сорок билетов – с одинаковыми выигрышами. Что это может быть? По большому счету, что угодно.
Цены на билеты сегодня кусались. Двадцать пять рублей за один – обычно они были по пять, максимум – по десять. Пожилая женщина в богатом платье, торгующая билетами, одобряюще улыбнулась мне:
– Если выиграете, жалеть не придется. Не слышали, какие призы?
– Нет, – улыбнулся я. – Какие?
– Сюрприз.
– Хотя бы намекните.
Женщина улыбнулась, оглянулась по сторонам и заговорщицки прошептала:
– Романтическое путешествие. Поверьте, оно того стоит!
– Куда же?
– Догадайтесь.
Я не догадался, но решил взять четыре билета. Дженни наверняка будет приятно выиграть. Что за радость участвовать в лотерее и остаться ни с чем? Хрустящая белая ассигнация с портретом Александра Благословенного перекочевала в кассу, а мы получили четыре зеленых билета с номерами от семьдесят седьмого до восьмидесятого. Правый край билета с проставленным на нем номером кассир обрезала фигурными ножницами и бросила в прозрачный барабан.
С билетами в руках мы пошли к бару – здесь наливали напитки крепче шампанского, и за деньги. Я взял виски для себя и армянский коньяк для Гвиневеры. В Америке коньяк из Армении вряд ли попробуешь. Ну а к виски я относился с симпатией – в последнее время напиток нравился мне даже больше, чем коньяк.
Дженни сжала ладонями пузатый бокал, понюхала.
– Виноградом пахнет! Надо же…
– А мой напиток пахнет не кукурузой, а самогоном, – улыбнулся я. – Но приятным самогоном, надо заметить. Знаешь, что такое самогон?
– Знаю. Читала.
– Попробовать нет желания?
– Виски?
– Нет, самогон.
– В этом баре его наливают?
– Здесь – вряд ли. А в рабочих кварталах купить бутылку-другую не проблема. Одна беда – мы не постоянные клиенты, могут подсунуть какую-нибудь гадость. Места надо знать…
– А зря. – Глаза Гвиневеры мечтательно затуманились. – Было бы неплохо. Подходишь к бармену и говоришь: мне стакан самогона. Его ведь пьют стаканами?
– Гранеными.
– И залпом!
Девушка проглотила свою порцию коньяка и рассмеялась. Но смех получился каким-то грустным – видно, было ей одиноко и неуютно. Или я приписывал Дженни свои ощущения? Мне все время казалось, что она может почувствовать дискомфорт из-за разницы в культуре и обычаях наших стран. Но, может быть, для американца или американки это не так страшно? Это мы, постоянно борясь с дискомфортом, следя за каждым словом, загоняем себя в угол. Живем так, как должно. Хотя что хорошего в расхлябанности и анархизме, в обществе, где люди не отвечают за свои слова и не отдают отчет в своих действиях? Естественный отбор – великое изобретение природы. Искусственный отбор – достижение цивилизации. Выживают лучшие, наверх поднимаются достойнейшие.
Я допил виски, подал Гвиневере руку.
– Потанцуем?
– Не боишься прослыть посмешищем для местной публики? Ведь твоя дама почти не умеет танцевать.
– Я ничего не боюсь.
– Нет, все же воздержимся, – надула губки Дженни. – Давай выпьем еще по рюмке. Ты как?
– Конечно…
Мы выпили, закусили бутербродами с черной икрой. Мне не очень нравится ресторанный способ приготовления: икра с одной стороны бутерброда, масло – с другой. И веточка петрушки совершенно лишняя. Вот ломтик лимона не помешал бы. Только куда его класть? На масло или на икру?
– Я ожидала от бала чего-то большего, – призналась Гвиневера. – Да, все красиво, наряды, танцы, музыка… Только видно, что люди – современные.
– Это как? – удивился я.
– Понимаешь, мне казалось, если бал – то мы словно перенесемся в старину, в семнадцатый или восемнадцатый век. А здесь и разговоры о современной политике, и шпаги в углепластовых ножнах, и туфли с парижскими лейблами…
– Ты и лейблы успела заметить?
– Немудрено, когда название фирмы вытиснено на коже такими крупными буквами.
– Непатриотично, – усмехнулся я. – Лет двадцать назад в некоторых местах за такое могли бы побить. Есть же «Скороход», «Мягкоступ», да и «Россия», если говорить об элитной обуви. А тут какие-то французские туфли.
– И итальянские.
– Ну, итальянская обувь действительно неплоха… У меня были туфли – прочные, но тяжеловатые.
На возвышение, с которого выступал мэр города, поднялся распорядитель бала – импозантный седой мужчина в красном кафтане с золотыми нашивками. Я его не знал – скорее всего профессиональный ведущий. Может быть, артист или клубный работник.
– Лотерея! Благотворительная лотерея! – объявил он. – Все четыреста билетов раскуплены! Доход в десять тысяч рублей получен. Из них четыре тысячи пополнили призовой фонд! Прошу моих помощников внести лототрон. Игнат Иванович, разрешите пригласить вас на сцену!
Мэр поднялся на возвышение. Следом за ним два молодых человека во фраках внесли уже знакомый нам барабан из прозрачного пластика, набитый разноцветными бумажками.
– Зеленые купоны – первая сотня, синие – вторая, желтые – третья, красные – четвертая, – пояснил распорядитель. – Поэтому прошу нашего уважаемого мэра не смотреть, какого цвета купон он вытаскивает.
– Конечно, – улыбнулся Вяземский. – О призах сказать сразу, или отложим эту приятную миссию до того, как они будут распределены?
– Сейчас, сейчас! – раздались голоса из зала.
– Действительно, когда призы будут объявлены, сразу же появятся желающие купить больше билетов, – сообщил мэр. – Но тираж, увы, разошелся… И тем не менее сообщаю: в канун праздника мы зафрахтовали самолет, который сейчас ждет пассажиров в аэропорту. Через несколько часов, а именно – в пять утра, он чартерным рейсом вылетит в Константинополь – и вернется в четыре часа дня по московскому времени. В Константинополе желающие смогут посетить собор Святой Софии, погулять по праздничному городу. На каждый выигравший билет полагаются два места в самолете. Приехать в аэропорт, естественно, нужно заранее.
