- Н-не привередничай, Honey. Что плохого в стремлении быть не таким, как все, если оно не противоречит здравому смыслу?
Но Этери упрямилась и гнула свое:
- Мне кажется, вы искренне верите, что мир должен вставать на цыпочки, когда вы выходите из подъезда собственного дома, и удивляетесь, если этого не происходит или происходит не слишком демонстративно или недостаточно быстро... Чтобы стать мессией, вам не хватает страданий и веры. Вы считаете себя незаменимым, но опустите палец в чашку с водой и посмотрите, какое отверстие останется после того, как вы вынете его...
- Если влюблен в самого себя, то по крайней мере знаешь, что у тебя не много соперников, - я улыбнулся и коснулся пальцем соска, приподнимающего ткань серой майки на ее груди. - Я раздаю с-себя, раздаю, дуреха! Не знаю, сколько раздал, и что осталось, но всегда раздавал и, надеюсь, буду раздавать... П-просто, раздавая себя, я не надрываюсь и не кричу об этом на всех углах, как принято. Это происходит незаметно. Даже ты этого не видишь. Не перебивай. Ну, не всегда видишь. А вместо твоего "короля играет свита с большой охотою" я получаю то, что получаю... К п-примеру, сегодняшний Полов демарш...
Этери улыбнулась, отодвинула мою руку от грудки и сказала:
- С вами трудно спорить. Может, во мне говорят обида и злость, не на вас, на себя, потому что мне мало вас. Мало! А вы, - она на секунду задумалась и вдруг улыбнулась облегченно: - Вы, БД - Вечный Жид!
- Ну уж нет! - обиделся я.
- Не в том смысле, что Христу оскорбительно скамейку не поднес на страдальческом пути на Голгофу... Я знаю, вы бы тут же его на функциональную кровать уложили, распорядились, чтобы поставить внутривенно капельницу и стали обрабатывать раны. Вечный Жид - потому что интеллигент, потому что еврей, к тому же рыжий, потому что гонимый, как сейчас пытается изгнать вас Пол, не ведая, что творит, как вас изгоняли из клиники в Свердловске.
- Я с-сам ушел из клиники, - оборвал я, - потому что хотел заниматься трансплантацией.
- Это был повод, - она помолчала и вдруг неожиданно спросила и странно напряглась: - Вы по-прежнему отказываетесь от предложения тех двух русских мужчин, что приводил грузин в большой фуражке, а потом сел на корточки у вас в кабинете?
- Ты про подпольную лабораторию, чтоб консервировать органы на продажу? Я сообщил им свое решение.
- Лаборатория ждет, что вы примите их предложение...
- Втягиваться в этот бандитский бизнес - все равно, что лезть из окопа под п-пули. Ты сегодня удивительно н-непоследовательна и п-противоречива, Honey. Для того к-количества виски, что я сегодня в-выпил, с-слишком много мифов... Хотя боги тоже н-начинали с мифов.
- Сейчас вы скажете свое любимое: "Я иду не в ногу, потому что слышу другой барабан". Это только слова. Я давала вам возможность услышать другой барабан, но вы не захотели, потому что трусите, думая, что плата будет слишком высокой.
- Д-договорим позже. Нам пора к столу.
- Нет. Хочу кое-что сказать... Я ухожу БД. От вас, от себя, от лаборатории... С вами долго нельзя... Начинаешь чувствуешь себя надкушенным яблоком на скамейке в саду, понуро глядящим, как вы привычно спешите мимо. Может, вы и вправду Вечный Жид... и отдаете себя лабораторному люду, и им хватает. Мне - нет. Там, на скамейке, долго не протянешь: пыльно, ветер, перепады температур...
- Ты делаешь мне больно. Я не к-кричу только потому, что с-стыдно...
Подошел Горелик:
- Пойдемте к столу, БД.
Публика начала оживать. Кузя стоял возле Пола, обняв его за плечи, и, мутно глядя в потолок, излагал, стараясь не кричать:
- Ваши черножопые, Пол, допрыгаются. Где это виданоебенамать: БД запрещают говорить по-русски на банкете его очередного самого любимого диссертанта... Кто-нибудь из этихблядейпомнит, сколько денег получил от меня институт благодаря лаборатории БД. Кто купил все эти сраные серийные ангиографы, японскую волоконную оптику, регистраторы, приводы? А прибавки к вашей нищенской зарплате, командировки?
"Может быть, Этери права, - думал я, - и самые дорогие и близкие мне люди незаметно скурвились, живут по правилам, выработанным этим гнусным строем, и стали всеядными, ценя больше всего собственный комфорт, и вчерашняя Полова истерика - расплата."
Только сейчас я заметил за соседним столом группу молодых грузин, одетых в черное. На столе перед ними стояло несколько тарелок с зеленью и пара бутылок вина. Парни пили, не обращая на нас внимания, но я почувствовал опасность, и увидел, как Горелик что-то нервно шепчет в ухо пьяному Полу, который до сих пор не проронил ни слова. Пол встал, взял стакан, мучительно передернулся, оценивая объем налитой чачи, и, оглянувшись на тех, за столом, подозвал официанта и попросил послать незнакомцам две бутылки вина. Он стоял со стаканом чачи в руке и произносил свой любимый тост, который все мы знали наизусть, даже Кузя.
- Как хорошо, - говорил Пол, - что у нас есть лаборатория, которую мы сделали сами, которую очень любим и которая делает нас лучше и благороднее и обеспечивает благополучие и продвижение по научной лестнице, позволяет выбирать друзей, ездить к ним в гости и принимать здесь. Мы все нежно любим Бориньку за это и всегда помним, что он сделал для каждого.
К столу подошел официант с бутылками вина. Публика повернулась к столу небритых парней, чтобы поблагодарить за ответный шаг и начала приветственно махать руками, приглашая подойти, а официант встал на цыпочки, дотянулся до уха Пола и сказал несколько слов. Пол изменился в лице и медленно повернулся в сторону парней.
- Шени дедац могит хнам перидам прочи! - Грязно выругался он. - Они отказались принять вино. Пойду узнаю, в чем дело.
- Нет! - Крикнул я. - П-посмотри на их. Это убийцы. Я пойду сам, хотя у меня темнеет в глазах от страха. Меня они не тронут. Через несколько минут эти парни приползут сюда на животе с б-бутылкой "Бурбона" в зубах.
Я встал, отодвинув стул, и увидел, как двое в черных рубахах неспешно приближаются к нам. Один из них, меньший ростом, тянул за собой по полу автомат. Я заметил, что вместо обычного ремня к автомату приделана сплетенная в косичку бельевая веревка, за которую и тянул маленький, похожий на подростка, человечек в черном.
- С этими мы справимся, - подумал я успокаиваясь.
Тот, что выше, без автомата, что-то негромко сказал Полу. Тот ответил, улыбнувшись, и потянулся к бутылке, собираясь угостить вином. Но высокий начал говорить, не обращая внимания на суету Пола. Ему не нравилось, что мы пьем и веселимся и что грузины, сидящие за столом, а здесь их большинство, в угоду нескольким русским уже два часа болтают на чужом языке. Высокий добавил что-то еще, на что Пол уже не мог не реагировать.
"Как я на вчерашнем банкете," - подумал я без злорадства.
Пол, наконец, оставил возню с бутылкой и стаканами и, повернувшись к высокому, сказал по-русски, очень медленно и четко артикулируя, что онебалих обоих вместе с автоматом и того третьего, что остался за столом, что у нас сегодня гости из Москвы и мы празднуют защиту диссертации этого парня с седыми волосами, который сидит рядом с ним. - Его зовут Георгий. Грэг, как говорит наш заведующий лабораторией, БД, - добавил Пол, поглядел на меня, улыбнулся, извиняясь, и сел, повернувшись к высокому спиной.
"У него есть какая-то своя сверхзадача, как у Станиславского, недоступная нам, - подумал я и поискал глазами Этери, и удивился, не найдя: - Куда подевалась эта чертова девка, которая одним взглядом может утихомирить вооруженных и озлобленных парней?"
Между тем, маленький, волоча за собой, как игрушку по полу, автомат, подошел ко мне, протянул руку из-за спины, взял со стола бутылку виски и, приложив горлышко к губам, сделал глоток. Виски оказался непривычно крепким для него, потому что он надолго закашлялся, забыв про автомат, прижимая к груди грязные, давно не мытые руки.
"Он бреется, но рук еще не моет," - вспомнил я чью-то строчку и возмущенно вскочил и, размахивая руками, принялся излагать все, что думал об этой дерьмовой публике с ружьями, которая разбирается в тбилисских традициях хуже, чем наши лабораторные животные, которых принялся перечислять. Мне уже не было страшно. А маленький, покончив с кашлем, снова протянул руку и, взяв виски, молча двинулся к своему столу. Ошарашенный наглой бесцеремонностью дохляка, уходившего с бутылкой и даже спиной выражавшего презрение, я вскочил, опрокинув стул, шумно загрохотавший в наступившей тишине, и бросился за ним.
