– Хорошо? – с напором повторил он.

– Да.

– Что же вы собираетесь делать, Юлия Сергеевна? – почти с робостью, которую нельзя было заподозрить в этом большом и, очевидно, сильном человеке, спросил он.

– Будет видно по обстоятельствам. Не исключено, что придется поехать в часть, где служил ваш сын. И узнать все из первых уст. Если подтвердится то, что вы говорите.

Виктор Сергеевич посмотрел на меня если не с изумлением, то, по крайней мере, несколько ошарашенно:

– Вы… решитесь на такое? Зачем вам это?

– Почему бы нет? В конце концов, это моя работа.

– Да, но… номинально. Я думал, вы только посоветуете и… откровенно говоря, я не хотел прибегать к услугам вашей организации. Просто не видел смысла. Это Екатерина Ив… это Катя настояла.

– А что мне было делать? – деревянным голосом спросила она. – Что? Я же не могу… вот так… чтобы все оставалось, а мой Саша…

Фраза – ее единственная фраза за весь разговор – так и осталась незавершенной.

– Где он служил? – спросила я.

– В воздушно-десантных войсках. Под Ярославлем. А потом бросили под Гудермес, – ответил Виктор Сергеевич.

– Какая часть?

Последовал немедленный и точный ответ.

– А где Саша сейчас? В… – Я поспешно оборвала фразу, искоса посмотрев на застывшее лицо Екатерины Ивановны.

– В морге номер два, – договорил Путинцев. – Я хотел его забрать, но…

– Что – но?

– Катя не разрешила. Она сначала думала, что это какая-то ошибка. Что это не он. А потом признала. Только вчера днем.

Я поднялась со стула, а Путинцев негромко спросил:

– Как у вас с нервами?

– Не жалуюсь.

– Я тоже, – проговорил он, – но мне чуть плохо не стало, когда я его… увидел. – Он посмотрел на Екатерину Ивановну, которая с лишенным всякого выражения лицом уставилась в белую стену и добавил: – А вот она чуть умом не тронулась. Юлия Сергеевна… я поеду с вами один. Катю нужно отправить домой. К мужу и детям. Пусть немного отойдет. Чтобы похороны…

– Хорошо, – поспешно сказала я и повернулась к Екатерине Ивановне: – Тетя Катя!

Она медленно подняла голову, и я невольно вздрогнула: точно так же поднимала голову собака с перебитыми передними ногами и позвоночником, которая совсем недавно жила у нас в подъезде, а потом пропала. Ее звали и Жучкой, и Шариком, и Бобиком, и на каждое имя она вздергивала измученную умную морду, и черные, полные боли – почти человеческие! – глаза спрашивали: ну чего, ну чего вы от меня хотите? Даже не дадите спокойно… умереть.

Тетя Катя хотела приютить пса у себя, но поздно: он исчез.

…И вот теперь она сама была похожа на эту собаку. Не дай бог никому из нас когда-нибудь быть похожим на это…

В самом деле – жутко.

Я видела горящий Грозный в первую чеченскую.

Я помню октябрь девяносто третьего, штурм «Останкина» и пустые глазницы почерневшего «Белого дома». Наконец, дотла разоренные боснийские деревни и тела убитых мирных жителей, валяющиеся прямо на обочине…

Едва ли не на моих глазах взлетел на воздух дом на Каширском шоссе. Я тогда гостила в Москве у подруги, с которой мы вместе учились в Военно-юридической академии. Ее дом был рядом.

Я вполне могла стать одной из жертв – пройди террористы домом дальше. Я одна из первых выскочила на улицу и увидела кошмар, возникший потом на экранах всей страны и еще долго пугавший мирных граждан по ночам, которые должны быть спокойными.

Но такого я еще не видела.

И не дай бог увидеть еще раз.

– Они написали, что он был в плену у боевиков, – сказал Виктор Сергеевич, не отрывая застывшего взгляда от изуродованного трупа сына. – По крайней мере, они думают, что он был в плену. Они нашли его в одном из горных сел, откуда армейский спецназ выбил чеченских боевиков.

– Что же вы предполагаете… что они с ним делали? – спросила я.

Виктор Сергеевич долго молчал, опустив глаза в пол, а потом решительно вскинул голову и бросил, задержав на мне угрюмый и напряженный взгляд:

– В прессе прошли сообщения, что они собираются применить биологическое оружие. У меня есть только одно объяснение случившемуся: это какой-то доселе неизвестный препарат. И они испробовали его на моем сыне. Как на кролике.

Я не стала спрашивать, верит ли он тому, что говорит. Было и без того очевидно, что верит. Просто не может иначе. Потому что самая жуткая версия все равно лучше неизвестности.

Я и сама подсознательно, но склонялась к той же мысли.

Хотя традиционное биологическое оружие действует совсем по-другому.

Я пришла в «Восток» в пять минут восьмого. То есть на четыре минуты раньше условленного Громом срока. Заказала себе стакан апельсинового сока и стала медленно цедить его через соломинку.

Гром появился неожиданно. Как всегда. Хотя я внимательно отслеживала появление любого нового человека в небольшом зале кафе, он возник как-то сразу, мягко прикоснулся большой массивной ладонью к моему плечу и присел на свободный стул.

Он постарел. Я не видела его несколько месяцев, но даже за это время он сдал. Да, девяносто девятый год выдался для него урожайным на происшествия.

…Седина в густых темно-каштановых волосах, тяжелый, неподвижный и непроницаемый взгляд светло-серых глаз.

Гром поправил пиджак и выжидательно, оценивающе посмотрел на меня. Ничего не сказал. Потом повернулся вполоборота и кивнул подбежавшему официанту:

– Принесите мне минеральной воды, пожалуйста.

Официант косо посмотрел на нас – ну что за посетители пошли, одна апельсиновый сок пьет, а второй и вовсе минералку! – но Гром, казалось, понял, что тот подумал, и потому после внушительной паузы добавил:

– И бутылочку мартини, пожалуйста. Ну и все, что к ней полагается, сами знаете.

Понятно. Гром почувствовал, что официант выделил нас из общего ряда, и поспешил в него снова затесаться. Осторожность совершенно излишняя, перестраховка, так сказать, но, как говаривал сам Гром, в нашем деле не бывает пере – , а только недостраховка. Но об этом недо – узнаешь только на небесах.

Лично я никогда не видела, как Гром пьет алкогольные напитки. Уверена, что не будет пить и на этот раз. В крайнем случае только чуть пригубит, а это, как говорится, не в счет.

– Рад тебя видеть, – сказал он. Да? А по голосу никогда не поймешь, рад ли он тебя видеть или же сейчас достанет пистолет и очистит белый свет от твоей персоны.

В принципе, хотя я знала его уже давно, все равно – могла ожидать от него чего угодно.

Абсолютно. Человек-загадка.

– Мы отправимся на прогулку, – без предисловий сказал он. – Впрочем, ты можешь выпить свой, – он втянул воздух ноздрями и еле заметно усмехнулся, – апельсиновый сок. А также немного мартини. Конечно, это не то, что мы как-то раз пили с тобой в Монако, но все же…

«Пили»! И это он называет «пили»! Возможно, то, что делала я, и можно поименовать этим кратким, но в высшей мере содержательным глаголом, но Гром…

В миру его звали Андрей Леонидович Суров. Мое знакомство с этим человеком – если это можно так назвать – произошло далеко от того места, где мы сейчас сидели друг напротив друга и мирно пили апельсиновый сок и минералку.

…Это было в первый же день учебы на секретной базе Минобороны. А потом нас вместе направили на территорию Югославии с частями наших миротворцев. Сейчас, на волне последних событий в Косове, это понятие – миротворец – стало модным, а вот у тех, к кому оно имело самое непосредственное отношение, слово это было не в чести. Миротворец. Что-то елейное и неправдоподобное было заключено в нем. Надуманное.

Фальшивое.

И вот когда я была направлена на территорию Югославии, моим непосредственным начальником и стал майор контрразведки Суров Андрей Леонидович. Он и там проходил под кличкой Гром.

Его имя я узнала позднее – когда столкнулась с ним непосредственно.

Помимо так называемых миротворческих функций, группа Сурова осуществляла и закулисную деятельность, которая, по сути дела, и была основной. Мы занимались сбором агентурных данных об армиях стран, входящих в НАТО. С упором на бундесвер и итальянскую национальную гвардию.