Можно было бы сказать, что Энтони Паттерсон был одним из столпов нефтяного бизнеса США, можно было бы назвать его легендарным магнатом и одним из самых влиятельных республиканцев, возможно — и самым влиятельным, потому что в свои трудные минуты старик Буш летал к старику Паттерсону, в какой бы точке планеты тот ни закидывал свои удочки, а не наоборот. Кстати, с удочками тот, похоже, не расставался ни на минуту, будто бы именно рыбалка составляла смысл его жизни, а все остальное было мелкими делишками, досадными — к тому же, — потому что отвлекали от основного. По крайней мере, всем своим образом жизни Энтони Паттерсон демонстрировал миру именно это. И все это, в сущности, было бы справедливо — но не отражало картину полностью. Любитель отточенной словесности, Стив предпочел отбросить все термины и то множество определений, которыми можно было предварять имя Энтони Паттерсона. Кроме одного. Легенда. Но — действующая легенда. Про Энтони Паттерсона и вправду слагали легенды. Говорили, к примеру, что однажды — рассказывая кому-то из журналистов о себе, он заметил: в моих венах вместо крови течет нефть. Притом с рождения. Фраза пошла гулять по свету и через пару лет внезапно всплыла в очередной серии бондианы. Там — про нефть вместо крови — говорила уже сексапильная восточная красавица, наследница нефтяной империи, которую у нее, разумеется, отняли ненасытные до черного золота британцы. Руками Бонда. Джеймса Бонда, как полагается.

И будто бы, узнав об этом, Энтони Паттерсон рассмеялся: «Их счастье, что мои слова вложили в такой хорошенький ротик. Будь иначе — у стаи моих адвокатов прибавилось бы работы, а у бюджета Eon Productions — ощутимых проблем». Впрочем, это была одна из самых безобидных легенд об Энтони Паттерсоне.

Словом, если бы Стив не был абсолютно уверен в том, что никакого «мирового правительства» в том виде, как его рисуют любители конспирологии, не существует, он был бы столь же абсолютно убежден, что кабинет возглавляет Энтони Паттерсон.

— …Дорада, черт, меня побери! Но какая огромная дорада! Энтони Паттерсон рискованно перегнулся через борт яхты, любуясь необычным зрелищем. Два темнокожих матроса налегли на лебедку, закрепленную на корме. Через пару минут все было кончено. Рыба была жива и билась в конвульсиях. Но волшебное сияние погасло, стремительно растаяв в пучине. Дорада неожиданно оказалась ярко-желтой.

— Фантасмагория! Чудо. Настоящее чудо. Господа или природы — не суть. Это ли не счастье — хотя бы раз в жизни увидеть такое, — смуглое лицо Энтони Паттерсона действительно выражало радостное изумление человека, наблюдавшего нечто уникальное.

— Все же вы удивительный человек, мистер Тони!

— Чем же я так удивил тебя, малыш?

— Такой восторг из-за какой-то рыбины.

— Ах, вот ты о чем! Послушай, если ты на самом деле так думаешь, а не становишься в позу, — а с чего бы, собственно говоря, вам сейчас становиться в позу? — то мне тебя жаль. Ты совсем не умеешь радоваться жизни!

— Просто меня радуют совсем другие вещи.

— Меня — можешь себя представить — тоже. Но должно радовать все, что радостно, в принципе. Понимаешь, о чем я?

— Думаю, что да.

— Понимаешь. Ты вообще понимаешь много больше, чем прочие. Потому ты здесь.

— Я понимаю и это, сэр.

— Ладно, давай поговорим о твоих радостях.

— Не могу сказать, что катастрофа в Колорадо так уж меня обрадовала, сэр.

— Ну, не сама катастрофа, а тот змеиный клубок, который немедленно зашевелился вокруг. Впрочем, я полагал, что он — этот чертов клубок — зашевелился сначала, а уж потом рвануло в Колорадо. То есть именно потому и рвануло, что так захотел клубок. Но ты, малыш, сумел меня переубедить.

— Благодарю, сэр. Вы что-то говорили о моей радости.

— Ага! Значит — некоторой радости от этого взрыва ты ожидаешь?

— Скорее от вас, сэр.

— Хочешь знать, почему я решил, что это дурацкое подземелье взорвали намеренно?

— Да, сэр. И кому, по-вашему, это могло быть на руку?

— Психам.

— Простите, сэр?

— В большой политике у каждой уважающей себя команды всегда есть «вариант психа». На случай, когда другие варианты исчерпаны или категорически не годятся. Суть варианта, кстати, не так давно сформулировал человек, которого звали Геббельс. И кажется даже, доктор Геббельс.

— Чем хуже, тем лучше.

— Именно так, мой мальчик.

— Когда ситуация выходит из-под контроля, ее надо довести до абсурда. И ситуация перестанет быть. Как таковая. Потому что станет бредовой, психической, как минимум — опасной. Как максимум — угрожающей катастрофой. Все. Тема закрыта. Проще всего это проделывают психи. Те, которые необходимы любому политику на случай того самого, второго варианта. Для того, чтобы поджечь Рейхстаг или перерезать горло Марату.

— И вы полагали, что доктор Клагетт…

— Да. Именно такой псих, задействованный в нужную минуту.

— Но — кем? Иными словами, для кого, по-вашему, настало время варианта номер два. Логично предположить, что для вас.

— Для неоконов? Безусловно. Но и для вас — тоже. Ты ведь знаешь, малыш, нанотехнологии сейчас не нужны никому. Ни вам, ни нам. Потому что наши техасские ребята, по фамилии Буш, все еще бредят маленькой победоносной войной, а старая грымза, твоя нынешняя начальница и ее приятель-поляк не успокоятся, пока не доберутся до Кремля. И не проскачут по Красной площади на белых конях.

— Я знаю.

— И не только знаешь, но и пишешь об этом. Толково пишешь, должен отметить, малыш.

— Пишу, между прочим, для Дона Сазерленда, одного из руководителей Администрации президента США, под грифом «строго конфиденциально», причем — если говорить об этой записке — то написана она пару дней назад. Но вы цитируете ее, будто зачитанный том старой книги из своей библиотеки, — парировал Стив. Разумеется, мысленно.

Вслух заметил только:

— И тем не менее, лабораторию в Колорадо никто не взрывал.

— И тем не менее, это ничего не меняет. Время психов все равно на подходе, и это совсем не радует меня, поверь, малыш. Единственное — все начнется не так скоро, как могло, если бы этот ученый псих не оказался случайным психом. В остальном же ситуация будет развиваться неизменно. Вы сейчас полезете в Россию, со всей нашей обычной наглостью, и вполне вероятно, добьетесь своего — посадите нужных людей в нужные кресла и станете дергать за ниточки. И возомните, что на самом деле управляете русскими. И ваша толстая Мадлен, может быть, даже испытает оргазм — если она вообще способна на такое, — как если бы ее толстая задница и впрямь затряслась в седле на булыжниках Красной площади. Но все это будут иллюзии.

— Но почему, сэр?

— Потому что Россия, сынок. Я называю ее местом, где ломаются самые совершенные аппараты. И рассыпаются самые хитроумные заговоры. Они другие. И когда мы лезем к ним с нашими стандартами, мерками и линеечками — не выходит ничего хорошего. Или выходит — но очень ненадолго, потому что все наши механизмы — я, как ты понимаешь, имею в виду не только и не столько машины — они благополучно выводят из строя.

— Намеренно?

— Да черт их знает, я никогда не понимал русских. Вполне допускаю, нет, не намеренно. Но обязательно. В этом, кстати, главное различие в отношении к России между нами и вами.

— В чем именно, сэр?

— Вы все время пытаетесь перекроить их по придуманному вами образу и подобию, с тем чтобы потом — я уже говорил — просто дергать за ниточки. Мы исходим из того, что они такие, как есть — вечные противники. И на этом фундаменте строим свою с ними политику.

— Но согласитесь, что распад СССР и формирование новых властных элит, притом лояльных нам в высшей степени, — факт бесспорный.

— Бесспорный. Но не бессрочный, сынок. Поверь мне, эта ваша новая русская машинка поработает, поработает, да и сломается. И тогда — что? Вариант номер два. Психи.

— В каком формате?

— Ну, это детали — твой хлеб, сынок. Я мастер крупных мазков. Кровь, разумеется, я же говорил о том, что вариант два всегда требует немного крови. Переворот, возможно. Русские что-то последнее время любят перевороты.