— Кажется, он растет триста лет.

— То же самое можно смело отнести к системе сосуществования мировых элит. Ей триста лет. И даже больше. Потому ни о каком справедливом — ну, или хотя бы относительно справедливом встраивании мальчиков в красных пиджаках в ряды мальчиков в клубных пиджаках не могло быть и речи. Вожди племени мумбу-юмбу не избираются на заседании клуба джентльменов из числа самих джентльменов. Их приводят к власти, изучив предварительно множество аспектов — от строения черепа и сексуальных предпочтений до склонности к мздоимству и позднему энурезу. Однако ж все это — сущие пустяки. Вождь может до глубокой старости писаться в постель и даже — по случаю — предаться каннибализму, главное.

— Он должен был быть наш сукин сын.

— Верно. Он должен служить нам, изображая при этом что угодно — от демократии до глубокого тоталитаризма, замешанного на крови христианских младенцев. Мы станем его осуждать, попросим Папу — предать анафеме, мы призовем мировое сообщество к бойкоту, но ни один волосок при этом не упадет с его кудрявой головы. И ни одно из трех десятков покушений — понятное дело — не увенчается успехом. И это называется…

— Политикой двойных стандартов.

— Два балла по логике международных отношений. Имя этому явлению — геополитические интересы. Все остальное, вместе со всеми стандартами, может благополучно идти в задницу. Ту самую черную задницу каннибала, страдающего энурезом. Простите, что-то я разговорился, вернее, разболтался.

— Но наши?

— Что наши? Страдают ли энурезом? Не знаю, судя по некоторым медицинским и психологическим характеристикам, полагаю, что да. Но какое это имеет значение? Они будущие вожди племени мумбу-юмубу, определенные солидарным решением неких джентльменов.

— Их привели к власти?

— Потом. Пытались. И даже — кое-где преуспели. Но начали-то мы, если помните, совершенно с другой позиции. И если вы про нее забыли — двойка вам уже по диалектическому материализму, согласно классикам которого в основе любой надстроечной — в том числе и властной структуры — лежит.

— Базис.

— Ладно, тройка. Или даже четверка — если правильно сформулируете, что есть базис.

— Финансовая основа.

— Финансовые состояния, порождающие финансовые возможности, которые в свою очередь — и особенно в России! — порождают все иные, в том числе и политические возможности. Иными словами, избранным мальчикам из племени мумбу-юмбу надо было помочь разбогатеть. Благо возможности в России образца начала 90-х были безграничны. Так разбогатеть, чтобы уже никакие торговцы «сникерсами» и «желтым железом» и самые безоглядные расхитители государственного бюджета уже никогда не смогли сравняться. А значит — догнать. А значит — помешать, спутать планы. Но если вы сейчас спросите меня: какие планы — я сочту, что последний дайкири оказался откровенно лишним.

— Не спрошу.

— Замечательно. Тогда я, пожалуй, приглашу бармена?

Клуб «Марс» располагался на углу авеню Массачусетс и Флорида. Направляясь туда, Стив подумал, что большая некогда резиденция Самнера Уэллса, лишенная нескольких гектаров земли, великолепного разбитого сада, конюшен — и прочего, что делало усадьбу усадьбой, кажется весьма сиротливой и неуместной здесь, в самом центре города — по сути своей и велению времени отвергающего усадьбы. Теперь здесь был клуб, и Стивен еще раз подумал о бывшем государственном секретаре США — Самнере Уэллсе. Вряд ли тот стал бы возражать против клуба, респектабельного, известного и довольно закрытого.

Однако то обстоятельство, что членами клуба последние десятилетия были в основном представители весьма своеобразной столичной интеллигенции — известные медийные персоны, университетская профессура, научные консультанты правительства, аналитики и прочие странные типы вроде него, Стивена, отнюдь не порадовало бы Самнера Уэллса. Отчего-то — возможно, где-то в глубине подсознания у Стива и хранились пара-тройка весьма характерных примеров, а быть может, и прямых высказываний госсекретаря Уэллса по поводу рафинированной высоколобой публики — но за ненадобностью эти знания были задвинуты в самый дальний, темный и пыльный угол. Словом, он не помнил ничего такого. Но отчего-то полагал, что Уэллсу здешняя публика не пришлась бы по вкусу. Вдобавок кормили в клубе плохо, впрочем, для Вашингтона это была не такая уж редкость. Зато — пафос. И — все понятно без слов, даже без первых слов, которыми собеседник все же вынужден будет очертить круг беседы. Зачем, собственно, позвал? Короткое: «Стив, дружище, не откажешь же ты старому приятелю в скромной просьбе разделить его холостяцкий ланч» — не говорило ни о чем, а вернее очень даже ясно и подробно говорило Стиву о двух возможных обстоятельствах. Марвину Расселу — как это принято говорить, «известному политическому обозревателю», разумеется, уже было известно о том, что Стив, вероятнее всего, обоснуется под крылом Дона Сазерленда. И это было самым очевидным обстоятельством и главной причиной приглашения. Но не единственной. Это назначение было предсказуемо, объяснимо и не настолько в конце концов интересно, чтобы звезда политической журналистики — а Марвин был, вне всякого сомнения, звезда — стал приглашать Стива в «Марс». Возможно — попить кофе где-нибудь на бегу. Не более. Стивена это не задевало нисколько, ибо было логично и абсолютно укладывалось в образ Марвина, который однажды Стив набросал в собственном сознании для собственного же пользования (а там — как пригодится), дополнил позже некоторыми яркими характерными или — напротив — внезапными деталями, чтобы в случае чего и их иметь в виду.

Это была еще одна полезная привычка Стивена, один из тех кирпичиков, из которых позже сложилась цитадель его профессионального величия. Он замечал людей, порой случайно, порой целенаправленно выбирая в толпе окружающих персонажей, и — не слишком обременяя себя целенаправленной работой в этом направлении — штришками, от случая к случаю, мысленно — создавал не портрет даже, а некий трехмерный макет героя, с тем чтобы потом присоединить его к своей справочной системе. Где каждый персонаж, как кукла в невидимом театре, воссозданная до мельчайших деталей, висел до поры на крючке. Пора наступала — если кукле следовало начать действовать в одном из планов, разработанных Стивом, или — напротив — кукла вдруг начинала действовать сама, и тогда возникала нужда препарировать ее со всей тщательностью, дабы понять — почему, как и что из этих действий может в итоге выйти.

В этой кладовке Марвин висел на крючке давно и, откровенно говоря, мало занимал Стива, потому что был в высшей степени типичен, похож — как две капли воды — на десяток-другой таких же медийных персон, из числа «золотых перьев» и «лиц каналов». В душе Стивен не любил журналистов, и эта нелюбовь проистекала отнюдь не из вечного стремления тех проникнуть в тайны, вокруг которых вечно вертелся Стив.

Дело было в другом: Стив терпеть не мог прислугу, которая таковой себя признавать не хотела. Уборщиц, которые изображали из себя архитекторов, наводящих последний лоск на поверхность творения и — по отношению к проходящим мимо — вели себя соответственно. Поваров, полагающих, что им лучше знать, чего сегодня желает желудок Стива. Журналисты — в его разумении — были из той же категории. Прислуга, нанятая для того, чтобы рассказывать байки. Как, кому, в каком ключе — вариантов не счесть, но все строго оговорены контрактом. Однако — как никто другой из прочей «прислуги по сути», независимо от того, как называлась деятельность и сколь престижной она считалась — пресса с констатацией очевидного мириться не желала. Психологической защитой — и более ничем — Стив объяснял совершенно идиотскую сентенцию о четвертой власти. И обычное хамство, амикошонство, снобизм, и поверхностное всезнайство, и петушиные наряды и демонстрация независимости, и даже злость, и злобность, и зависть — все, все проистекало оттуда, из комплекса амбициозного лакея. С медийными звездами все было проще, потому что — совсем уж на виду. Похлопывания по плечам, пинки под ребра — президента и вице, многозначительное: вчера, когда я обедал с Биллом. он сказал мне: ты сможешь, только ты, тебе верят… теперь я не оставлю его (какую-то бяку) в покое (и это значит, что жизнь бяки закончилась)… Лакеи-фантазеры, воображающие себя членами клуба джентльменов, обидчивые лакеи — потому что сознание собственного лакейства еще не вытеснено окончательно в глубины подсознания, трусливые лакеи, потому что работодатель в любую минуту — иногда оговоренную контрактом, а порой — сложившуюся вне всяческих правовых полей, может дать увесистого пинка под зад. А продаться за те же пряники — не всегда просто. И от страха — на все готовые лакеи. То есть — в крайнем случае, даже почистить ботинки хозяину. Желательно — непублично. Но там уж как придется. Словом, Стив не любил журналистов.