Василий Аксенов

Коллеги

Глава 1

Кто они такие?

В анкетах они писали: год рождения – 1932-й, происхождение – из служащих; партийность – член ВЛКСМ с 1947 года; участие в войнах – не участвовал; судимость – нет; имеет ли родственников за границей – нет; и еще несколько «нет» до графы «семейное положение», в которой все они писали – холост. Автобиографии их умещались на половине странички, а рассказывали они о себе так.

Алексей Максимов. Как говорят, когда-то мы все были ребенками. Мама у меня учительница. Папы нет. Где жил? Мы часто переезжали с места на место. Родился-то в Новгороде. В школе учился хорошо. Любимый предмет? Чистописание. В школе играл в футбол, а в институте – в волейбол. Я и сейчас играю в волейбол и всегда буду в него играть. Почему в медицинский пошел? Вам это интересно? Ах, интересно! Ну, по недоразумению. Медицина? Я жить без нее не могу. А какого черта вы меня все расспрашиваете, словно начальник отдела кадров. Я грубиян? Идите вы знаете куда!

Владислав Карпов. Мальчик, если вы не видели Черного моря, вы ничего не видели. Мой папа – рыбак. Любите копченую скумбрию? Знаете, есть такая песенка:

Поцелуй, поцелуй, Перепетуя,

Я тебя так безумно люблю,

Если любишь копченую скумбрию,

Я тебе ее достану хоть вагон.

Да, конечно, я спортсмен. Разве не видно? Всеми видами спорта. Больше всего люблю бильярд. А вы? Сьграем как-нибудь? Вы сами откуда? Любите танцевать? Вы мне нравитесь, чтоб я так жил. Приезжайте к нам – не пожалеете. Черное море – это что? Значит, до скорого.

Александр Зеленин. Да, я коренной ленинградец. Пройдите сюда, в столовую. Видите на стене эти старинные дагерротипы? Это мои предки. Вот магистр философии Петербургского университета, а этот известный путешественник, а этот в Шлиссельбурге сидел по делу о покушении. Ничего, что я ими немножко горжусь? Потом у нас пошли все врачи. И папа мой врач, и мама тоже, и я, как известно, врач без пяти минут. Да, я не только люблю медицину, но считаю профессию врача самой нужной на свете. А какой она дает кругозор! Вы знаете, я чувствую, что с каждым годом начинаю лучше понимать людей и с физиологической и с психологической стороны. Я очень доволен своей профессией. Жалко только, что скоро придется уезжать из Ленинграда. Не могу представить, что больше не буду бродить по Большому проспекту и по набережной, любоваться закатом, когда, знаете, все окна в Эрмитаже вспыхивают малиновым светом… Но что делать? Ведь это же, как говорится, наш долг. Ну что ты смеешься, Алексей? Всегда он, знаете ли, вот так.

От автора. Алексей Максимов – мрачный и резкий. Вечно он что-то такое изображает. Владислав Карпов – из тех, кого характеризуют двумя словами: «Свой парень». Иногда добавляют: «Свой в доску». Любимец девочек, гитарист. Александр Зеленин – немного смешной, порывистый, очень вежливый, очень прямой, очень приятный человек.

Их дружба началась на первом курсе. Иногда удивляются дружбе совершенно разных людей, но по-настоящему дружить могут только разные люди. Между людьми сходных характеров и темпераментов неизбежны резкие столкновения и неизбежен разрыв. У этой троицы вдумчивость Зеленина и его пылкая искренность как бы уравновешивали довольно наигранный цинизм Максимова и легковесность Владьки Карпова.

Вот они какие. И сейчас, весной 1956 года, они идут втроем против ветра и думают все об одном.

Их мысли о распределении

– Откуда это, Сашка, в тебе такая идейность? – сердито спросил Алексей Максимов. – Тоже мне загнул – экзамен наших душ!

– Так оно и есть! – воскликнул Зеленин.

– Черта с два! Распределение – это принудительный акт. И каждый культурный человек, естественно, рассчитывает, как бы увильнуть от жизни в глуши и не превратиться в животное.

– Чушь! Геологи годами бродят в тайге и не превращаются в животных.

– Геологи! Геологам лафа. Они уходят партиями, все молодежь, весело. А нас что ждет? Думаешь, я боюсь отсутствия электричества и теплого клозета? Ерунда все это! Я готов… А вот представь себе участковую больницу. Деревенька, степь или лес, ветер свищет, и ты один, совершенно один. Кончил работу, поел, послонялся из угла в угол – и спать. Проходят годы, ты толстеешь, глупеешь, начинаешь принимать приношения благодарных пациентов, мысли твои заняты курочками, свинюшками, и тебе уже больше ничего не надо, и ты уже со снисходительной улыбкой вспоминаешь об этом разговоре.

– Брр! – передернулся Владька Карпов. – Ну тебя к бесу, Макс! Страшно.

– И ты, сын рыбака, боишься деревни? – спросил Зеленин.

– Страшней войны, – засмеялся Карпов. – Но что делать – таков наш скорбный удел. Хочешь не хочешь, а надо идти, как поется, собирать свой тощий чемодан.

– А чего ты, собственно, хочешь? – резко спросил Максимов.

– Я? Мальчики, я хочу всегда видеть наших девочек и ваши опостылевшие физиономии, по-прежнему попирать камни этого исторического города, и ходить на эстрадные концерты и в цирк, и сам хочу выступать в цирке. «Соло-клоун и музыкальный эксцентрик Владислав Карпов…» Между прочим, не отказался бы от места ординатора в клинике Круглова.

– А ты чего хочешь, Алексей? – спросил Зеленин.

– Я хочу жить взволнованно! – с вызовом ответил Максимов. – Все равно где, но так, чтобы все выжимать из своей молодости. А будущее сулит сплошную серость. Судьба сельского лекаря. Надо быть честным. Нас теперь научили смотреть правде в глаза. Пускай Тарханов и иже с ними поют нам о высоком призвании, о патриотическом долге, пускай Чивилихин кричит, что трудности не страшат нас, молодых романтиков. Все знают, что он-то обеспечил себе местечко в клинической ординатуре. Какая нас ждет романтика? Вот если бы мне сказали: лезь в эту ракету, и тобой выстрелят в космос, и ты наверняка рассыплешься в прах во имя науки, – я бы только «ура» закричал. А когда мне толкуют, что мое призвание и мой долг – превратиться в Ионыча, тут уж нет, пожалуйста, не надо красивых слов! Приму как неизбежность!

– А о больных, которые тебя ждут, ты думаешь? – спросил Зеленин.

– О больных? – опешил Максимов.

Владька вставил:

– Помните, как Гущин на обходе говорил: «Нда-с, батеньки, несмотря на все наши усилия, больные поправляются».

– А о других ты ни о ком не думаешь, Алексей? – спросил Зеленин.

– А ты только о других и думаешь?! – крикнул Максимов. – Эх, Алешка, Алешка, трудно тебе будет!

– Не волнуйся за меня, рыцарь, умоляю тебя, не волнуйся!

– Пошли в кино, хлопцы, – предложил Карпов.

Распределение

Этот день помнят всю жизнь. Это день массовых прогулов, побегов с лекций, валерьяновых капель, хохота, слез… Распределяются в первый день десятки, а болельщиков сотни. Родители, жены, невесты, знакомые и просто любопытствующие с младших курсов.

Максимов, Карпов и Зеленин сидят на диване в коридоре второго этажа. Максимов и Карпов ждут своей очереди, а Зеленин ждет их. Сам он распределяется завтра. За стеклянной дверью патофизиологической лаборатории видны спокойные фигуры в белых колпаках и халатах. Людям за дверью этот день не кажется необычным. Для них это просто четверг, 29 марта. Впрочем, не для всех.

– Владька, серьезно, что делать? – с глухой тревогой спрашивает Максимов.

Карпов сегодня мрачен.

– Я не подпишу! – выпаливает он.

– Ты что, того? – Максимов крутит пальцем у виска. – Диплома не выдадут.

– Пойми, Макс, как я уеду куда-то к чертям, когда она останется здесь!

– Она? – Максимов изумленно глядит на друга. – Неужели ты даже сейчас… – Он отворачивается, вздрагивает и шепчет: – Легка на помине.

По коридору, звонко отстукивая каблучками, идет высокая девушка. Улыбается, сияет. Идет немного вызывающе – может быть, оттого, что старается не потерять самообладания под взглядами десятков глаз. Открывает дверь лаборатории – и вдруг, увидев друзей, останавливается.

– Не обращай внимания, – быстро говорит Максимов.

Вытаскивает газету, углубляется в чтение.