«Чего же тебе не хватает?»
Ландис Кан воскресил его втайне. Его могилу, как видно, искали на протяжении многих веков. Возможно, Вечная каким-то образом узнала об успешной находке Ландиса и ввела свои войска в Петар, чтобы его наказать. Но как объяснить нападение на деревню Аскари? Что Вечной за дело до костей давно умершей королевы, которые обрели новую жизнь?
Скилганнон, точно скованный зимним холодом, вспомнил слова Гамаля:
«Она, как и мы с тобой, Возрожденная. Думаю, она уже потеряла счет телам, которые износила... Мы сЛандисом глубоко проникли в науку древних, чтобы дать ей бессмертие. Так мы создали Вечную».
Теперь он понял все. Ландис Кан нашел кости Джианы, королевы-колдуньи, и воскресил ее. Она тоже скиталась в Пустоте. Джиана, любовь всей его жизни, и есть Вечная. Скилганнон задрожал, тошнота подступила к горлу.
«Думаю, она уже потеряла счет телам, которые износила».
Залог ее бессмертия — способность вселяться в новые копии себя самой, так же, как Друсс ненадолго вселился в тело Харада на руинах Дрос-Дельноха. Друсс не стал отнимать жизнь у Харада, потому что он не такой человек, но королева-колдунья делает это без колебаний. За Аскари пришли, чтобы взять новое молодое тело для Вечной.
Чувства Скилганнона не поддавались описанию. Джиана жива! Он может найти ее, быть с нею, изменить судьбу, разлучившую их.
— В своем ли ты уме? — промолвил он вслух. Женщина, которую он любил, была пылкой отважной идеалисткой. Вечная — это вампир, по чьей вине мир погрузился в хаос и ужас. — За что ты продолжаешь мучить меня? — вскричал Скилганнон, глядя в ночное небо. — Кетелин говорил, что ты бог всепрощения и любви, а ты упиваешься мщением.
Им овладел гнев, слепой и нерассуждающий. Разве не пытался он искупить свои прегрешения? Он поступил в монастырь и учился следовать путями Истока — но кто же, как не Исток, послал к воротам монастыря толпу, грозившую смертью смиренным инокам?
— Всю мою жизнь ты преследовал меня, истязая и убивая всех, кого я любил. — Доброго лицедея Гревиса, садовника Спе-риана и его жену Молаиру замучил до смерти Бораниус. К Джиа-не подсылали наемных убийц. Вся прошлая жизнь Скилганнона была запятнана насилием и войной. Теперь его снова втягивают в войну, где может погибнуть столько невинных.
В первой жизни он сражался с темными силами, которые грозили его принцессе. Теперь принцесса сама стала темной силой, а ее жертва — живое подобие той принцессы, которую он любил.
Изнемогая от жестокой иронии своего положения, он прокричал звездам:
— Проклинаю тебя всем своим существом! — Излив в этом вопле свой гнев, он почувствовал опустошение и огромную усталость.
Он хотел уже вернуться к Хараду, когда услышал в лесу какой-то шорох. Мечи будто сами собой прыгнули ему в руки. Кусты зашевелились, и из них вышла Аскари-охотница со своим гнутым луком, в штанах из мягкой кожи, в замшевой бахромчатой безрукавке поверх зеленого камзола. Темные волосы придерживал тонкий серебряный обруч.
— Ну что, успокоился? — спросила она. — Или все еще хочешь меня обезглавить?
— Что ты здесь делаешь?
— Иду вместе с вами к Ландису Кану. Или без вас, разница невелика.
— Ставут с тобой?
— Нет. Он поехал обратно на север. Деревенские ушли с ним. Надеюсь, там найдется для них безопасное место.
— Таких мест нет нигде, — сказал Скилганнон.
— Киньон говорит, что жизнь — это путь в один конец, — пожала плечами Аскари. — Все когда-нибудь умирают.
— Не все, — заметил он с грустью.
Ставут хотел ехать с Аскари и испытал разочарование пополам с облегчением, когда она отказалась. Горечь разлуки смягчалась мыслью, что теперь он наверняка уцелеет. «Ох, Ставут, мелкая ты душа», — говорил он себе.
Солнечным днем он в сопровождении двадцати двух крестьян тронулся с горному перевалу. К изумлению и радости Ставута, джиамады не тронули его лошадей и не распотрошили его повозку. Скороход и Ясный так и стояли в загончике у кухни Киньона. Когда Ставут перелез через низкий забор, Скороход затрусил к нему, а Ясный притворялся, будто его не видит, пока хозяин не начал гладить Скорохода и чесать ему нос. Тогда Ясный мигом подошел и стал тыкаться Ставуту в грудь.
— Да-да, я обоим вам рад, — сказал купец. — Только не будем нежничать, это неприлично.
Утром, когда он взобрался на козлы, ему показалось, что мир изменился к лучшему. Товары, которые он вез в Петар, придется сбывать по дешевке в Сигусе, где он и покупал их, но этот убыток не грозит ему разорением. Гораздо важнее то, что он жив, здоров и может дышать свежим горным воздухом. Ему хотелось петь, и он запел бы, если б не бредущие за повозкой беженцы. Пока только Скороход и Ясный имели случай оценить его пение, хотя «оценить», пожалуй, не совсем верное слово. Ясный при звуках хозяйского голоса начинал громко пускать ветры. «Впрочем, это он, возможно, пытался мне вторить», — с усмешкой подумал Ставут.
— Я гляжу, тебе весело, — сказал сидевший в повозке Кинь-он. Он уже выздоравливал, но был еще слаб для пешей ходьбы по горным дорогам.
— Весело, да. Ты там не очень ворочайся — в повозке есть хрупкие вещи.
Несколько раз они останавливались отдохнуть. Одни селяне тащили свои пожитки за плечами, другие везли на тачках. Лошадям тоже доставалось — в фуру загрузили съестные припасы на десять дней. В одном месте Киньону пришлось слезть, а Ставут выбросил на дорогу самые тяжелые ящики, мешки и бочонки, но даже и тогда кони с трудом одолели последний подъем. Груз водворили назад и после привала двинулись дальше.
К вечеру первого дня они достигли наивысшей точки перевала и стали спускаться в лесистую долину, где Ставуту уже доводилось останавливаться на ночлег. Там, он знал, есть вода, хорошая трава, а в каменистой лощине можно разжечь огонь, невидимый даже вблизи.
Костров развели целых три, и путники стали устраиваться на ночь. К восходу луны в воздухе запахло поджаренной ветчиной, на сковородках зашипела яичница с ломтями хлеба. К Ставуту подошел молодой Арин, высокий и пригожий, но с подбитым глазом и рассеченной губой. Присев рядом на корточки, он осведомился:
— Долго нам еще быть в пути?
— Дней десять, а то и больше. Горные дороги трудные.
— А не опасно ли здесь?
— Безопаснее, чем в деревне, — пожал плечами Ставут, — но здесь, говорят, бродят беглые джиамады. Я встретил нескольких на пути сюда. Но на прибрежной дороге нам должны встретиться Легендарные. Если повезет, они проводят нас до самого Сигуса.
— Мы никогда еще не были в Зарубежье, — с тревогой признался Арин.
— Большой разницы нет. Там, как и здесь, одни пашут землю, другие торгуют. Сигус — город Легендарных, поэтому там, хвала Истоку, джиамадов нет и войны тоже.
— А они разрешат нам остаться?
— Наверняка, — сказал Ставут, но в душу его закралось сомнение. Народ Алагира чужих не любит.
Рядом с ними, кряхтя, расположился Киньон.
— Рана сильно болит, — пожаловался он, — но уже заживает.
— Это хорошо, — рассеянно отозвался Ставут, все еще размышляя, не напрасно ли он обнадежил Арина.
— Ты как еду думаешь добывать?
— Кто, я?
— А вожак у нас кто ж? Ты.
— Ну уж нет! Я вам просто показываю дорогу. Какой из меня вожак?
— Послушай меня, парень, — подался к нему Киньон. — Эти люди сильно напуганы. Одни были ранены, другие лишились близких. Теперь они бросили свои дома и подались в Зарубежье, в чужие края, где идет война. Им надо хоть на что-нибудь опереться. Тебя они знают, Ставут. Ты им по душе. Не отказывай им в утешении. Ты у нас единственный, кто знает дела и обычаи Зарубежья. Они верят, что ты благополучно доведешь нас до места.
— Знать бы еще, где оно, это место. — Ставут понизил голос, глядя на собравшихся у костров крестьян.
— Все равно, они верят в тебя. И я тоже верю.
Ставут задумался. Ответственности за других он всегда избегал. В бытность свою моряком он дважды отказывался от капитан-ства, а когда служил в городской страже Сигуса, увиливал от высоких постов. Но сейчас, рассудил он, дело иное. В пути они пробудут всего десять дней, а там уж он воспользуется своей дружбой с Ала-гиром и как-нибудь да устроит крестьян. Тогда он снова будет свободен. Пусть себе считают его вожаком, кому от этого худо?
