— Ничего ты не знал. — Друсс перевел взгляд на горы. — В эти горы вошло зло. Я чувствую. Кровь невинных прольется.

— Что за зло?

— Твои мечи при тебе?

— Я не хочу ими пользоваться, Друсс. Не могу.

— Поверь мне: ты сильней их злого начала. Без них тебе не обойтись, парень, а Хараду не обойтись без тебя. — Друсс вздохнул. — Мне пора.

— Нет! Побудь хоть немного еще. — Скилганнон услышал отчаяние в собственном голосе и попытался себя побороть.

— Я догадываюсь, паренек, как тебе одиноко, но остаться никак не могу. Надо кое-кому помочь. В Пустоте никто долго один не продержится.

— Не понимаю. Так ты тоже заключен в Пустоте? Что за вздор.

— Я не заключен там и прихожу туда по своей воле. Когда захочу, то уйду. Ты плохо помнишь то, что там с тобой было, верно?

— Верно.

— Может, оно и к лучшему. — Друсс вздохнул. — Смотри, береги себя.

Скилганнон, борясь с отчаянием, приказал себе улыбнуться.

— Ты тоже, Друсс. Я мало что помню, но в Пустоте есть такие твари, что даже тебя способны прикончить.

Друсс ответил на это раскатистым, полным жизни смехом.

— Не дождешься, паренек!

Он улегся на расстеленное у костра одеяло и затих. Потом по его мощному телу прошла судорога, и Харад с безумными глазами, сжав кулаки, вскочил на ноги. При виде Скилганнона его охватило смущение.

— Сон страшный привиделся. — Тяжело дыша, он поднял топор, и его дыхание выровнялось. — Я вообще-то редко сны вижу. Только здесь.

— Что же тебе приснилось? — с тяжелым сердцем спросил Скилганнон.

— Забыл уже. Серое небо, демоны. — Харад передернулся. — Но в этот раз со мной был топор. Это все, что я помню. А вы что здесь делаете?

— Спустился, чтобы взять у тебя дров. Мои все вышли. Они помолчали, и Харад сказал:

— Вы много всякого знаете про Друсса. Не скажете ли, какую он одежду носил?

— Черный колет с серебряными наплечниками. И шлем.

— Шлем с черепами? Серебряными?

— Да, а между ними топор. Харад потер глаза.

— Ох и дурак же я! Кто-то, наверно, рассказывал мне про это. Может, мать. Точно она.

— Тебе снился Друсс!

— Не помню уже. — Харад взглянул на небо. — Рассветет скоро. Пора отправляться.

Ландис Кан простился со своими гостями. Они садились на коней. Ландиса поразил взгляд, который на него бросил Декадо. В этих глазах, помимо ненависти, читалось какое-то зловещее предвкушение. С тяжелым сердцем Ландис вернулся в свой кабинет. «Как мог ты быть таким самонадеянным? — спрашивал он себя. — Как мог поверить, что сможешь обмануть Вечную и повторить величайшее достижение своей жизни?» Он сел в большое кожаное кресло у окна и опустил голову на руки.

Тот день, много веков назад, изменил всю его жизнь. Он вел раскопки на месте разрушенного дворца в Наашане. Один из рабочих позвал его. Землекоп стоял на коленях в только что вырытой яме, а рядом с ним из земли выступало мраморное лицо. При виде его Ландису показалось, что вся вселенная в один миг излечилась от своих недостатков, став гармоничной и совершенной. Это было лицо женщины — прекраснейшей из всех, кого он знал в жизни. Ландис слез в яму, тоже упал на колени и стал счищать сырую землю с белого мрамора. Землекоп рядом с ним восхищенно присвистнул и сказал: «Богиня, должно быть».

Ландис кликнул других рабочих, и они мало-помалу откопали статую целиком. Женщина сидела на троне, воздев одну руку к небу. Вокруг руки обвилась змея. Спустя еще несколько дней землекопы Ландиса, работая днем и ночью, расчистили край закругленной мраморной стены. Ее диаметр, как рассчитал Ландис, насчитывал около двухсот шагов. В ходе раскопок он все более убеждался в том, что стена окружала когда-то искусственное озеро. Ни до озера, ни до города ему больше не было дела. Все внимание он отдавал статуе. Целыми днями он изучал ее, зарисовывал, смотрел на нее. Ландис Кан, молодой Воскреситель, забыл все, чему его учили, и погрузился в мечты о женщине, послужившей оригиналом для чудесного изваяния. На постаменте имелась какая-то надпись. Ландис послал за знатоком наашанских иероглифов, и тот прибыл. Ландису навсегда запомнилось, как старый согбенный ученый при свете луны переписал знаки на мокрую глиняную табличку и вылез, кряхтя, из ямы.

— Там написано, что это Джиана, королева Наашанская. Далее говорится о ее победах и ее славном правлении, продолжавшемся тридцать один год. Кости ее, возможно, погребены в постаменте — в то время так было принято.

— Так ее кости здесь?! — Ландис с трудом превозмогал волнение, у него тряслись руки.

Старик оказался прав. Внутри пьедестала, прямо под троном, обнаружилась полость, а в ней — кости и полусгнивший ларец с двумя ржавыми петлями. В нем, по всей видимости, хранились пергаментные свитки, но вода просочилась внутрь и уничтожила их. Ландис забрал останки и вернулся в свой потаенный храм посреди пустыни. Путь его, занявший три долгих месяца, лежал через Карпосские горы, в порт Пастабаль, прежний Виринис. Оттуда они отплыли на запад, прошли на север через Пелюсидский пролив и причалили наконец в устье реки Ростриас. Мало кто из монахов храма, помимо него, занимался новой историей, и его на-ашанские находки встретили лишь умеренный интерес. Почти все Воскресители посвящали себя раскрытию тайн древних — тех, что, согласно преданию, владели вселенской магией, а затем истребили сами себя и исчезли с лица земли.

Ландис мало заботился о происхождении древних механизмов, которые изучал — куда больше его занимала польза, которую они могли принести. Известно было, что монахи-Воскресители живут неестественно долго, и Ландиса это устраивало. Люди верили также — теперь Ландис сам убедился в правдивости этих слухов, — что даже умерших возможно вернуть к жизни. В эти тайны, однако, были посвящены очень немногие. Ландис подружился с одним из них и сделался его усерднейшим учеником. Наставник Ландиса, Возрожденный по имени Вестава, охотно рассказывал о временах основания храма.

Тот, первый Храм Древних, возник после раскопок, предпринятых настоятелем Горалианом. Внутри горы, одиноко стоявшей в пустыне, Горалиан обнаружил множество потайных комнат, а в них — машины из металла без всякого следа ржавчины и белого дерева, не тронутого гнилью. Горалиан всю свою жизнь изучал эти машины, но лишь после его смерти второй настоятель, мистик Аб-силь, сумел запустить их. Ландису очень бы хотелось при этом присутствовать. Абсиль, по словам Веставы, вошел в транс и сквозь туман времени проник в далекое прошлое. Там он увидел, как древние управляли своими машинами. Выйдя из транса, настоятель повел монахов в верхнюю комнату, где стал нажимать на какие-то рычаги. Вскоре послышался скрежет, и комната задрожала. Одни монахи разбежались, опасаясь землетрясения, другие приросли к месту. Тех, кто остался, Абсиль повел по лестнице еще выше, и они вышли на металлический помост высоко над пустыней. Там он указал им на вершину горы. В первый миг всем показалось, что из горы вырос золотой столб. Затем вершина столба разрослась в ширину и раскрылась, словно гигантский цветок. Сначала все насчитали двадцать один лепесток, говорил Вестава, но потом лепестки стали мерцать, слились вместе, образовав безупречно круглое металлическое зеркало. Абсиль нарек это зеркало Небесным.

Как ни были поражены стоявшие снаружи монахи видом золотого щита, те, что остались внутри горы, испытали не меньшее изумление. На стенах сами собой загорелись огни, а машины начали гудеть. Монахи бросились вон из горы.

Многие из свидетелей чуда записали свои воспоминания. Ландис прочел их все. В этих взволнованных рассказах чувствовалась рука судьбы. В последующие годы было сделано еще много открытий, но лишь одно могло сравниться с явлением золотого щита. Настоятельница Хеула, позднее предавшаяся злу, постоянно ходила к мерцающему зеркалу в одном из верхних покоев. На нем все время появлялись и пропадали какие-то знаки. Хеула копировала их в убеждении, что это — забытое письмо древних. После восемнадцати лет терпеливых трудов она наконец сумела их разгадать, и это дало ей в руки ключ к управлению машинами. Ландис досконально изучил оставленные ею записки. Благодаря успеху Хеулы храм получил новое имя, а трудившиеся в нем монахи — новую цель. Он стал называться Храмом Воскресителей, монахи же для начала продлили себе жизнь и обрели новые силы. Больше того — постепенно они научились побеждать саму смерть и открыли путь возрождения.