— Ты!.. Целься в сердце этого человека, и если он не отойдет, когда я опущу руку, — стреляй!

Карис подняла руку.

— Пошел вон, дурак безмозглый! — рявкнула она. Оскорбленный до глубины души, Форин повернулся и зашагал к фургонам.

Карис перевела дыхание. Ей отчаянно хотелось окликнуть Форина, объяснить, извиниться… Поздно. По лестнице уже поднимался первый дарот. Достигнув поверхности, он замер, и зарево факелов заблестело на его мертвенно-белом нечеловеческом лице.

— Не стрелять! — крикнула Карис. — Где ваш предводитель, дарот?

Он ничего не ответил, но в голове у нее мгновенно полыхнула жаркая боль.

«Пора положить конец войне! Пора положить конец войне!»— мысленно повторяла Карис, как молитву. И громко сказала вслух:

— Я хочу говорить с вашим предводителем.

Все больше и больше даротов выбирались уже наружу, толпились, глядя на баллисты и готовых к бою арбалетчиков; черные глаза их были совершенно непроницаемы. Из толпы вышел даротский воин, который был почти на голову выше всех остальных.

— Я — герцог даротов, — сказал он. — Я помню тебя, женщина. Говори, что хочешь сказать, а потом я убью тебя.

— И чем это вам поможет? — спросила Карис. — Считанные месяцы минули с тех пор, как мы узнали о вас, а уже создали орудия, которые способны вас уничтожить. Мы народ изобретательный и во много раз превосходим вас численно. Оглянись, посмотри вокруг. Сколько твоих сородичей должно еще погибнуть в этой безумной войне?

— Мы не погибнем, женщина. Вы не можете нас убить. Мы — дароты. Мы бессмертны. И мне надоел этот разговор. Ты оттянула время, и теперь вы убьете больше наших тел. Потом мы осадим ваш город и перебьем всех вас. Так что отдавай свой приказ — и пусть начнется бойня.

— Я хочу совсем не этого, государь, — сказала Карис.

— То, чего ты хочешь или не хочешь, не имеет значения. Он выхватил меч, и Карис подняла руку.

Дуводас не ел и не спал пять суток, однако не чувствовал ни голода, ни усталости. Не ощущал он также ни ледяного северного ветра, ни полуденного солнечного тепла. Так он пересек горы и спустился в зеленые долины на том месте, где прежде была Великая Северная пустыня.

Ничего не чувствовал Дуводас, и душа его опустела — в ней жило одно лишь жгучее, яростное желание отомстить даротам. Грязный, в запыленной одежде, с немытыми, слипшимися волосами шел он в ночи к городу черных куполов. На равнине, залитой лунным светом, нигде не было видно даротских всадников, и Дуводас шел открыто, даже не пытаясь скрываться.

Вот уже два дня он сознавал что земля, по которой он идет, лишена магии. Дуводасу, впрочем, это было не важно: черная сила чародейства и колдовства текла в его крови, питала его силы, гнала его вперед. И мощь его не иссякала, а, напротив, росла, казалось, с каждым шагом, который сокращал расстояние между ним и проклятым городом.

Стен у этого города не было. Дароты в высокомерии своем не верили, что враг может подступить так близко к их жилищам. Будь вокруг города стены — Дуводас обрушил бы их, будь ворота — разнес бы их вдребезги. Впервые за пять дней он остановился и долго стоял, глядя на облитый лунным светом город. Сова, ночная охотница, чертила круги в вышине над его головой, справа испуганно шмыгнула в траву молоденькая лиса.

Дуводас опустился на землю, и с плеч его соскользнули две дорожные сумки. Одна из них откатилась на несколько шагов по пологому склону, и из нее выпала Эльдерская Жемчужина. Лунный свет мерцал на ее непроницаемой глади. Дуводас вздрогнул, и тонкая иголочка сожаления уколола его душу. Помнил он, как Раналот предостерегал его от опасностей любви, и сам теперь знал, что имел в виду старец-эльдер. Словно свет и тьма, неразделимы любовь и ненависть, и одна не может существовать без другой. Встав, Дуводас поднял с травы холщовую сумку и потянулся за Жемчужиной. Едва, однако, рука его коснулась перламутровой глади, он содрогнулся от боли и, отпрянув, изумленно воззрился на свою ладонь, покрытую свежими ожогами. Потом осторожно накрыл Жемчужину пустой сумкой и вернул ее на место.

— Чем же ты стал, если не можешь коснуться ее? — спросил он себя.

Ответ был слишком очевиден. Дуводас опять обратил взгляд на город и в который раз подумал о своем замысле. И ужаснулся тому, какое зло задумал. Потом перед его мысленным взором возникло прекрасное лицо Ширы, и Дуводас опять увидел, как даротское копье исторгает из нее жизнь, и решимость его вновь окрепла.

— Вы, что несете миру смерть и горе, не заслуживаете милосердия, — сказал он далекому городу. — Вы, которые живете лишь для того, чтобы терзать и разрушать, не имеете права жить.

— А ты по какому праву судишь их?

Мысль прилетела ниоткуда, словно ее навеял ночной ветер.

— По праву силы и желанию мести, — вслух ответил Дуводас.

— Разве это не равняет тебя с даротами?

— Истинно так.

Забросив сумки на плечо, Дуводас пошел к городу. Стражи не было, и он беспрепятственно миновал первые здания.

Затем на пути ему попался дарот, который нес на плечах коромысло с парой ведер. Черные немигающие глаза дарота уставились на пришельца. Дуводас указал на него пальцем — и дарот замертво осел на землю, изо рта, ушей и глаз его брызнули струи пара. Дуводас даже не увидел, как он упал. Он шел дальше по ночному безмолвному городу, отыскивая приметы того, где находится главная его цель. Трижды на этом пути уничтожил он ничего не подозревавших даротов, которым не посчастливилось попасться ему на глаза. Дуводас ожидал, что на улицах будет больше даротов, однако ночь выдалась холодная, и обитатели города по большей части прятались в своих теплых жилищах-куполах.

Дуводас увидал вдалеке башни-близнецы, курившиеся дымом, и уверенно направился к ним. Башни становились все ближе, и вот он ощутил биение жизни, исходившее из глубоких пещер. Впереди был огромный купол, и у входа в него стояли двое часовых. Грозно наклонив копья, они шагнули к пришельцу.

Дуводас ощутил их жалкие попытки прочесть его мысли. И не стал этому противиться.

— Я пришел уничтожить вас и всех ваших сородичей.

— Это невозможно, человек. Мы бессмертны!

— Вы обречены!

Стражники бросились к нему, но из пальцев Дуводаса брызнули две молнии, прожгли насквозь тела даротов и обуглили стену купола. Дуводас подошел к громадным двустворчатым дверям и распахнул их настежь. За дверями был круглый, совершенно пустой зал, лишь посередине стоял огромный стол. Захлопнув дверь, Дуводас огляделся в поисках лестницы и обнаружил ее в дальнем конце зала. Он чуял, как обитатели города просыпаются, выбегают из своих домов, толпой бегут сюда, чтобы остановить его.

Дуводас не стал торопиться. Открыв свои мысли, он потянулся к толпе даротов — и ощутил ее слитный ужас.

— Я — мщение, — сказал им Дуводас. — Я — смерть.

Низкие ступени вели под землю, глубоко под город; фонарей там не было, а потому царила кромешная тьма. Дуводас, однако, поднял руку, и ладонь его засияла нестерпимо ярким белым светом. Он спускался все ниже и ниже, вышел в широкий коридор, в конце которого находилась еще одна лестница. Здесь было невыносимо жарко. Опустившись на колени, Дуводас коснулся ладонью пола. Каменные плиты были теплыми, и Дуводас ощущал, как нагретый воздух обдувает его лицо. Свет, исходивший от его ладони, выхватил из темноты вентиляционное отверстие.

Впереди в скале был прорублен вход, забранный крепкой стальной решеткой. Дуводас протянул руку, коснулся решетки, и металл засветился — вначале тускло-алым, затем все ярче и ярче. Центр решетки обмяк, оплавился, струйки раскаленного металла потекли по полу вокруг ног Дуводаса, заклубился, шипя, дымный пар. Дуводас хотел уже войти в пещеру, когда сверху, с лестницы донесся торопливый топот ног. Развернувшись, Дуводас выбросил вперед руку, и двое даротских воинов обратились в живые факелы.

Когда Дуводас вошел в гигантскую пещеру, мерное биение жизни усилилось так, что заглушало почти все. Пещера была свыше шестисот шагов в длину и шагов двести в ширину, и всю ее заполняли тысячи и тысячи желто-черных коконов; многие из них пульсировали и судорожно извивались.