— Итак, — сказала она, когда Пурис смолк, — Ландер мертв и дом теперь принадлежит вам. Когда мне следует съехать?

— Госпожа моя, — ответил Пурис, — тебе нет нужды уезжать. На самом деле я страстно желал бы, чтобы ты осталась. Я принес для тебя небольшой подарок.

Сунув руку в карман, он вынул ожерелье, купленное Ландером, и аметист, похожий на слезу. И с радостью увидел, как прекрасные глаза Мириак заблестели, и она не колеблясь протянула руку.

Стены покоев Карис были увешаны набросками. На северной стене красовались тонко прорисованные ландшафты — холмы и долины к северу от Кордуина, равнинные места, расположенные достаточно близко от стен города, чтобы дароты могли поставить там катапульты. На западной стене висели чертежи городских укреплений, размеченные цифрами — где и сколько поставить на стенах солдат, по каким маршрутам снабжать их провизией. На южной стене была большая карта самого Кордуина — на ней Карис отметила здания, в которых можно разместить лазареты и оружейные склады.

Карис сидела на кушетке, просматривая отчеты, присланные Пурисом — о производстве арбалетов и арбалетных болтов. Если повезет, к началу весны у них будет около восьмисот арбалетов и свыше десяти тысяч болтов. В дверь постучали, и, кланяясь, вошел слуга.

— Госпожа, — сказал он, — там пришел человек, который хочет поговорить с тобой. Утверждает, что он твой друг.

— А у этого друга есть имя?

— Неклен, госпожа.

— Впусти его.

Карис поднялась с кушетки навстречу гостю — и при виде его, как могла, постаралась скрыть свое потрясение. Неклен всегда был худощав и жилист, но теперь походил на живой скелет. Изможденный, с запавшими глазами, он, казалось, с последней их встречи постарел на десять лет. Вместо левой руки была культя, обмотанная почерневшей от крови повязкой.

— Входи, друг мой, и присядь, — сказала Карис и велела слуге принести еды и вина.

Неклен устало осел в кресло и закрыл глаза.

— Ох, до чего же я устал… — невнятно пробормотал он. Затем уронил голову на грудь, и дыхание его стало глубоким, сонным. Когда слуга принес хлеб, масло, сыр и копченое мясо, Карис велела ему прислать врача. Потом подошла к седобородому ветерану и приложила пальцы к его шее, нащупывая пульс. Тогда Неклен открыл блекло-голубые глаза и слабо усмехнулся.

— Я пока еще жив, Карис. Хотя по всем законам должен был умереть.

Он со стоном выпрямился. Карис подала ему кубок с красным вином, и Неклен выпил все до капли. Потянулся левой рукой к хлебу — и застыл, озадаченно глядя на культю.

— Проклятие, я ведь до сих пор чувствую свои пальцы. Странно, правда?

Карис отрезала ему два толстых ломтя хлеба и щедро намазала их маслом. Затем отрезала приличный ломоть сыра. Неклен медленно поел и снова откинулся на спинку кресла.

— Я был в Прентуисе. Говорю тебе, никто и никогда не видел еще такой бойни. Мы выехали против даротов. Гириак возглавлял атаку. Только наши мечи против них были все равно что ивовые прутики. Я рубанул одного урода мечом по шее — и меч отскочил! Даже кожу не поцарапал, представляешь? Он ответным ударом рубанул мой щит — и рассек его надвое, да вдобавок отрубил мне руку. Мы и глазом не успели моргнуть, как были разбиты, сотнями порублены на куски. Я видел дарота, из которого торчал десяток стрел, а он все дрался — и хоть бы что. Хочешь знать, что случилось с Гириаком?

Карис этого вовсе не хотелось, но она кивнула.

— Он погиб достойно, как подобает солдату. Прикончил одного из даротов — проткнул на полном скаку копьем. Потом его зарубили. Ты не представляешь, Карис, какой это был короткий бой. Пяти минут не прошло, а мы уже были разбиты и в беспорядке бежали к городу. Тысячи солдат погибли на этой равнине. Я был среди тех считанных сотен, кому удалось проскочить в городские ворота; нам казалось, что за крепостными стенами мы будем в безопасности. — Неклен покачал головой. — Дароты выкатили громадные катапульты и с ужасающей точностью принялись бить по стене — в одно и то же место. Они пробили в стене две громадные бреши, а затем хлынули в проломы. Карис, эти существа не знают усталости — они убивали бессчетно и беспрерывно, с полудня до заката, мужчин, женщин, детей… Боги мои, это было ужасно. Я и еще три женщины спрятались на чердаке. До самой темноты снаружи стоял непрерывный крик. Нам удалось уйти по сточным канавам. Я едва с ума не сошел от боли. Врачи залепили культю горячей смолой, и боль была просто неописуемая. Эти женщины едва ли не волокли меня. И все же нам удалось выбраться из города, и мы двинулись на юго-запад, к побережью… Голос Неклена ослабел, стих.

— Тебе нужно поспать, — склоняясь над ним, решительно сказала Карис. Она помогла Неклену подняться, довела его до постели, раздела и укрыла теплыми одеялами.

— Атласные простыни, — со слабой улыбкой пробормотал Неклен. — Ох, до чего же здорово…

Он уже крепко спал, когда появился врач. Он пощупал пульс Неклена, и ветеран даже не шелохнулся.

— Он сильно истощен, — сказал врач, — но сердце у него крепкое.

Осторожно сняв присохшую повязку, он обследовал почерневшую культю.

— Гангрены нет, — объявил он, сделав свежую повязку. — Рана чистая. Ему нужно побольше красного вина и мяса с кровью, чтобы возместить кровопотерю, горячей овсянки, чтобы очистить желудок. И, конечно же, меда — для укрепления сил.

Карис поблагодарила врача и предложила ему плату за труды. Врач покачал головой.

— Я на службе у герцога, — сказал он, — а герцог платит щедро.

Когда врач ушел, Карис снова уселась за свои заметки — но никак не могла сосредоточиться. Она никогда не была сентиментальна, но появление Неклена растрогало ее до глубины души. Искалеченный, страдающий от боли, он преодолел почти шестьсот миль только ради того, чтобы встретиться с Карис. Он мог бы остаться в Лоретели, которому пока не грозила опасность — его прикрывали высокие горы. Вместо этого Неклен пришел к ней. Он никогда не числился в любовниках Карис, однако она всегда считала ветерана другом, которому можно всецело доверять, почти отцом — таким, каким никогда не был ее настоящий отец. Отложив заметки, Карис подошла к окну. Луна стояла высоко в ночном ясном небе, и снег, засыпавший дворцовые сады, источал странное, неземное сияние. Город был торжествен и тих.

Открылась дверь, потянуло сквозняком. Карис обернулась и увидела, что в комнату вошел Вент.

— Я слыхал, моя голубка, что у тебя в постели мужчина, — проговорил он. Голос его звучал вполне легкомысленно, но в серых глазах клубились грозовые тучи.

— Старый друг, — пояснила она. — Он был при том, как пал Прентуис.

Вент расстегнул черный меховой плащ и набросил его на спинку кресла.

— Это было и вправду так ужасно? — спросил он.

— Ужаснее не придумаешь. Дароты за один день проломили стену и перерезали почти всех горожан.

Потерев ладонью трехконечную бородку, Вент отвернулся и налил себе вина.

— Карис, я видел стены Прентуиса. Наши стены ничуть не прочнее.

— Зато у нас больше холмов и оврагов, — ответила она. — Впрочем, о катапультах и осадных машинах я буду беспокоиться, когда начнет таять снег. Пока что и без них достаточно проблем. Ты договорился с Тарантио о новом поединке?

Вент покачал головой.

— Я последовал твоему совету и сходил в ту самую таверну. Все произошло так, как рассказывал Тарантио. Я принес ему свои извинения, он их принял. Должен сказать, он держался при этом весьма благородно.

— Что ж, я рада. Вы оба нужны мне живыми. Вент ухмыльнулся.

— Дорогая, твоя забота трогает меня до слез.

— Не будь слишком самонадеян, — предостерегла Карис. — Если уж тебе суждено погибнуть, я хочу, чтобы от этого была хоть какая-нибудь польза.

Он шагнул ближе и хотел было провести рукой по ее волосам.

— Не сегодня, Вент, — сказала Карис. — Мне еще нужно кое-что обдумать.

Вент развел руками.

— Как пожелаешь. Могу я тебе чем-нибудь помочь?