За долгие годы своей работы в тайге Харьков не попадал в столь тяжелое положение, никогда он не поступал столь решительно. Путей для отступления не было.
На что надеялся этот человек?…
— Пора и нам, — сказал Виктор Тимофеевич.
Он ловко забросил за спину тяжелый рюкзак, связал ремешком лямки на груди и, опираясь на посох, посмотрел на запад. Внешне был он, как всегда, спокоен. На смуглом лице, обточенном ветрами, не было морщин, их прятал загар, но когда он смеялся, морщины вдруг появлялись белыми прожилками под глазами, на лбу. В его взгляде, голосе, во всех чертах чувствовался ум и приветливая доброта.
Харьков расправил плечи, выпрямился, готовый покинуть стоянку. Его спутники уже набросили на спины рюкзаки.
Только отряд двинулся, как стал подниматься старый олень. Он все еще был жив. Широко расставив слабые ноги, олень с трудом держал на них отяжелевшее тело. Он смотрел на уходящих людей глазами, полными отчаяния. Люди, к которым он был привязан с ранних лет, которым он преданно служил всю свою жизнь, покидали его, бросали тут одного. Что было в его большой старой голове? Болели старые никогда не заживавшие раны на груди от ременных шлей, свежая боль щемила холку, стертую вьюком, больно и страшно было оставаться одному — старому, мучительно погибающему…
Олень стоял, повернув к людям голову.
Люди оглянулись.
От перелеска по их следу, еле передвигая ноги, тяжело падая и снова поднимаясь, медленно брел старый олень.
Харьков сбросил рюкзак. Взял у Бориса карабин, подошел к оленю. Резкий выстрел раздался над черной равниной. Человек сократил мучения старого оленя…
Видимости не было. Шли по компасу. Торопились. Отдохнувшие ноги легко ступали по горелым обмежкам. И, как всегда в первый день, все ярко воспринималось и запоминалось. Вот бурундук, сиротливо сидящий на сучке, со страхом поглядывающий на дымящуюся землю; вот одинокая лиственница, обгоревшая от корней до верхушки; вот провалы в торфе, только оступись — уйдешь по пояс…
Отряд в этот день легко отмахал километров двадцать пять. Ну как было не радоваться! Люди повеселели, ободрились, будущее уже не казалось им таким мрачным, как вчера.
Харьков понимал, теперь все зависит от того, насколько правильно его решение — отступать на запад, к Экимчану. Пока что у него не было оснований упрекать себя в неточности решения.
На ночевку остановились рано на берегу безымянной речки. Дежурил Борис. Будучи сильным, он быстро расчистил площадку, натаскал дров, развел костер и стал готовить ужин. Парень за этот сезон успел освоиться с кочевым образом жизни, ко многому приспособился. Характер у него был покладистый, он с готовностью воспринимал от Виктора Тимофеевича все, что могло пригодиться молодому геодезисту в будущем.
Тепло костра, густая гречневая каша, заправленная свиной тушенкой, сладкий чай и крепкий сон были достойной наградой путникам в этот первый день их долгого пути. Все были полны решимости идти только вперед, верили в то, что избранный путь под азимутом 240 градусов непременно приведет их к спасительному жилью, к людям.
Ночью над мертвой равниной тревожно пронесся ветер. Он воровски обшарил обгорелые перелески, погнал дым на восток, к берегам Охотского моря. Глухие мари осветились всплесками огня над дотлевающим колодником. Из далекой тайги прихлынул свежий лесной воздух. Стало легче дышать. Под утро, когда дымный сумрак совсем рассеялся, люди увидели впереди высокий водораздел. Где-то за ним, в таежной тиши, ютятся прииски, ставшие теперь единственной целью отряда.
На рассвете тучи сгустились, пошел долгожданный дождь. Не было предела радости. Наконец-то с пожаром будет покончено, идти станет легче. Сперва дождь шел медленно, был редок, но вскоре разошелся, полил как из ведра. Настроение у всех было боевое, решительное, никто не сомневался в успехе, даже пожалели, что много вещей нужных, необходимых оставили в лабазе. Однако Харьков помнил, как твердо проводники отказались от этого пути, зная, предчувствуя всю его трудность, потому он, поддерживая приподнятое настроение людей, сам не предавался восторгам.
Дождь решили переждать, но он затянулся, шел с перерывами весь день. Пожар погас, огонь ушел в глубины обгоревшей земли и там затаился до поры до времени. Мари еще больше почернели, сморщились, бугры облысели. Как рваные раны, стояли пласты земли, поднятой корнями упавших деревьев.
К вечеру дождь утих. Путникам открылось небо, усеянное звездами, а у горизонта — горы в туманной позолоте позднего заката. Решили выступать на рассвете. Виктор Тимофеевич впервые за все эти дни крепко уснул…
Однако ночью ветер переменил направление, подул с востока, нагнал с Охотского моря на материк тяжелый туман, смешанный с горькой гарью. Он низко расползся над печальной равниной. Опять над землею повис мелкий непрерывный дождь. Выход отложили. В сердца путников закралась тревога, все знали, что море не любит шутить, а дождь не перестанет, пока не успокоится море.
Потянулись томительные дождливые дни на берегу безымянной речки. Обгоревшая земля всклень напиталась водою, еще больше почернела. Забурлили, поднялись ключи, захлестнули мутными потоками низины. Задумались люди. Никто не ожидал, что природа нагромоздит перед ними новые препятствия.
Расстояние до жилья не сократилось, а припасы уменьшились наполовину, значит — путь вдвое усложнился. Все это понимал Виктор Тимофеевич. Он наполовину сократил и без того слишком скудный дневной паек.
Перейти вброд первую речку не удалось. Пришлось вязать салик, тратить драгоценные полдня. А дальше — широкий разлив по равнине. Из мутной воды торчали, как доисторические чудовища, упавшие после пожара деревья, местами виднелись незатопленные бугры голой земли. Путь оказался куда более трудным, чем предполагал отряд. Теперь приходилось преодолевать множество препятствий, возникших после долгих дождей. Вода предательски скрывала рытвины, кочки, валежник, люди часто уваливались в ямы, выгоревшие в торфе, насквозь вымокали с первыми же шагами. За день одолевала смертельная усталость, а к вечеру, оглядываясь на пройденный путь, с досадой и бессилием видели — как они мало прошли!
Сколько еще дней идти, сколько надо одолеть километров до жилья — никто не знал, расстояние измерялось уже не часами и километрами, а мучениями. Хватит ли силы, воли, терпения? Какие опасности еще подстерегают впереди? Одно было ясно — путь до приисков займет теперь гораздо больше времени, чем думали, продуктов скоро не будет, и надо только идти и идти, не поддаваясь сомнениям, усталости и страху.
Заночевали на бугре.
Пока сушились и ужинали, прошло полночи. Все, кроме Харькова, уснули. Виктор Тимофеевич подложил в костер дров, достал карту. Бывают у всякого человека такие минуты, когда необходимо остаться одному, все взвесить, разобраться в сомнениях, найти выход из создавшегося положения.
Харьков склонился над картой. Он видел все те же условные знаки, горизонтали, синие прожилки рек, но теперь все это потеряло прежние масштабы, а Экимчан ушел куда-то за пределы досягаемого.
«Как же все-таки не ошибиться? Где путь к спасению?» — думал Виктор Тимофеевич, просчитывая один вариант за другим, отвергая одно за другим соображение. Наконец неожиданно он понял: идти в любом направлении одинаково трудно, но добраться до жилья, до людей можно будет только в том случае, если отряд сохранит уверенность, бодрость духа, если в его товарищах не ослабеет воля и жажда жизни. Это сейчас важнее всего. Но как сохранить у Татьяны, Бориса, Абельдина хорошее настроение и уверенность в том, что они дойдут, пересилят все? Виктор Тимофеевич сложил карту, засунул ее поглубже в рюкзак, как ненужную вещь.
Он ближе придвинулся к костру, задумался. Через несколько часов начнется новый день, надо подавить сомнения, а они все копились в нем, росли, не давали покоя. Виктор Тимофеевич знал немало случаев, когда даже бывалые люди, попав в критическое, но далеко не безнадежное положение, вдруг, без каких-либо оснований, переставали сопротивляться и погибали до времени, не использовав всех возможностей для сопротивления и борьбы. Заблудившийся в тайге человек, случается, забывает, как ориентироваться, перестает доверять себе, мечется, не зная зачем, нелепо гибнет иногда даже в знакомых местах.
