Если с утра вбегаешь в море джинсовой синевы и, обрушив на себя водопад растянутой свитрухи, пропадаешь в ночи пиджака из красной задумчивости аргентинских коров (десантники кофейных чашечек уже подожгли тебя изнутри), и печатаешь рубчиком подошв спелую желтизну опавшей листвы, то на кого ты похож?

На "Студебеккер" - американский грузовик времен второй мировой, да? А рыдая в плечо телефонной трубки, опускаешься в оранжевом лифте кабины, всего лишь за двушку, на самое дно золотоносных дней, намывать тоску и бессилие встреч.

Да, так было, и я влачил свое измятое тело, а город шил меня разноцветными нитками взглядов. Добраться до дома, думал я, упасть в ванную, запеленать себя тишиной и прохладой и лежать как крокодил, сумеречно поводя глазами. Перетащить туда телик, что еще? Бог ты мой! - китайский термос с розовыми цветами, горшок с бегонией, сейф с баром и телефон: какие открываются возможности, как легче становится дышать!.. алло?!

И я бежала, жара ловила меня сачком бабьего лета, восьмичасовым окриком начальника по работе, хитрющим капканом невы полненных обещаний, нерешенных проблем. Это перед грозой, я чувствовала тревогу, бегущую о локоть, кому-то из нас не успеть!

Небо раскололось, я видел, и обрушились чернильные струи дождя, неправдоподобные, как в кино, когда его делают из пожарных машин. Но знаешь, странно лежать вот так, за четырнадцать этажей от земли, лететь в эмалированном гробике ванны, в цветах пеномоющего средства, совсем недалеко от неба - нереальный, ни от чего мир, текучее время, зыбкий озноб пространства...

Прости, это ничего, что я разговариваю с тобой из-под воды?