«Можно ли считать Олега Даля гением безвременья? Неслучайно он очень любил Лермонтова». Скорее, жертвой безвременья. Олег Даль – классический пример человека, отравленного этим страшным затхлым воздухом, но он все равно реализовался довольно полно. Просто понимаете, у Даля была же и собственная внутренняя проблема: он был такой самоед, и мне кажется, он находится накануне рывка, но не всегда есть готовность этот рывок совершить. И Высоцкий находился накануне рывка, и тоже, мне кажется, во многом глушил себя этими беспрерывными выступлениями, потому что ему нужно было сосредоточиться, а я не знаю, в какой степени он был к этому готов. Рывок этот означал бы абсолютно порвать пуповину, связывающую с подтекстом, с контекстом, с поколением, с эпохой, с советской властью, грубо говоря. Очень немногим художникам тогда это удалось. Я думаю, даже гениальному Слуцкому тогда это не удалось. Это означало подвергнуть сомнению слишком многое. Я даже не знаю, кто. Может быть, Венедикт Ерофеев, но он изначально был абсолютно несоветским человеком.
Думаю, в огромной степени это удалось Стругацким. А так вообще-то Даль погиб именно оттого, что перед главным рывком не чувствовал должной уверенности в себе. Мне кажется, и самоедство его происходило именно потому, что он не мог рассматривать себя в отрыве от этой реальности. А суть была в том, чтобы оторваться. Суть была в том, чтобы перестать от нее зависеть. Конечно, это удалось в огромной степени Бродскому, но какую цену за это Бродский заплатил! Вот об этом страшно подумать. У Чухонцева интересные были попытки отрыва, и, мне кажется, в «Однофамильце» это произошло. В «Однофамильце» он порвал со средой, с интеллигентской этой средой. А дальше – видите, тут дальше надо идти в еще более глубокие слои, дальше надо думать уже о российской матрице. Вот Бродский оказался, мне кажется, не способен с нею порвать и от нее оторваться, о чем свидетельствуют многие стихи: и «Памяти Жукова», и «На независимость Украины».
