книга 1
книга 2
Если грешному человеку, не желающему исправляться, дать сытость, праздность и комфорт, то он скоро ужаснет весь мир своим развратом.
В документе, датируемом концом XIX века (царствование Александра III) и обнаруженном в бумагах М.Н. Островского, министра гос. иму-ществ и председателя департамента законов Государственного Совета, «О распространении гомосексуализма в Петербурге» говорится буквально следующее: «Как результат полового пресыщения, порок этот главным образом осуществляется людьми богатыми, для которых сношения с женщинами сделались уже ненавистными, и если кружок этих лиц и пополняется людьми неимущими, молодыми, то лишь как жертвами, служащими для удовлетворения первых. Причем жертвы эти питают весьма часто глубокое личное презрение к подобного рода промыслу, но отдаются ему тем не менее, хотя и с отвращением, ради выгод и приобретения средств к веселому и легкому существованию». Участившиеся, временами приобретавшие масштаб эпидемии, случаи самоубийств среди молодежи также могут объясняться распущенностью нравов, ранней потерей целомудрия, вовлечением в противоестественный разврат. Об этом писали психологи XIX века, это может подтверждаться и данными современной науки.
Отношение к гомосексуалистам в странах Запада оставалось до 1960-х довольно терпимым. В большинстве стран содомия подвергалась уголовному преследованию. Ситуация стала меняться с конца 60-х, когда развернулось движение гомосексуалистов за «права человека». Причина изменения ситуации — в накоплении дегенеративного генетического и культурного «материала» западным обществом. Указанное накопление, в свою очередь, вызывается чрезмерным комфортом условий жизни. Чем более сытым и спокойным является общество, тем шире распространяется в нем гомосексуальность. Из стран Европы к началу XXI века наиболее гомосексуализиро-ванными оказались Голландия и Швеция.
«Прочь законы от нашего тела», — кричали американские женщины в 60-х, требуя от Верховного суда разрешить им делать аборты. Подобные лозунги теперь кричат трансвеститы и гомосексуалисты. И это не бунт плоти — это болезнь духа.
То, что от взгляда простого человека легко ускользает, взгляд содомита фиксирует.
Он учится идентифицировать свой порок как кастовую избранность. Его психике свойственны черты мышления религиозного сектанта. Ведь и те и другие, во-первых — меньшинство, во-вторых — вызывают у болыпинс-ва реакцию отторжения, в-третьих — и тем, и тем «размножаться» возможно лишь средствами пропаганды и вовлечения в свои ряды «свежей крови».
... общество, живущее по принципу «хочу и буду», стремительно теряет навыки самообуздания. Правильно жить — означает уметь отличать священное от профанного, праздничное от будничного и, конечно, хорошее от плохого. А у любого человека, как существа нравственного, есть немалый внутренний ресурс, благодаря которому можно и сдерживать себя, и самовоспитываться.
У каждой эпохи есть узнаваемый символ. Отец Серафим (Роуз) считал, что символом XX века является Диснейленд с выглядывающей за ним колючей проволокой ГУЛАГа. Мне кажется, что отец Серафим прав. Жажда безудержного веселья одних и невыносимые страдания других прошлись через весь XX век, как кавалер с барышней, — под ручку. Каков же символ начавшегося XXI века? Космический туризм? Овечка Долли? Горящие башни-близнецы? В списке претендентов на роль символа все шансы стать главным — у гей-парадов. Вот уж воистину — «тайное стало явным». Как явление, эти парады появились не так давно. Но дикторы TV говорят иной раз о них так же ровно и торжественно, как раньше возвещали о сборе озимых зерновых. Грех назвали нормой, и он стал обыденностью. Вопросы морали отдали на откуп личному вкусу: «хочу — не хочу», «нравится — не нравится».
]Как жанр литературы и кинематографа фантастика давно занимает одно из первых мест в сознании читающего и смотрящего в экран человечества. Она родилась, наверное, из ощущения скучности и привычности окружающей жизни, из вечной жажды необычного, которая есть в человеке. Ведь призваны мы к тому, чего не видел глаз, не слыхало ухо и на сердце человека не всходило (I Кор. 2, 9). Вот и мечтает человек до времени о том, чего не видел, поскольку уму и сердцу тесно на земле. Но в то же время фантастика родилась из очерствения, когда окружающие чудеса стали незаметны, скрылись от взора.
Как ни странно, ничего принципиально нового человек выдумать не может. Он мечтает в категориях сотворенного мира, который не в силах изменить. А значит, выдумать можно только ну очень сильного богатыря, или очень быструю лошадь (ракету, автомобиль... — возможны варианты). Ничего по-настоящему нового мысль человеческая создать не в силах. Есть нечто, о чем говорят — смотри, это новое. Но это только забытое старое (Екклезиаст). Помести человека мысленно хоть на Марс, хоть на край галактики; перебрось его назад в доисторические джунгли или в холодный сумрак древних храмов — везде фантазия вынуждена будет наделить человека страстями: ревностью, гордостью, жадностью... Фантастический человек будет (все равно — мечом или бластером) драться, будет бояться за жизнь, будет кого-то любить и скучать по ком-то. Это все равно будет земной человек, и вся фантастика ограничится антуражем.
Чтение книги — это своеобразный способ общения. Как в пространстве интернета могут общаться двое людей, и воздушную среду, проводящую звуки голоса, им заменяет глобальная сеть, так и пространство книги — это пространство встречи двух людей: автора и читателя.
Много сказано о воздействии книг на читателя. Гораздо меньше — о воздействии читателей на автора. Ведь если у Бога все живы, если дела наши живут после смерти, а книга — это и есть одно из дел, живущих после смерти автора, то, может статься, душа усопшего поэта или прозаика спустя многие поколения после своего ухода из мира может обрести себе друга среди живых. Да еще и такого, о котором не могла мечтать при жизни. Развивая эту мысль, можно дойти до таких выводов, что подходить к книжной полке начнешь со страхом и трепетом. Каждая книга станет эдаким пирожком из сказки, просящим: «съешь меня», голос автора: «открой меня, послушай», «давай поговорим, поспорим» — станет внятен. Читая книги, вырабатывая литературный вкус или приобретая книжные пристрастия, мы расширяем круг знакомых и приобретаем друзей. Повторюсь: чтение — это общение, а не накопление информации. И насколько милость превозносится над судом, настолько общаться важнее, чем получать сведения.
Гораздо лучше было бы не читать Ахматову, а попить с ней чаю. Лучше было бы посидеть у камина с Диккенсом, чем глотать его книги. Но нет такой возможности, и остаются книги — как руки, протянутые из вечности для рукопожатия. Это говорится не о всякой книге, но лишь о тех, которые написаны перед лицом вечных вопросов.
Этот концентрированный опыт прожившего свою жизнь человека делает нас умнее ровно на одну жизнь. А сам писатель радостью радуется, видя оттуда, что прожил не зря, что его опыт пригодился кому-то. Ведь даже если сидящий в болоте будет кричать проходящим мимо: «Не ходите сюда, здесь трясина!», то и за это дело любви может быть помилован. Это не я, это Лествичник говорит...
Нужно всю жизнь учиться выбирать друзей. Это справедливо и по отношению к книгам.
Время нашей жизни ограничено, и это требует избирательности и в привычках, и в знакомствах, и в занятиях. Стоит читать и перечитывать тех авторов, которых вы хотите обнять на Страшном Суде, как братьев. Тех, книги которых были или криком боли, или голосом предостерегающего опыта, или чем-то еще таким, что сделало вас внимательнее, милосерднее, мужественнее.
Спросите себя: дружбой со сколькими людьми, уже прописавшимися в вечности, вы можете похвалиться? Кто из них помогает вам в час недоумения? О ком из них вы не забываете молиться? Думаю, что эти вопросы, как лакмусовая бумажка, делают понятным, правильно вы относитесь к чтению или нет.
Протоиерей Андрей Ткачёв. Мы вечны! Даже если этого не хотим
