Знаешь, какая стоит тишина, когда я говорю?
Грохот Московских улиц, гомон парижских рю —
Всё умолкает разом, стоит лишь рот открыть.
Я родилась алмазом —
Сможешь ли огранить?
Нужен искусный резчик, опытный ювелир,
Некий Данила-мастер... Йог. Лицедей. Факир.
Скальд с обожжённым сердцем, бог и секир, и лир.
Воин — и проповедник,
людям несущий мир.
Воин — и проповедник, людям несущий свет.
Я родилась со сколом… Виден тебе дефект?
Только дурак считает, что совершенство — гладь:
Вся наша суть — в изъянах,
в трещинках, так сказать,
В шрамах, в несовершенствах, в саже, что не отмыть.
Слышишь, как в мире тихо, стоит мне рот открыть?
Грохот московских улиц, шёпот парижских рю...
Если свеча погаснет —
Я за неё сгорю.
Если погаснет солнце, буду светить взамен.
Что же до ювелиров, скальдов и мира всем,
Правда — совсем другая, правда — всегда одна:
Я родилась алмазом.
Огранка мне не нужна.
Они остаются: шрамами, засушенными цветами,
И контуром паутинным на нежных участках кожи,
И письмами в междукнижьях, и будто как книги сами,
И возгласами при встрече — как ты изменился, боже!
Они остаются: снами, распятыми на подушке,
И мигом, когда проснёшься и не понимаешь, кто ты...
Они остаются: каждый — в подаренной им игрушке,
В совместном холодном кофе и завтраке до работы.
Звонком, дребезжащем жутко, проходом в родные двери,
И вкусом горячей пиццы, и запахом скользких мидий,
Они остаются: болью, таящейся в подреберье,
И тихой полуулыбкой, когда ни один не видит.
Они остаются тайной (на людях не разреветься!)
И чем-то куда как явным — измученной нервной дрожью.
Они остаются: в списках "чтоб я ещё раз!" — и в сердце...
Мне хочется верить: я в них
немного осталась тоже.
В конечном итоге останутся только фото (и, может быть, пара строчек, хотя – навряд ли):
вот я под мостом в забавном цветастом платье, а вот я в лесу (такая была работа),
вот я у окна (без кофе и сигареты), вот красной брусчатки касаюсь носочком кеда,
вот тут я смеюсь (плохая была примета), вот тут показала пальцами знак победы.
Запомнить себя такой и других – такими: нелепо, смешно, хоть раз ну давай нормально!
Вот Красная Площадь (сфоткаю – скину маме), а вот облака, и горы, и я под ними.
Вот небо сползает шалью ко мне на плечи, а вот я пакую мусор (работа, снова).
Часы отбивают медленно полвторого, но я всё смотрю – и плакать мне больше нечем.
И я всё смотрю. Кораблик плывёт бумажный – он скоро утонет. Хватит. Не будет чуда.
Я столько всего однажды, боюсь, забуду, что можно уже сейчас называть неважным
фотографа имя, и время, и даже место. Я лет через десять вспомню о них хоть что-то?
…В конечном итоге останутся только фото: и с ним у нас было не больше одной совместной.
Может быть, на его планете даже время течет иначе -
Целый год ничего не значит, и вся жизнь ничего не значит.
И пока он там чистит зубы или, не приведи, рыбачит,
Здесь успеешь купить квартиру, и, к примеру, отстроить дачу.
И пока он там чистит зубы, убирает в стаканчик щётку,
Ты успеешь на жизнь все планы расписать максимально чётко:
Отучиться, найти работу, чтоб зарплата не ниже сотки,
Не скучать по нему, конечно, научиться плясать чечётку,
Записаться в бассейн и фитнес, за границу продать картину,
Написать свой роман-бестселлер - на три тома, не очень длинный,
И влюбиться, и выйти замуж, и родить непременно сына,
А потом непременно дочку - скажем, Дмитрий и Катерина.
Воспитать их, дождаться внуков, снять кино по своим мотивам,
С первой пенсии - дом у моря, чтобы ноги купать в приливах,
Любоваться высоким небом, и, конечно, стареть красиво,
Не скучать по нему, ты слышишь, доживать свою жизнь счастливой.
Умирая в своей постели, здравомыслящей, мудрой, зрячей,
Помнить: жизнь не была ошибкой, а скорее была удачей.
...Так уж вышло: в его Вселенной даже время текло иначе.
Он вернулся. К твоей могиле. Через пару веков.
И плачет.
|
