“КОСМИЧЕСКИЙ ИУДАИЗМ” АЛЬБЕРТА ЭЙНШТЕЙНА
автор Люкимсон Пётр -
Sep 24, 2015
70
0
ПОДЕЛИТЬСЯ
Facebook
Twitter
Будучи, так или иначе, продуктами советского воспитания, мы привыкли к мысли, что наука и религия – две вещи несовместные. “Нельзя быть серьезным ученым и верить в существование Бога, как какой-нибудь мракобес”, – внушали нам с детства, приучая, что единственным подлинно научным мировоззрением является марксистко-ленинская материалистическая философия. То есть то самое учение, которое “всесильно потому, что верно”, а верно потому, что так говорил великий Ленин.
Никто, разумеется, не рассказывал нам, что Ньютон, Павлов и многие другие великие ученые были глубоко религиозными людьми, как никто не гово
рил и о том, что создатель современной физики, перевернувший все наши представления о времени, пространстве, гравитации и природе материи Альберт Эйнштейн… искренне и глубоко верил в Бога.
Впрочем, по поводу того, в чем заключалась эта вера, можно ли считать Эйнштейна религиозным человеком, как его взгляды совмещаются с религиозным мировоззрением и т.д., до сих пор идут самые яростные споры. Те, кто утверждают, что Эйнштейн использовал слово “Бог” исключительно в символическом, далеком от какого-либо религиозного подтекста смысле слова, а на самом деле был убежденным атеистом, приводят в доказательство своей точки зрения многочисленные цитаты из его статей и интервью. Их противники приводят не меньшее количество других цитат прямо противоположного рода.
Надо заметить, что часть из этих высказываний попросту приписывается Эйнштейну – сам он никогда ничего подобного не говорил, и они были придуманы за него и от его имени лишь, чтобы подтвердить свою точку зрения. Но подлинность многих цитат не вызывает сомнений, а их противоречивость объясняется тем, что личность Эйнштейна была сложна и бесконечна, как Вселенная. В его наследии, как в Библии или Коране можно найти подтверждение самым различным, подчас кажущимися противоположными точкам зрения – особенно, если их еще и примитизировать.
Но вопрос, верил ли Эйнштейн в Бога, при этом имеет кардинальное значение, так как вся современная физика и философия продолжают вращаться вокруг Эйнштейна, как планеты вокруг Солнца. В сущности, это и есть вопрос о совместимости научного и религиозного мировоззрения.
Чтобы понять весь дуализм взглядов Эйнштейна на Бога и религию, нужно обратиться к самим истокам формирования его личности, ибо, как и все мы, великий Альберт Эйнштейн был родом из детства.
Он родился в 1879 году в семье уже крайне далеких от еврейской традиции, но еще не до конца порвавших с ней Германа и Паулины Эйнштейнов. Незадолго до его рождения скончался отец Германа Авраам и неписаный еврейский закон требовал, чтобы новорожденного назвали в честь покойного. Но инженер Герман Эйнштейн был не готов дать сыну столь ветхозаветное имя, и решил сохранить только первую букву из имени отца – именно поэтому он был назван Альбертом, а не Авраамом.
В 1880 году семья Эйнштейнов переехала в Мюнхен и поселилась в уютном доме, расположенном в очень живописном месте. В 8 лет Альберт был отдан родителями в местную католическую школу, где все ученики были обязаны изучать Закон Божий. Видя, какое огромное впечатление эти уроки производят на сына, Герман и Паулина Эйнштейн забеспокоились, и наняли ему религиозного дальнего родственника в качестве учителя по иудаизму. Имя этого родственника история не сохранила, но известно, что он изучал с Альбертом ТАНАХ (то есть весь корпус священных книг, который христиане называют “Ветхим Заветом”) и Талмуд. Потом Эйнштейн неоднократно подчеркивал свое знание этих книг, и, судя по всему, эти уроки и в самом деле дали ему немало. Как, впрочем, и уроки музыки, которой он тоже начал заниматься в 7-8 лет.
В первой биографии Альберта Эйнштейна, написанной с его слов и вышедшей в 1920 году, Александр Московский пишет, что три этих фактора – гармоничность и величие природы, изучение ТАНАХа, Талмуда дома и катехизиса в школе, а также музыка с её, действующей на душу гармонией, – оказали огромное влияние на маленького Эйнштейна, заставили его поверить в Бога и сделали глубоко религиозным.
Но, как уже было сказано, родители Эйнштейна были очень далеки от исполнения религиозных заповедей, никогда не посещали синагогу, но в то же время, как и многие немецкие евреи той эпохи, старались переиначить еврейские традиции на свой лад. К примеру, традиция предписывала обеспеченным евреям брать на содержание учащихся ешив, посвящающих все время изучению Торы. Родители Эйнштейна исполняли эту заповедь по своему – они устраивали в своем доме бесплатные обеды для еврейских студентов, обучающихся в местном университете.
Так в их доме появился бедный студент медфака Макс Талмуд. Несмотря на свою фамилию (которую он в будущем переделает на Тельми), он был убежденным атеистом. Хотя между Талмудом и 12-летним Эйнштейном было 10 лет разницы, они подружились, и именно Макс Талмуд разъяснил своему юному другу, что Библия – это “всего лишь сборник древних мифов”, принес ему первые научно-популярные книги по физике, а затем познакомил с философией Канта и – самое главное – Спинозы. Тот, кто знаком с еврейской историей и литературой, знает, что именно Спиноза в конце 19 – начале 20 столетий играл огромную роль в массовом отходе еврейской молодежи от религии. Впрочем, и сегодня он – самый популярный в Израиле философ, его работы издаются на иврите вновь и вновь, и я не помню, чтобы они залеживались в израильских магазинах больше двух-трех недель.
Таким образом, именно Макс Талмуд посредством Спинозы и сыграл решающую роль в формировании мировоззрения Эйнштейна. В 13 лет он окончательно отходит от идеи “личностного” Бога и начинает различать “веру в Бога”, как Творца мироздания и “религиозность” как некую совокупность ритуалов и обрядов. Признавая первое, он отрицал второе, и, в сущности, с той или иной коррекцией остался верен этим своим взглядам до конца жизни.
Это проявилось в том, что в 13 лет он категорически отказался от церемонии бар-мицвы. Да и вообще известно лишь два случая, когда Эйнштейн посетил синагогу, и оба они были уже в Америке: один раз он принял участие в проходившем в синагоге концерте в пользу еврейских эмигрантов, а второй – когда его попросили стать “сандаком” на церемонии обрезания сына директора агентства “Телеграф”. Но в то же время в 1933 году при обыске в его доме нацисты обнаружили “Сидур” (еврейский молитвенник) и тфилин (филактерии).
И в этом был весь Эйнштейн: вероятнее всего, он никогда не молился и не накладывал тфилин, но зачем-то оба этих религиозных артефакта ему были нужны.
О том, что Эйнштейн был равнодушен к заповедям иудаизма и не соблюдал их, свидетельствует вся его жизнь: и его первый брак с не еврейкой Милевой Равич (что привело в отчаяние его родителей), и его завещание о том, чтобы его тело кремировали, а не хоронили бы по еврейскому обычаю.
Но, повторим, отрицая “личного Бога” и “религиозность”, Эйнштейн верил в него как некий Высший разум, сотворивший Вселенную и установивший ее законы, познание которых до конца невозможно.
Создание теории относительности принесло Эйнштейну всемирную славу, одновременно породив целый ряд мировоззренческих вопросов, которые, разумеется, в числе прочих адресовали Эйнштейну.
Ряд немецких философов социалистического толка, прежде всего, Фридрих Адлер и Эрнст Касирер попытались применить эту теорию к области человеческих отношений. Дескать, так же, как все относительно в природе, все относительно и в человеческой истории и морали – те нормы, которые недавно отрицались, сегодня могут стать общепринятыми. Эйнштейн не раз восставал против такого морального релятивизма, подчеркивая, что речь идет о весьма спекулятивной, вульгарной попытке применить открытые им законы природы к человеческому обществу.
В 1927 году Эйнштейн был приглашен в Берлине на обед к известному меценату Самуэлю Фишеру. Среди участников этого застолья были известные писатели Бернард Кеслер и Герхард Гофман, критик Альфред Кер и др.
“Кер среди прочего позволял себе резкие выражения о Боге, – вспоминал позже Кеслер. – Я пытался урезонить его и сказал, что профессор Эйнштейн очень религиозен и не надо оскорблять его чувства. “Что?! – удивился Кер. – Не может быть! я обязан спросить его об этом немедленно!”. “Профессор! – обратился он к Эйнштейну. – Правда ли то, что я слышу?! Вы действительно религиозный человек в глубоком смысле этого слова?!”
“Да, можно это назвать и так, – ответил Эйнштейн. – Я попытался проникнуть в законы природы и обнаружил, что за ними стоит некая первопричина, нечто тонкое, необъяснимое и непознаваемое. Я верю в существование Силы, которую невозможно постичь силой нашего разума, и в этом смысле я действительно религиозен””.
В одном из интервью этого же периода Эйнштейн так объясняет свое отношение к вопросу о существовании Бога:
“Я не атеист, и не знаю можно ли назвать меня пантеистом. Мне кажется, что мы подобны ребенку, который вошел в библиотеку, заполненную с пола до потолка книгами на разных языках. Ребенок понимает, что кто-то должен был написать эти книги, но он не знает всех этих языков и не может прочитать их. Он улавливает, что книги разложены в строго определенном порядке, но не знает, кто это сделал. Я думаю, похожим должно быть отношение человека к вопросу о существовании Бога. Мы видим, что вселенная организована чудесным образом и подчиняется определенным законам, но сами эти законы остаются для нас туманными. За ними есть некая непознаваемая нами сила. Я во многом согласен с пантеизмом Спинозы, но больше всего почитаю его за вклад в развитие современной философии, за то, что он рассматривал душу и тело как нечто единое, а не как две разные сущности”.
Между тем христианские теологи того времени пришли к выводу, что физика Эйнштейна не оставляет места для Бога, и обрушились на него с уничтожающей критикой. В 1929 году бостонский кардинал О’Коннели заявил, что благочестивым христианам нельзя читать что-либо о теории относительности, так как оно порождает сомнение в существовании Бога. Сразу после такого обвинительного вердикта епископа нью-йоркский раввин Герберт С. Гольдштейн направил Эйнштейну следующую телеграмму: “Верите ли вы в Бога тчк. Ответ в 50 слов оплачен заранее”.
Эйнштейн уложился в 24 слова: «Я верю в Бога Спинозы, который проявляет себя в закономерной гармонии бытия, но вовсе не в Бога, который хлопочет о судьбах и делах людей».
Для О’Коннели эти слова были доказательством того, что Эйнштейн является атеистом – по той причине, что “Бог Спинозы” никак не мог воплотиться в человека или родить сына. Но для рава Гольдштейна все было иначе: он признавал, что Спиноза заблуждался, отказывая Богу во вмешательстве в судьбы людей и человечества в целом, но вот атеистом его никак нельзя было назвать. Философия Спинозы и философия Эйнштейна как ее продолжение абсолютно точно соответствовали первым из десяти заповедей: “Не делай себе изваяния и всякого изображения того, что в небе наверху и того, что на земле внизу, и того, что в воде ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им” (Ис., 20:4-5). А также 3-му принципу веры Рамбама: “Я верю полной верой, что Творец – благословенно имя Его! – бестелесен и, и его не определяют свойства телесные, и что Ему нет вообще никакого аналога”.
Впоследствии многие еврейские теологи и раввины не раз отмечали, что физика Эйнштейна приближает нас к познанию природы Всевышнего. Так, в его формуле E=mc2, связывающей между собой энергию и материю, они усматривали доказательство единства Творца как источника всего мироздания, способного переводить материю из одной формы в другую. Сама концепция пространства-времени Эйнштейна с точки зрения еврейской философии полностью подпадает под слова мудрецов о том, что для Всевышнего нет понятия времени – то, что мы называем прошлым, настоящим и будущим существует для Него одновременно.
Сам Эйнштейн выразил эту мысль предельно ясно в письме, написанном вдове своего близкого друга Мишеля Бесо, умершего за четыре недели до его смерти:
“Он оставил этот мир немного раньше меня. В этом нет никакого смысла. С нашей точки зрения – точки зрения физиков – разделение на прошлое, настоящее и будущее не более чем иллюзия, даже если так думает большинство людей”.
Тем, кто хочет ознакомиться с тем, как вера Эйнштейна в существование Бога отразилась в его научных изысканиях, а также насколько исповедуемая им “космическая религия” подчас коррелирует с еврейской космологией рекомендую прочесть вышедшую в 1999 году на английском и изданную в 2007 на иврите книгу Моше (Макса) Ямера (Джамера) “Эйнштейн и религия”.
Там, кстати, прекрасно видно, как эта вера отражалась в математических формулах, как исповедующий концепцию Спинозы Эйнштейн подчас вводил в уравнения ненужные, ошибочные коэффициенты, так как с его точки зрения без них возникало ощущение, что “Бог может меняться” и т.д.
В главном же Эйнштейн, безусловно, смыкался с равным ему по гению Ньютоном: он верил, что главная задача науки заключается в познании Всевышнего, что само это познание основано на глубоко религиозном чувстве любви и преклонении перед Богом и гармонией созданного Им мира; что религия и наука не просто не антагонисты, а являются – наряду с искусством ветвями одного дерева.
И в привнесении этих истин в наш мир и заключается еще одна заслуга Альберта Эйнштейна.
Что касается отношения Эйнштейна к “еврейскому вопросу” и иудаизму, то оно тоже было достаточно противоречиво и эволюционировало. Долгое время он считал национализм, в том числе и еврейский, “корью человечества”, которой тому надо просто переболеть. Но где-то с 1926 года он меняет свои взгляды, и в его статьях все сильнее звучат национальные мотивы, он все решительнее выступает против ассимиляции, за усиление еврейского национального самосознания и т.д.
Меняется и его отношение к иудаизму. Если в 1910-20-х годах он кажется ему чем-то отжившим и достойным лишь осмеяния, то в 1936 в статье “Призвание евреев” Эйнштейн пишет:
“Веками иудаизм был верен только своей моральной и духовной традиции. Лишь одни вожди были у него – его проповедники. Однако в процессе укоренения в более широком внешнем сообществе эта духовная целенаправленность отступила на задний план, хотя даже сегодня именно ей еврейский народ обязан своей неистребимой жизнестойкостью. И если мы хотим сохранить эту жизнестойкость и употребить ее во благо человечества, мы обязаны и впредь придерживаться такой духовной ориентации”.
В заключение автор предлагает читателю еще раз “пробежаться” глазами по высказываниям Эйнштейна о Боге и религии и самому прийти к выводу о том, кем же был Альберт Эйнштейн – атеистом или верующим в Бога человеком. Пусть и не совсем в того Бога, в которого верят адепты той или иной религии.
Против:
«На ранних этапах духовной эволюции человечества человеческая фантазия создала по образу и подобию человека богов, которые, действуя по своей воле, должны были определять мир явлений [phenomenal world] или, во всяком случае, повлиять на него. Люди считали, что можно изменить предначертания богов в свою пользу посредством магии или молитвы. Идея Бога, как её подаёт религия, в настоящее время является сублимацией этой старой концепции богов. Её антропоморфный характер вытекает, например, из того факта, что человек обращается к божеству в молитве и просит его о выполнении своих желаний… В своей борьбе за этическое добро, учителя от религии должны иметь мужество отказаться от доктрины Бога как личности, то есть отказаться от этого источника страха и надежды, который в прошлом дал такую всеобъемлющую власть в руки служителей церкви. В своих работах они должны будут посвятить себя тем силам, которые способны культивировать Божественность, Истину и Красоту в самом человечестве».
«Процесс научных открытий – это, в сущности, непрерывное бегство от чудес».
«Слово “Бог” для меня всего лишь проявление и продукт человеческих слабостей, а Библия – свод почтенных, но всё же примитивных легенд, которые, тем не менее, являются довольно ребяческими. Никакая, даже самая изощрённая, интерпретация не сможет это (для меня) изменить».
«Сообщения о моей религиозности являются чистейшей ложью. Ложью, которая настырно повторяется! Я не верю в персонализированного Бога. Своё отношение к богу я выражал ясно и никогда не отказывался от своих слов. Если же что-то из моих высказываний может показаться кому-то религиозными, то это, вероятно, – моё безграничное восхищение структурой мироздания, насколько наша наука может её постичь».
«Этическое поведение человека должно основываться на сочувствии, образовании, и общественных связях. Никакой религиозной основы для этого не требуется».
«Я не верю в Бога, который награждает и карает, в Бога, цели которого слеплены с наших человеческих целей. Я не верю в бессмертие души, хотя слабые умы, одержимые страхом или нелепым эгоизмом, находят себе пристанище в такой вере».
За:
«Всякий, кто серьезно занимается наукой, приходит к осознанию того, что в законах природы проявляется Дух, который намного выше человеческого, – Дух, пред лицом которого мы с нашими ограниченными силами должны ощущать собственную немощь. В этом смысле научные поиски приводят к религиозному чувству особого рода, которое действительно во многом отличается от религиозности более наивной».
(Письмо Филлис Райт 1936 г.)
«Господь Бог вычисляет дифференциалы эмпирически».
«Господь Бог изощрён, но не злонамерен».
«Квантовая механика действительно впечатляет. Но внутренний голос говорит мне, что это ещё не идеал. Эта теория говорит о многом, но всё же не приближает нас к разгадке тайны Всевышнего. По крайней мере, я уверен, что Он не бросает кости».
«Даже хотя сферы религии и науки сами по себе ясно разграничены, между ними существует сильная взаимосвязь и взаимозависимость. Хотя религия может служить тем, что определяет цели, она, тем не менее, научилась у науки, в широком смысле, какие средства приведут к достижению целей, которые она наметила. Но наука может быть создана только теми, кто насквозь пропитан стремлением к истине и пониманию. Но источник этого чувства берёт начало из области религии. Оттуда же – вера в возможность того, что правила этого мира рациональны, то есть постижимы для разума. Я не могу представить настоящего учёного без крепкой веры в это. Образно ситуацию можно описать так: наука без религии – хрома, а религия без науки – слепа». (“Наука и религия”, 1930).
«Перед Богом мы все одинаково мудры – или одинаково глупы».
«При помощи совпадений Бог сохраняет анонимность».
«Способность воспринимать то непостижимое для нашего разума, что скрыто под непосредственными переживаниями, чьи красота и совершенство доходят до нас лишь в виде отражённого слабого отзвука, – это и есть религиозность. В этом смысле я религиозен».
«Я не пытаюсь вообразить Бога как личность; мне достаточно изумительной структуры мироздания, насколько наши несовершенные органы чувств могут её воспринять».
