— Так у нас денег нет! Мы в дороге потратились! — испугался Ленин: вдруг да он проиграет. Он всегда только выигрывать любил.

— А-а, что деньги? Деньги — бумага. Можно и на вещички, вон хоть на ботинки, — улыбнулся директор, ему сильно Лениновы ботинки понравились, он на них глаз положил.

— Так я только в дурачки и умею играть! — все упирается Ленин, делает вид, что он игрок никакой.

— Можно и в дурачки, нам-то один черт, лишь бы картами по столу пошлепать!

Уломал-таки его директор сыграть пару раз в дурачки, сильно ему хочется Лениновыми ботинками разжиться. Эх, думает, хорошо бы их, как экспонат, в музей прибрать, сразу бы посетителей прибавилось.

Сыграли они разок — Ленин сразу без ботинок остался. Разозлился не на шутку, а тут еще Надя над ним подтрунивает:

— Ну-ну, в лаптях теперь в Петербург поедешь, интеллигент!

Стали другой раз играть. Тут Ленин заметил, что хитрая старушка-то, смотритель, в карты к нему подгладывает и директору подсказывает.

— Ты что это, Арина Родионовна, — возмутился он, — в мои карты подглядываешь и ему подсказываешь!

— А чего? Я ничего! — сразу отскочила старушка — руки в боки — и стоит, как ни в чем не бывало.

А Надя смеется, подтрунивает:

— Карты ближе к орденам, к орденам! А у нас, генералов, орденами вся грудь увешана!

Ленин еще больше разозлился и так разыгрался, что скоро без штанов остался. Сидит в одних трусах, ерзает.

— Хватит, — говорит, — играть, ну эти дурачки к черту!

Сильно он на всех обиделся и на Шушенское тоже. Ну, его, это Шушенское, нехорошее это место, зловредное, надо бежать отсюда! А как бежать-то в одних трусах? Далеко не убежишь.

Хорошо, на Наде шесть юбок было надето. А она всегда на себя весь запас одежды надевала на всякий пожарный случай. Мало ли что может произойти? И приговаривала: все свое ношу с собой.

Дала она Ленину юбку и платок. Приоделся он, знатно получилось, не сразу и узнаешь. Стал на прачку похож, только с бородой.

А Арина Родионовна глядит на него и ухохатывается, и директор улыбается, рад, что ленинскими вещами разжился, теперь будет что в музее выставить.

Плюнул Ленин с досады и поехал с Надей обратно в Петербург. А директор с Ариной Родионовной им вслед помахали: еще к нам в Шушенское в гости приезжайте, милости просим! А Ленин исподтишка им кулаком погрозил: не нужно мне ваше Шушенское, век бы его не видеть, без штанов остался!

Добрались они кое-как до Петербурга. Идут по вокзалу, Ленин в юбке и в платке, голову нагнул, чтоб не узнавали… А беспризорные дети сразу узнали его и давай горланить:

— Глядите, Ленин в юбке пошел! — Следом бегут, тычут в спину… Насилу они от них отвязались. Влезли кое-как в трамвай, протолкались локтями, народу-то полно. Тут Ленину говорят:

— Папаша, ты бы поаккуратней!

— А я аккуратно, — отвечает Ленин. «Какой же я папаша, — думает, когда я за бабу должен сойти?» И сразу заозирался: нет ли полицейских? Хорошо, что в этом трамвае полицейских не оказалось, они как раз в другой залезли, билеты проверять, так их и пронесло…

«Нет, — решил Ленин, — на родине — хорошо, а на проклятой чужбине лучше!» Развернулись они с Надей и за границу поехали, в Италию, на остров Капри, вспомнили, что еще в Италии-то, оказывается, не были! А на Капри у них знакомый мужик жил, дачку снимал.

Приехали они на Капри. А на Капри хорошо — солнце, море, песок, воздух! Чего еще желать человеку? Ленин обрадовался, сразу скинул с себя юбку и платок, и опять из бабы в человека превратился, стал по пляжу расхаживать, гимнастику делать и в песке ковырять. За границей-то можно и в трусах спокойно ходить, никто ничего плохого не подумает, им всем все равно.

А мужик, к которому они приехали, очень хорошим был человеком, только часто плакал, слезливый оказался. Чуть что — слышно из окна — опять заплакал, прошибло его на слезу! Плачет, ревмя ревет, весь слезами заливается…

— Что такое? — прибегут они, спросят у прислуги.

— Да еще один рассказ написал, сильно хороший получился, вот он и опять расчувствовался, рыдает, все подушки обрыдал.

Ну, все вместе они успокоят его кое-как… Тот глаза вытрет, ладно, говорит, не буду больше плакать, я лучше винца выпью. Выпьет винца, и уже через некоторое время — слышно хорошо-о — опять смеется как ни в чем не бывало, ухохатывается.

А Ленин тоже пописывать стал в тетрадку. Свои приключения по странам и весям. И о Шушенском главку написал. Надя, видя, что он наконец серьезным делом занялся, сразу остепенилась и подтрунивать над ним перестала, стала ему помогать. Он пишет, а она гладит его по голове, шепчет ласково:

— Вот молодец, за ум взялся! Как напишешь томов девяносто, тогда и хватит! Баста! Мы тоже не хуже Толстых можем!

И еще пришептывала на ухо:

— Пиши, перо, кидай, лопата, во всем — богатство виновато.

Ленин-то все больше о грустном писал, людскую нужду описывал. А если у него получалось слишком грустно написать, тогда они уходили подальше, где их никто не видит, перечитывали вслух и плакали оба. Надя доставала платок и глаза ему вытирала.

Ленин на самом деле очень чувствительный был, сильно за всех переживал. Только своих слез никому не показывал, чтоб никто не знал, что у него глаза на мокром месте. А если кто увидит его с красными глазами, пусть лучше думают, что он лишнего выпивает. А Надя считала: пусть что хотят думают, нам все равно, мы-то правду знаем.

Действительно, никто никогда не видел, что Ленин хоть слезинку проронил. Некоторые даже считали, что у него вместо сердца — камень. И даже спрашивали: «Ленин, у тебя хоть сердце-то есть?» А он только улыбался в ответ да головой качал, от недоумения…

А на самом деле сердце у Ленина — живое и громадное было. Всех оно приютило и обогрело — и нищих, и калек, и горем прибитых. Все в нем — и правные, и бесправные приют нашли. А кто не нашел у него приюта — уж извините, значит, на другую свадьбу попал… У Ленина на свадьбе — мослы с хрящами, а на другой — прыщи с клещами!

Как-то раз за Лениным полиция увязалась. Вот-вот поймает, и деваться ему некуда. Шмыг тогда он в баню, в женское отделение… Ходит там среди баб, шайкой от полиции прикрывается. А бабам-то все равно, они на него никакого внимания не обращают, подумаешь, голый мужик ходит, пусть хоть и сам Ленин. И он почти спасся, да тут Новодворская его выдала, враг всех большевиков. Она тоже помыться пришла, считала, что чистота — залог здоровья. Узнала она его и давай трезвонить:

— Тут он, Ленин! Хватайте его, хлопцы!

Ну, все, хана, думает Ленин, повяжут сейчас как сявку, пропадай теперь революция. Некуда ему деваться, — гибель со всех сторон!

Спасибо бабам, которые мылись, они полицию никогда не жаловали, а особенно полицию нравов не любили. А уж Новодворскую так вообще терпеть не могли за склочность и лицемерие.

Увидели они такое дело, давай Ленина спасать. Враз закидали Новодворской мылом глаза, а Ленина одна шустрая бабенка взяла да между ног у себя спрятала. А Ленин-то большим ростом не очень отличался и почти весь там у нее славно спрятался, одна только бородка и усы наружу торчат, кучерявятся… Тут и полиция ворвалась, стала рыскать.

Рыщет, свищет в свистки, шайки переворачивает, улюлюкает… А баба-то, которая Ленина приютила, знай, только песни поет-распевает да Ленинову бородку и усы намыливает, вроде как сама моется… Все полиция проглядела, во все дырки и щели заглянула, а Ленина найти не смогла. Так ни с чем и ушла. А Новодворской за вранье еще и по шеям надавала и в глаза наплевала.

Так Ленин и спасся. А то бы кто тогда революцию совершил? Все бабам спасибо. Без них каши не сваришь.