Генерал-полковник Фараго сообщил, что делегация уполномочена регентом Венгрии адмиралом Хорти передать советскому командованию и правительству, что Венгрия намерена выйти из войны и перейти на сторону антигитлеровской коалиции. Глава венгерской делегации вручил генералу армии Антонову конверт с посланием регента Венгрии маршалу Сталину. Документ был написан на английском языке. «Это послание, — разъяснил генерал Фараго, — служит свидетельством того, что делегация прибыла в Москву с ведома и по поручению регента для обсуждения вопросов, связанных с перемирием».

Сент-Иваньи поспешил добавить, что в Будапеште положительно отнеслись к предложениям, содержащимся в письме Макарова. Он извлек из папки изложение этого письма и начал читать.

Генерал армии Антонов ответил, что наведены справки в штабе партизанского движения. Там ни о каком письме Макарова не известно, и поэтому советская сторона не может вести переговоры на условиях, приписываемых несуществующему письму. Делегация должна иметь в виду, добавил генерал армии, что Советский Союз не ставит своей целью захват венгерской территории. Главная цель Советской армии состоит в том, чтобы разгромить гитлеровскую Германию. Красная армия лишь пройдет через Венгрию, как это имело место в Румынии и Болгарии. В противном случае страна превратится в арену боевых действий, сопряженных с огромными потерями в людях и материальных ценностях.

Генерал Фараго сказал, что делегация Направит запрос в Будапешт, чтобы венгерское руководство подтвердило полномочия на ведение переговоров шифротелеграммой, и дополнительно выслало документ с курьером.

Беседа у генерала армии Антонова проходила непринужденно. Подали чай. Алексей Иннокентьевич после официальной части разговаривал с членами делегации без переводчика — с Сент-Иваньи по-французски, а с графом Телеки — по-немецки. Фараго предпочел говорить по-русски.

Весь следующий день члены делегации в своих разговорах вновь и вновь возвращались к обсуждению вчерашней встречи с Антоновым. В этом не было ничего удивительного: Алексей Иннокентьевич Антонов был обаятельным человеком. Высокий, стройный, с умными карими глазами на продолговатом лице, с высоким лбом. Он был внимательным собеседником, обладал чувством такта и собственного достоинства. Генерал армии пользовался огромным авторитетом в Генеральном штабе и в войсках. О его феноменальной работоспособности и необыкновенной памяти в Генштабе знали все. Он никогда не заглядывал в блокнот, когда докладывал обстановку на фронтах Верховному главнокомандующему, удерживая в памяти огромное количество данных, готовый дать квалифицированный ответ на любой поставленный вопрос.

А.И. Антонова любили и уважали еще за то, что он никогда не повышал голоса на подчиненных, уважая достоинство своих сотрудников, не любил грубости и хамства. И в то же время был исключительно требовательным в работе, не терпел никакого разгильдяйства и нечестности. Ценя свое время, генерал армии выражал свои мысли лаконично, четко и ясно.

Работа требовала отдачи всех сил, и тем не менее он постоянно проявлял заботу о тяжело болевшей в последние годы жене — Марии Дмитриевне. У них не было своих детей, и он пытался всячески скрасить ее одиночество, а позднее тяжело переживал ее смерть. До войны Алексей Иннокентьевич с женой часто бывал в театре, на концертах, испытывая истинное наслаждение от хорошей музыки, много читал.

В 1956 г. он связал свою жизнь с выдающейся советской балериной народной артисткой СССР Ольгой Васильевной Лепешинской. Случай свел меня с Ольгой Васильевной в Будапеште, где она в течение нескольких лет была консультантом-педагогом при столичном театре оперы и балета. Она тепло вспоминала об Алексее Иннокентьевиче. «У многих, даже часто общавшихся с Алексеем Иннокентьевичем людей, сложилось не совсем верное впечатление о нем, как о человеке, занятом только чисто военными проблемами, лишенном интереса к другим сторонам жизни, — сказала она. — Он был интеллигентом в самом лучшем смысле этого слова. Несмотря на то что Алексей Иннокентьевич отдавал службе все свои силы и способности, он при этом был человеком разносторонним, постоянно интересовался искусством и литературой. Любил хорошую компанию. Ценил умную шутку и не терпел пошлости. На досуге с азартом играл в волейбол, любил покататься на лодке или просто погулять в лесу. Его увлечением были шахматы. Он с удовольствием разбирал сложные шахматные партии.

Алексей Иннокентьевич до конца своей жизни продолжал заниматься историей войны. Читал труды военных теоретиков, научные статьи, публиковавшиеся в военных журналах, и мемуары военачальников.

В своих рассказах о Ялтинской и Потсдамской конференциях он приводил массу очень интересных деталей… Жизнь Алексея Иннокентьевича, — заключила О.В. Лепешинская, — будет благодарной темой для того, кто возьмет на себя труд рассказать о нем. К сожалению, — призналась Ольга Васильевна, — мы были слишком разными людьми, и наша жизнь с ним не сложилась так, как мне хотелось бы».

Вечером 5 октября генерал-полковник Кузнецов сказал мне, чтобы я взял его «паккард» и поехал на Лубянку. Там меня будет ждать офицер НКВД, который передаст привезенного из Румынии секретаря делегации Иштвана Тарнаи.

Впервые в жизни я ехал на таком солидном автомобиле. «Паккард» имел правительственный сигнал — «кукушку», которая открывала зеленый свет на перекрестках. Возле второго подъезда меня ждал офицер в форме НКВД, рядом с ним стоял невысокий человек в демисезонном пальто и серой шляпе. Я привез Тарнаи в особняк на ул. Карла Маркса, где размещалось несколько отделов Разведуправления.

Генерал-полковник Кузнецов принял делегацию в просторном, роскошном кабинете с лепным потолком и натертым до блеска старинным паркетом. Тарнаи растерялся, увидев перед собой солидного русского генерала. Кузнецов спросил, знает ли он генерала Габора Фараго. Тарнаи не скупился на отрицательные эпитеты, характеризуя главу делегации. «Это известный реакционер, генерал, преданный хортистскому режиму. Враждебно относится к демократическим силам…»

В этот момент члены делегации вошли в кабинет Кузнецова. Впереди в военном мундире со всеми регалиями шагал генерал Фараго. Тарнаи оторопел. Фараго протянул к нему руки и шагнул навстречу со словами: «Пишта (Пишта — уменьшительное имя от Иштван), я рад тебя видеть в Москве». Тарнаи бросился к нему. «Дядя Габор, я не верю своим глазам…» Генерал Кузнецов искренне смеялся, смакуя комизм ситуации.

Тарнаи привез из Бухареста массу анекдотов. Мне запомнился один из них. Государственный секретарь США Хэлл доложил президенту Рузвельту, что Венгрия объявила войну Соединенным Штатам. Американский президент удивился: «Я не знал, что среди государств, граничащих с нами, есть Венгрия». Хэлл подтвердил, что Венгрия не граничит с США. Тогда президент поинтересовался, с кем из союзников Соединенных Штатов Венгрия имеет общую границу. Хэлл объяснил, что Венгрия не граничит ни с одним из государств, союзных с США. Рузвельт недоуменно посмотрел на Хэлла и спросил, какой государственный строй в этой стране. Государственный секретарь ответил, что Венгрия по конституции — королевство. Президент недоверчиво посмотрел на государственного секретаря, заметив, что не припоминает среди царствующих особ венгерского короля. Хэлл подтвердил, что в Венгрии нет короля. Рузвельт удивился: «Кто же правит этой страной?» Хэлл ответил: «Венгрией правит адмирал Хорти». Президент сделал понимающее лицо: «Ну вот, теперь все прояснилось: Венгрия — морская держава?» «Нет, — возразил государственный секретарь, — она не имеет выхода к морю…» Президент с тревогой посмотрел на государственного секретаря: что же получается? Эта страна не имеет общих границ ни с США, ни с их союзниками, к тому же не является морской державой, хотя управляет ей адмирал, в довершение ко всему — это королевство без короля… Какой-то абсурд. Он по-дружески обратился к государственному секретарю: «Господин Хэлл, пойдите-ка проспитесь и завтра на свежую голову мне все толком доложите».