Потом я рассказал, что неоднократно пытался связаться с Мартой по электронной почте, чтобы обсудить ту нашу беседу. «Я хотел, чтобы она посмотрела сделанную мною запись разговора и, может быть, что-то поправила или дополнила, но она так ни разу и не отозвалась».

В ответ Галарза рассмеялся: «Ее молчание вполне объяснимо. Ведь ее дядя Леон, брат Хайме, выставил свою кандидатуру на президентских выборах, а сама Марта претендует на одну из государственных должностей. После того как Марта и ее брат осиротели, Леон всячески опекал и поддерживал их, став для них вроде приемного отца. Понятно, что случившееся стало для них большим горем, ударом, потрясением. К тому же дети были страшно напуганы. В Эквадоре слишком многое произошло с того времени, когда вы с Джессикой последний раз беседовали с Мартой. Страна бурлит. После изгнания Гутьерреса его место занял бывший вице-президент Паласио, а это человек противоречивый. Никто не может заранее знать, чью сторону он примет в тот или иной момент. Ничего удивительного, что Марта и Леон боятся бередить прошлое. Уж кому-кому, а им хорошо известно, что за убийством ее отца стоят могущественные глобальные интересы. Конечно, теперь Марта не рискнет обсуждать с вами свои подозрения».

В декабре 2006 года по приглашению Филиппе Диаса и Бет Портелло с киностудии Cinema Libre Studio я приехал в Боливию для участия в съемках документального фильма о корнях бедности в Боливии. Для меня это была возможность из первых рук узнать, как ощущают себя боливийцы через год после того, как их избранник Эво Моралес занял президентский пост.

Я читал его официальные речи и интервью, но приглашение на студию давало прекрасный шанс узнать, что думают сторонники президента и его оппоненты.

Я много беседовал с представителями самых разных слоев боливийского общества: владельцами небольших магазинчиков, таксистами, официантами и владельцами ресторанов, безземельными крестьянами, бывшими шахтерами, организаторами массовых забастовок, благодаря которым в 2003 году был изгнан президент Санчес, известной актрисой Карлой Ортис и человеком, на глазах которого его родной брат в муках умирал от солдатской пули во время подавления массовых волнений. Я брал интервью у правительственных чиновников — сторонников Моралеса, у недовольных его политикой бизнесменов, а также у экс-президента Хорхе Кирога Рамиреса по прозвищу Туто, который возглавлял оппозицию.

Встречи и беседы с боливийцами явно показывали, что президент Моралес сталкивается с множеством проблем и вызовов. В среде промышленников и высших слоев общества программа намеченных им экономических и социальных реформ вызывала резкое неприятие и сопротивление. А сторонники Моралеса, в том числе этнические сообщества, ждали от него резкого разворота от той государственной политики, которая велась на протяжении столетий. Более того, я сильно подозревал, что в довершение всех этих атак с разных сторон Моралес стал объектом запугивания и подкупа со стороны экономических убийц. Ему следовало помнить, что «шакалы» только и ждут своего часа.

Как-то раз в одной из огромных гостиных президентского дворца я беседовал с боливийским вице-президентом Альваро Гарсия Линера. Я уже знал, что хотя Моралес олицетворял власть в глазах общества, его вице-президент обладал большим закулисным влиянием.

Нашу съемочную группу проводили в помещение, более всего напоминающее какой-нибудь из залов Королевского дворца в Мадриде, — вызывающе роскошное, с потолками, уходящими на два этажа вверх. Как я заметил, там были устроены три разделенные свободным пространством переговорные комнаты с богато инкрустированной мебелью XVIII века в стиле французского барокко — стульями, диванами, кушетками. Пол устилали персидские ковры. Здесь, думал я, в этом зале, более подходящем для королей и прочих царственных особ, мне предстоит встреча с человеком, который в свое время участвовал в партизанском движении и четыре года провел за решеткой. А теперь судьба вознесла его к вершинам власти.

Появление Гарсии Линера только подчеркнуло эту несообразность. Худощавого телосложения, стройный и гибкий, он появился в отутюженных черных брюках, черной же сорочке с расстегнутым воротом и твидовом пиджаке спортивного покроя. Его изящные руки, казалось, смотрелись бы куда уместнее на клавишах рояля, нежели на прикладе винтовки партизана-революционера.

Первое время мы обсуждали некоторые аспекты политики боливийского правительства, а потом заговорили на тему роли Боливии как модели, которой могли бы следовать и другие страны региона. С глубокой убежденностью вице-президент заявил: «Либо все должны быть свободны, либо никто не свободен». А потом, продолжая следовать этой логике, заметил: «Чтобы ваш и мой народ жил в условиях стабильности, надо, чтобы везде в мире была стабильность». Затем Линера поделился со мной своим определением «посткапиталистического общества». Его главная цель — обеспечить достойную жизнь всем гражданам. «Государство больше не будет служить интересам кучки богачей и крупных корпораций. Оно призвано служить своему народу, в том числе самым бедным и обделенным».

В многочисленных интервью и беседах самые разные люди часто выражали уверенность в том, что возврат к прошлым временам угнетения и подавления стал невозможен, порукой чему были перемены в политической обстановке на континенте. Как сказала одна простая женщина-боливийка, «раньше я стеснялась, что я аймара, а теперь нет. Эво научил нас гордиться тем, что мы индейцы». А ее муж добавил: «Больше мы никогда не согласимся быть рабами — ни испанцев, которые владеют огромными поместьями, ни американских корпораций».

В то же время мне открылась и оборотная сторона медали. Многие из тех, кто поддерживал Моралеса, опасались, что он уступил давлению Вашингтона и не собирается выполнять свои предвыборные обещания. При этом постоянным рефреном звучала фраза: «Он — не Чавес».

Если сторонники Моралеса опасались, что их лидер в отличие от Чавеса поддастся давлению экономических убийц, то его противники не меньше того боялись, что Моралес, наоборот, станет чересчур активно сближаться с президентом Венесуэлы. Многие из них говорили, что Моралес позволяет использовать себя как трамплин, с помощью которого президент Венесуэлы Уго Чавес сможет реализовать свои политические амбиции и завоевать положение лидера всего континента. «Сначала Боливия, потом Эквадор, потом будут Перу и Колумбия, — делился подозрениями один из моих собеседников. — Чавес желает добиться контроля над всеми нефтяными и газовыми ресурсами Южной Америки. Он вообразил себя Симоном Боливаром наших дней».

Новогодние праздники застали меня в Боливии, и я получил приглашение на праздничный прием в президентский дворец. Перед полуночью в зале ненадолго появился Эво Моралес и пообещал отметить приход нового, 2007 года, пресс-конференцией, на которой собирался озвучить некоторые пункты своей новой программы.

Потом он отправился на телевидение, а я в очередной раз окинул взглядом зал с его пышным убранством и присутствовавших на празднике людей. Вот стоит англичанка из журнала The Economist, а это — американец, он работает в Associated Press, а вон и внушительная группа представителей латиноамериканских СМИ. Вместе со всеми я подошел к огромному телеэкрану, по которому как раз транслировалось выступление Моралеса. На его лице, как мне показалось, проступали явные признаки внутреннего напряжения.

Я попытался представить себе, что в эту минуту чувствует человек, в одиночестве стоящий перед множеством камер. Человек, который из самых низов сумел пробиться на самый верх и возглавить страну, человек, чьи слова дают теперь пищу для новостных программ на всей планете. Яснее всего было только одно: его президентству не суждено быть легким.

Возвращаясь самолетом из Ла-Паса в Майами в первый день 2007 года, я вспоминал все перипетии своей поездки в Гватемалу в 1992 году и общение с Пепе Харамильо. Сейчас я понимаю, что те события имели гораздо большее значение, чем я тогда предполагал. Я направился в эту страну как представитель американской корпорации, которая поручила мне определить, как бы получше эксплуатировать природные ресурсы, принадлежащие народу майя. Однако в то время я уже тесно сотрудничал с некоммерческой организацией, у которой была прямо противоположная цель: помочь майя защитить свою землю от разорения и сохранить свою культуру. Но в те дни я не конца осознавал двойственность своей тогдашней роли, как не понимал и противоречий, насквозь пронизывающих мою жизнь, — тех самых, что отражали противоречия моей страны.