Она спросила, впервые ли ее гость посещает Шропшир, и, потрясенный этим невинным вопросом, он опрокинул другой столик, с пирогом. Дело в том, что, при всех своих прекрасных качествах, он был неуклюж. Чтобы он ничего не переворачивал, его надо было бы отправить в пустыню Гоби.

Тут леди Гермиона, глядевшая на него со сдержанным отвращением, вздрогнула и всмотрелась пристальней. Как и лорду Эмсворту, ей показалось, что она его где-то видела.

– Ваше лицо мне знакомо, мистер Лендсир, – сказала она.

– Я все время говорю, – поддержал ее старший брат, глядя сквозь пенсне на художника, который стал темно-красным. – Галахад объяснил, что это из-за фотографий.

– Вот как? – сказала леди Гермиона. – Фотографии мистера Лендсира появляются в газетах?

– Конечно, – отвечал Галли. – Он очень знаменит.

Лорд Эмсворт его поддержал.

– Он написал этого оленя, – почтительно сказал он.

– Нет, – сказала леди Гермиона. – Оленя написал сэр Эдвин Лендсир, который давно умер.

– А Галахад говорил, «Загнанный олень»… – начал растерянный граф.

Галли снисходительно улыбнулся:

– «Загнанный кабан», Кларенс, кабан. Мистер Лендсир пишет только свиней.

– Ой Господи! – воскликнул лорд Эмсворт. – Ой, милостивый! Знаю, на кого вы похожи. На этого ужасного человека, который нарисовал карикатуру и послал меня к черту. Как его звали?

– Мессмер Бримуорти, – ответил Галли. – Да, сходство есть. Оно и понятно – сводные братья…

– Э?

– Мать мистера Лендсира, овдовев, вышла замуж за Бримуорти. Их сын – Мессмер. Неплохой художник, но я бы в жизни его не пригласил, если бы знал, что вы согласитесь. Никаких сравнений.

– Странно, – заметила его сестра. – Оба художники…

– Что тут странного? Фамильное призвание.

– Да, это бывает, – согласился лорд Эмсворт. – У нас тут один человек разводит кокер-спаниелей, а его брат в Кенте – селихемских терьеров.

Леди Гермиона промолчала. Подозрения зрели в ней. Одно отделяло ее от догадки – ей все же казалось, что у ее брата Галли есть какой-то предел. Да, она знала, что он нагл, как армейский мул, но и мул, думала она, не решится привезти в замок нежеланного поклонника, от которого одну из его священных племянниц строго оберегают.

Поглядев на Генри, она закрыла глаза, пытаясь восстановить тот разговор на газоне.

Летописец понимает, что он рассказал слишком мало о бороде Рожи Биффена, но, читая между строк, вы могли вывести, что она густа. Человек с этой бородой был не человек с бородой, а куст, из которого что-то выглядывает; а потому леди Гермионе не удавалось ничего вспомнить.

Тем временем ее старший брат, уже выказывавший признаки беспокойства, сказал, что пойдет к Потту, свинарю, узнать, как там что. Галли всполошился. Он еще Потта не видел и ни о чем его не просил. Если лорд Эмсворт встретится с ним раньше, он узнает много лишнего. Младший брат очень любил старшего и ни в коем случае не хотел его огорчать. А вот объяснений и споров он не любил.

Решился он не сразу – все ж опасно оставлять Листера в такой нелепой, деликатной ситуации. Убедило его поведение леди Гермионы: она, по всей видимости, впала в созерцание. Пока он сбегает взад-вперед, ничего случиться не должно. Четверть часа, не больше.

Так случилось, что, очнувшись от мечтаний, Генри увидел одну леди Гермиону.

Оба они молчали. Когда молодой и робкий человек, привыкший к богемному обществу, оказывается наедине с дочерью сотни графов, которую он принял за кухарку, а эта дочь подозревает его в злодействе, стоит ли ждать от них легкой, живой беседы?

Друзья говорили, что умная, начитанная леди Гермиона могла бы, если бы хотела, держать салон. Сейчас она не хотела.

Они посматривали друг на друга, когда на озерцо солнечного света упала тень и вошел Фредди.

Позже он предъявлял своему дяде такие обвинения:

а) «Какого черта ты вздумал, что я знаю?»

б) «Почему не предупредил?»

Дураку понятно, говорил Фредди: если изгой и пария сидит за столом, пьет чай, значит, его приняли в лоно семьи. Особенно, прибавлял он с мягким укором, если тебе сказали, что «все в порядке».

Сказал это Галли? Не сказал? Что-то такое он говорил. Ну вот! Тогда несправедливо и нелепо называть своего племянника кретином.

К беде привели, продолжал Фредди, эти скрытности и экивоки. Скажи хоть слово, намекни, что ты его привез инкогнито, и все. В таких делах главное – единство. Без единства и доверия ничего не выйдет, не ждите.

Так говорил он позже. А сейчас воскликнул:

– Глист!

При этом слове леди Гермиона подпрыгнула в кресле.

– Это хорошо! – ликовал Фредди. – Очень хорошо. Прекрасно. Значит, ты одумалась, тетя Гермиона? Я надеялся на твой разум. Кто-кто, а ты можешь убедить тетю Дору. Ну, теперь все в порядке! Передай ей от меня, если она упрется, что Генри Листер – идеальный муж для Пру. С этой гостиницей они прекрасно устроятся. Дело верное. Да, нужно кое-что вложить, но это поправимо. Соберем семейное заседание, обсудим… Держись, Глист! От души поздравляю.

В течение этой речи леди Гермиона ломала руки и сверкала глазами. Более внимательный племянник заметил бы, как она похожа на пуму перед прыжком.

– Ты все сказал, Фредди? – спросила она.

– Э? Да, вроде все.

– Тогда попрошу тебя сходить к Биджу. Пусть упакует вещи мистера Листера и отошлет их в «Герб Эмсвортов». Мистер Листер сейчас уезжает.

Если племянник с юных лет привык быстро и покорно выполнять желания теток, у него вырабатывается рефлекс, который не пропадет, когда он становится солидным, женатым и уважаемым человеком, выполняющим важнейшую работу в крупнейшей фирме собачьей еды. Леди Гермиона послала Фредди за Биджем, и Фредди не ответил, что она могла бы и позвонить, но убежал безотлагательно.

Лишь у дверей того логова, в котором скрывался дворецкий, он вспомнил, что такие поручения недостойны вице-президентов, и остановился. Остановившись же, увидел, что он снова там, откуда не должен был уходить, – там, где своим несравненным красноречием он пытался сломить сопротивление леди Гермионы. Нелегко это сделать – но не тому, кто совсем недавно играл на майоре Р. Б. и леди Эмили Финч, как на струнных инструментах.

Вернувшись в гостиную, Фредди обнаружил, что за это короткое время Генри исчез – вероятно, вышел в сад через французское окно, смиренно опустив голову. Но, восстановив до прежнего уровня процент влюбленных, тут была Пруденс, чей вид показывал, что она все знает. Не помня себя от горя, она жевала тостик.

Леди Гермиона все еще сидела за чаем, так гордо и прямо, словно скульптор уговорил ее позировать для статуи «Идеальная тетя». За все годы знакомства Фредди не видел, чтобы она выполняла с таким совершенством самую суть этого родства. Он загрустил. Даже леди Эмили, очень похожая на мула и внешностью и нравом, не так пугала его.

– Ушел? – спросил он, сочиняя в уме фразы посерьезней.

– Да, – сказала Пруденс, горестно доедая тостик. – Без единого крика. Скрылся в снегу раньше, чем я его увидела. Если бы у людей было сердце, этот замок стал бы гораздо лучше. Чище.

– Хорошо излагаешь, – похвалил ее Фредди, – золотые слова. Что нужно нашей старой ночлежке? Милость, вот что!

Не внемля его призыву, леди Гермиона спросила, нашел ли он Биджа, и Фредди сказал «Нет», а потом пояснил, что надеется на ее разум, который ей и подскажет, что тут нужен не Бидж, а добрый совет в пользу разлученной пары.

Леди Гермиона, склонная к грубости, сказала: «Чушь»; Фредди покачал головой и посетовал на состояние духа; а Пруденс, тяжко вздыхая через какие-то промежутки времени, припомнила к месту Саймона Легри и Торквемаду, удивившись, почему привязались к этим несчастным людям, когда есть другие, не в пример жестче.

– Хватит, – сказала ей леди Гермиона, а Фредди возразил:

– Нет, не хватит! Мы должны все выяснить. Разреши спросить, чем тебе не нравится Генри?