– Не вижу связи, – нахмурился Райан. – И потом, мне очень даже интересно узнать, чем ты занималась последние восемь лет. Например, что ты делала после того, как я уехал в Европу. Я даже надеялся, что ты мне напишешь. Я ведь несколько раз сообщал матери свой адрес до востребования.

– Ты, наверное, шутишь? – Николь как-то странно посмотрела на Райана, и морщинка между ее бровей стала глубже.

– Вовсе нет, – ответил Райан и, помолчав, спросил: – А что?

– Ох, ради Бога! – Николь не верила своим ушам. – Ты же знаешь, Амелия ни за что в жизни не дала бы мне твоего адреса. – Ее лицо внезапно потемнело. – Кроме того, мне было нечего тебе сказать. Сбежав, ты полностью уничтожил все доверие, которое я к тебе питала.

– Я вовсе не сбежал, – запротестовал Райан, ощущая, как к щекам приливает предательская краска. Он пожалел, что они находятся в общественном месте, где каждый может стать свидетелем его вины. – Мне очень жаль, но я думал, что тебе так будет легче, – сделал он попытку оправдаться. – Нам было бы чертовски трудно продолжать наши отношения.

– Не нам, а тебе.

– Нам обоим, – твердо сказал Райан. – Мне было уже почти девятнадцать лет, Николь. Что, по-твоему, я должен был делать? Сидеть в Плейн-лодже?

– Вот именно, – презрительно отозвалась Николь. – Тебе не терпелось удрать, и ты даже отложил поступление в университет на целый год. Решение путешествовать автостопом по Европе к тебе пришло спонтанно. Зато оно дало тебе возможность отделаться от меня как можно скорее.

– Все было совсем не так, – начал Райан, но Николь подняла руку, останавливая его.

– Теперь это уже не имеет значения, – устало сказала она. – Мне все равно, что ты тогда думал. Тем более, как после выяснилось, ты оказал нам обоим услугу. Ты сделал фотографии, которые потом принесли тебе известность, а я научилась жить самостоятельно и рассчитывать только на себя.

Райан смерил ее взглядом, в котором читалось нетерпение.

– Тогда почему у меня такое ощущение, что эта история еще не закончена? – хрипло пробормотал он. – Господи, Николь, я надеялся, что мы сможем выяснить отношения.

– Поздно, – твердо сказала Николь и, осушив бокал, поставила его на стол. – Если ты закончил, то поехали.

Николь свернулась в кресле у огня в библиотеке. Время шло к полуночи, но у нее не было желания ложиться спать. Возможно, это ее последняя ночь в Плейн-лодже, и ей хотелось использовать ее до конца.

Трудно поверить, что все кончено. Похороны оказались своего рода достойной церемонией. Священник, проводивший похоронную службу, знал ее отца и упомянул об этом в своей проповеди, так что Райану, взявшему слово позже, осталось лишь повторить его слова.

Несмотря на их разлад, Николь была рада, что Райан поддерживал ее во время похорон. Увидев покрытый цветами гроб, Николь вдруг поняла, что теперь она осталась совсем одна.

Амелия на церемонию не явилась.

Хотя Николь не сомневалась, что ее мачеха в последнюю минуту передумает и присоединится к кортежу, этого не случилось. Амелия продолжала твердить, что у нее совсем сдали нервы, что она просто не выдержит ужасного зрелища погребения ее мужа и что, будь Уильям жив, он бы ее понял.

Николь не сомневалась, что тот действительно ее понял бы. Уильям всегда был игрушкой в руках своей молодой жены. Николь знала это с самого начала, и, хотя старалась скрывать свое негодование, Амелия никогда не стремилась облегчить ей задачу. Мачеха всегда ревновала мужа к падчерице, и это было не последним доводом в пользу того, что Николь осталась в Штатах после развода.

Поскольку Амелия на весь день заперлась в своей комнате, завещание так и не было зачитано, а это означало, что Николь, собиравшейся на следующее же утро уехать в Монреаль, приходилось менять планы. Магнус Харди очень настаивал на ее присутствии во время чтения завещания, и, хотя сама Николь полагала, что это будет простой формальностью, она все же считала себя обязанной уважать последнюю волю отца.

Последнюю волю…

В глазах защипало. Николь думала, что выплакала уже все слезы, но стоило ей вспомнить, что она никогда больше не увидит отца, как они снова начинали жечь ей глаза. Бедный папа, подумала она, не в силах сдерживаться. Как, должно быть, это ужасно – умереть в одиночестве.

Где-то открылась дверь, и Николь вздрогнула. Проведя руками по глазам, она оглядела освещенную огнем камина комнату. Она ведь была уверена, что все в доме уже спят. Тетя легла рано, устав от наплыва друзей и знакомых, приехавших к ним выразить соболезнования, а поскольку Амелия так и не спустилась, то Беатрис пришлось выступать в роли хозяйки.

Однако сейчас, к изумлению Николь, в комнату вошла именно Амелия. Она вплыла почти бесшумно, ее стройная фигура была плотно закутана в халат. Николь, сидевшая в кресле у огня с подобранными под себя ногами, от двери была не видна, и мачеха ее явно не заметила. Она молча проплыла в другой конец комнаты.

Николь растерялась. С одной стороны, учитывая, что Амелия на грани нервного срыва, она не хотела напугать мачеху, с другой – ей совершенно не улыбалось, чтобы ее потом обнаружили и обвинили в том, что она шпионит. Бог знает, зачем Амелия сюда пожаловала. Наверное, спустилась что-нибудь выпить, чтобы успокоить те самые нервы, которые помешали ей присутствовать на похоронах мужа. Если так, то, может, стоит поговорить с ней? Возможно, раз в жизни Амелия будет рада обществу падчерицы.

Однако пока Николь решала, как ей поступить, Амелия подошла к письменному столу, сняла телефонную трубку и набрала номер. Приложив трубку к уху, она нетерпеливо постукивала по столу длинными пальцами с ярким маникюром.

Николь поглубже вжалась в кресло. Господи, какой ужас, подумала она. Надо немедленно что-то делать, иначе она станет невольной свидетельницей разговора мачехи, а этого Николь меньше всего хотелось. Если бы только Амелия включила свет…

Но было уже поздно. Мачеха заговорила:

– Джесс! Это ты? Ох, слава Богу, а то я боялась, что к телефону подойдет кто-нибудь другой.

Последовала пауза, пока говорил собеседник Амелии, потом снова прозвучал ее приглушенный голос:

– Знаю, я ничего не могла сделать. В доме весь день было полно народу. Я хотела позвонить, но боялась, что кто-нибудь услышит. Поэтому звоню сейчас из библиотеки, чтобы быть уверенной, что никто не подключится к разговору. Ну кто же еще? Николь? Нет, не думаю. Она слишком увлечена своими переживаниями, чтобы за мной подглядывать.

Николь едва сдержала возглас негодования. С кем это Амелия говорит? Кто такая – или такой – Джесс? И какое имеет право подозревать ее в подобной низости!

– Боюсь, что нет. – Амелия словно оправдывалась. – Ничего не могу сделать. И вообще, сегодня я не в состоянии была всем этим заниматься.

Николь нахмурилась. Чем – этим?

– Понятия не имею, – продолжала отбиваться от невидимого собеседника Амелия. – Я серьезно. Я же не заглядывала через плечо, когда он его писал. – Она замолчала, а потом сказала почти свирепо: – Да, думаю да. Что я еще могу сделать?

Завещание! Должно быть, они говорят о завещании!

Николь провела дрожащими пальцами по голове, стараясь не возмущаться. В конце концов, Амелия не знает, что у нее есть слушательница. И несправедливо судить ее, когда она сама повела себя не лучшим образом, не обнаружив своего присутствия, когда мачеха начала звонить.

Дверь снова открылась без предупреждения, и тут уже неизвестно, кто был больше удивлен: Николь или ее мачеха. Однако, когда Райан включил свет и вошел в комнату, на лице Амелии явственно отразилось смятение..

– Ну, мне пора, – быстро произнесла она и повесила трубку. Затем, взяв себя в руки, с завидной невозмутимостью повернулась к сыну.

Николь сначала подумала, что Райан ее заметил. Ведь люстра на потолке освещала даже самые темные уголки комнаты, и остаться незамеченной было просто невозможно. Однако она не учла того, что, увидев свою якобы убитую горем мать бодро разговаривающей по телефону в библиотеке, когда в ее комнате имеется собственный вполне исправный телефон, Райан по-настоящему разозлился. Поэтому все его внимание было приковано к Амелии.