В стерильной офисной тишине его имя звучит, как выстрел — громко и окончательно.

Интересы? Авдеева? Здесь?

Стена — третья или четвертая, я уже сбилась со счету — которую я так старательно строила вокруг своего сердца, рушится в одно мгновение. Осколки прицельной шрапнелью летят прямлю в душу и сердце, и мое исполосованное шрамами: «Я тебя больше не люблю, слышишь?»

Губы как будто склеиваются — я просто не в состоянии произнести ни слова. Воздух застревает в легких, и я чувствую, как от недостатка кислорода начинает кружиться голова.

— Фрекен Таранова? Вы меня слышите? — В голосе Олсена появляется нотка нетерпения.

— Да, — выдавливаю через силу. — Слышу.

— Нам необходимо встретиться с вами для вручения официального досудебного уведомления. Мы можем принять вас в нашем офисе сегодня в пятнадцать ноль-ноль. Эта встреча крайне важна и касается интересов вашего будущего ребенка.

Моего будущего ребенка…

Мой мозг все сильнее тупит — требуется еще одна продолжительная пауза, прежде чем начинаю догонять.

Авдеев знает.

Боже, он знает.

Мир начинает стремительно раскачиваться как десятибалльное землетрясение. Я сижу в кресле, но все равно цепляюсь за край стола, чтобы не упасть. В глазах темнеет.

— Я… я не могу сегодня, — лепечу, сама не зная, зачем. Это глупо. Бессмысленно. Как будто мой отказ может что-то изменить. — Я работаю.

— Мы настоятельно рекомендуем вам явиться на встречу в сопровождении вашего юридического представителя, — продолжает Олсен, игнорируя мои слова. — Пожалуйста, подтвердите ваше присутствие, чтобы мы могли зафиксировать это в телефонном режиме.

Я туго соображаю, но на автомате говорю то ли «подтверждаю», то ли «идите на хер».

Но, наверное, все-таки первое, раз он официально прощается и вешает трубку.

Я стою с телефоном в руке, и мне кажется, что я сейчас просто задохнусь.

Авдеев знает про ребенка.

Он — ЗНАЕТ.

Я делаю глоток воды, пытаюсь переварить — снова, и снова, и снова. Пока все же не нащупываю все причинно-следственные связи.

Он уже действует. Не сам. Через адвокатов. Холодно. Жестко. Безжалостно. Как он умеет — ооо, уж это я точно знаю…

Ярость вспыхивает во мне, как сухой порох. Горячая и всепоглощающая, выжигающая страх и вытесняющая боль.

Значит, Вадим Александрович, вы настолько брезгуете со мной видеться, что решили действовать через адвокатов? Какое прекрасное незамутненное презрение!

И, конечно, догадаться, откуда ветер дует, тоже не сложно. Людей, знающих о моей беременности, можно пересчитать по пальцам двух рук (и даже меньше). Если отбросить самые неочевидные варианты, типа моего врача и Элиаса, то остаются самые охуенно очевидные — Лори и Дима.

Я бросаю телефон на стол. Хватаю сумку. Мне нужно уйти. Мне нужно дышать.

В голове бьется: «Сегодня, в пятнадцать ноль-ноль»…

Вылетаю из-за стола, не обращая внимания на удивленные взгляды коллег. Иду к кабинету Лори. Дверь закрыта. Я стучу. Громко. Настойчиво. Как будто пытаюсь ее выбить.

И вхожу, не дожидаясь приглашения. Лори сидит за своим огромным столом, работает с документами. Поднимает на меня взгляд, но ее улыбка моментально гаснет, как только она видит мое лицо.

— Крис? Что случилось?

— Мне только что звонили. — Пауза. Голос звенит от сдерживаемой ярости. — Из адвокатской конторы «Торне и партнеры». От имени Вадима Авдеева.

Ее лицо меняется — в зеленых глазах сначала мелькает тень вины, потом — усталость и разочарование.

— Ты знала, — констатирую. Потому что это не вопрос, а гребаное утверждение.

Она вздыхает. Откладывает ручку, устало потирает переносицу. Встает из кресла, подходит ближе, опираясь бедрами на край стола.

— Крис, сядь, пожалуйста. — Кивает в кресло. — Давай поговорим.

— Я не хочу с тобой говорить! — срываюсь на крик. — Я хочу знать, зачем вы так со мной поступили?! Ты и Дима! Вы все ему рассказали, хотя я ясно дала понять, что это — мой ребенок! Мой, Лори! Что мне этот мужик в моей жизни больше на хер не нужен!

— Это самообман, Крис, и ты прекрасно это знаешь. — Она говорит тихо, но, как всегда, размазывает убийственно точными аргументами.

— Когда он узнал? — Кто именно ему рассказал — она или Шутов — не имеет значения.

— Ему никто ни слова про ребенка не сказал. Просто предложили встретиться с тобой, чтобы вы нормально поговорили. Откуда он узнал про ребенка — понятия не имею, — Лори пожимает плечами, — но точно не от нас.

— От Дэна, видимо, — бросаю себе под нос, вспоминая еще один противный эпизод своего прошлого, который, как и Авдеева, хотела бы выжечь вместе с мясом, лишь бы навсегда. — Когда это было?

— В субботу. Димка ему сказал, что ты в Осло. — Лори говорит исчерпывающе прямо. Она не из тех, кто юлит.

— Значит, в субботу… — Неделю назад. Этот мудак знает о моем ребенке уже неделю.

— Он ничего не сказал, — продолжает Лори. Вздыхает, явно слегка раздраженно, но как будто не на меня, а на ситуацию в целом. — Понятия не имела будет ли он действовать и если будет, то как. Не знала, как тебе лучше обо всем рассказать. И стоит ли, если Авдеев…

— … если Авдеев решит, что на хуй бы ему сдалась грязная сука, — заканчиваю за нее рвущимся от боли голосом. И ржу. Смех получается до противного истеричным. — Значит, он целую неделю знал… Целую неделю прикидывал и планировал, блять, и нашел способ! Через адвокатов! Через официальное, сука, уведомление! Очень в его стиле — сразу дать понять, кто кого имеет и кто тут главный!

— Он бы все равно узнал, Крис, — говорит Лори, и в ее голосе, наконец, появляется твердость. — Рано или поздно. И лучше, что он узнал сейчас.

— Для кого лучше, Лори?! Для Авдеева?!

— В том числе. Но в первую очередь — для тебя и ребенка.

— Для меня?! — Кажется, я окончательно перехожу на крик, потому что эхо моего ора отбивается от стен и больно врезается в барабанные перепонки. Но уже плевать. Хоть бы и оглохла — вообще по хуй. — Я знаю, на что он способен! И я знаю, что он никогда меня не простит! Никогда, понимаешь?! И этот ребенок … ни черта не изменит, Лори!

— Он не сделает тебе больно — Лори хмурится, выглядит сейчас примерно так же, как и в тот день, когда я плакала и говорила, что им лучше не держать у себя под крышей предательницу. Тогда она сказала, что все будет хорошо — и впервые в жизни я поверила в простоту этих слова. — Авдеев тебя не обидит, Крис. Мы с Димой не позволим. Хотя, я не думаю, что в этом будет необходимость — ты же знаешь, что для него значит этот ребенок.

— Вы? — Я снова смеюсь как раненая сука. — Вы уже позволили. Выстелили ему ковровую дорожку в мою жизнь, когда я просила только одного — оставить меня в покое.

Я разворачиваюсь, иду к двери.

— Кристина, постой.

— Я беру отгул, — бросаю я через плечо, не оборачиваясь. — На сегодня. У меня охуеть какая важная встреча со стервятниками. Знала бы — хоть напилась бы, чтобы печень отвалилась.

Я выхожу из ее кабинета, из офиса, из фальшивой, глянцевой жизни.

На улицу, под моросящий, холодный дождь.

Иду, не разбирая дороги. Слезы смешиваются с дождем, текут по щекам.

Я одна. Снова, блять, одна. Против всего мира. И конца-края этому нет.

Сажусь на мокрую скамейку, смотрю на разноцветные фасады домов и опять не могу собрать мысли в кучу. У меня есть деньги — я могу попытаться сбежать. Кажется, причина «я не явилась к назначенному времени и улетела в Африку, потому что насквозь промокла», звучит довольно убедительно. А потом я вспоминаю — Авдеев знает про ребенка. Для него этот ребенок — типа, как Нобелевская премия за мир — все хотят, мало кто может. Он меня теперь из-под земли точно достанет. И мне даже Шутов не поможет спрятаться, потому что — долбаная мужская солидарность. Потому что они — его друзья, не мои.

Потому что у меня никого нет.

Даже кости отца в могиле — чужие, потому что там лежит человек, не имеющий ничего общего с моими детскими воспоминаниями.