Туча… ну тут сложнее, но, когда мы познакомились, он уже был старшим рядовым и командовал звеном. Блин, а ведь это действительно было совсем недавно. Для меня — жизнь назад, а тут — всего несколько месяцев. Оставался только я, но даже без памяти будущего и накопленных знаний — у меня шесть символов, полученных при инициации, и четыре спящих аспекта.

А то, что до пробуждения я не мог использовать и часть этой силы, и уж тем более не мог вкладывать её в рунные слова и фразы, — совсем другой разговор. Теперь же я разом получил скачок в развитии на пару лет, и если сосредоточусь только на символах Древних, вскоре смогу получить из Воина — Ратника, а там и до Паладина недалеко.

Сделает ли это меня самым сильным? В короткой перспективе — да. На длинной дистанции — точно нет. Начертание — это магия Порядка, контролирующая процессы мироздания. Если очень грубо — как константы в математике или команды в программировании. Вот только все переменные заранее определены, и ты не в состоянии их никак изменить. Лишь использовать по своему усмотрению в чётко заданных рамках.

Меч всегда останется мечом. Просто может быть длинным, словно копьё, оставляющим длинны след и так далее. Как форма воина это лишь совокупность пяти символов, из которых он состоит.

Стихийная магия — порождение хаоса. Чистая энергия, содержащаяся во всём сущем от кажущихся мёртвыми камней, до ярчайших звёзд. Поддаётся ли она каким-то законам? Разве что Эйнштейновской теореме перехода энергии в массу и обратно. Да и то не всегда. Любые формы, размеры, условия — всё, что маленький человеческий мозг в состоянии представить, а сродство со стихией воплотить.

И самая чистая из форм, которые я знаю и понимаю, — деление атомов в термоядерном взрыве. Правда, тут нужны все четыре стихии, и просто прорва энергии на старт. А ещё есть проблема в расстоянии, ведь практически невозможно в точности представить то, что находится вне зоны твоей прямой видимости, а зону поражения даже минимальным ядерным взрывом никто не отменял.

Так и получалось, что единственный шанс использовать нечто по-настоящему мощное — синергия, абсолютный баланс между стихийной и символьной магией. Баланс между идеальным, холодным, неизменным Порядком и неустойчивым, вечно меняющимся Хаосом.

— Спасибо за заботу, — наконец сказал я, когда ректор уже собирался уходить. — Вы правы, училище даёт нам очень много. И я, пожалуй, с удовольствием отучился бы положенное время. Но, к сожалению, у меня его нет.

— Ты умереть торопишься, что ли? — нахмурился Пётр Алексеевич.

— Скорее, хочу успеть получить от жизни всё, что в моих силах. А заодно сделать так, чтобы этот мир продержался как можно дольше. Не для кого-то абстрактного, кого я даже в лицо не видел. Для своих, — кивнул я на товарищей, и ректор лишь покачал головой.

— Точно псих, — тихо проговорил он, садясь в кресло. Им с полковником симпатичная стюардесса уже налила янтарную жидкость в ребристые стаканы, и на яблочный сок она что-то не сильно похожа была.

Жаль, что они могут расслабляться только так, если вообще расслабляются.

— Ты сейчас всерьёз? — развернувшись ко мне, спросил Туча. — Ну, про конец света? Вырвавшиеся паразиты — это, конечно, проблема, но восемнадцать лет назад и не такое было. Люди тоже думали, что всё, конец. Один ядерный конфликт между Индией и Пакистаном чего стоит. А ещё, говорят, одновременно с появлением пирамид и испытаний, сами Древние в наш мир проникнуть пытались.

— Не пытались, а вошли, — наставительно поправил его Алабаев. — Да только что-то у них там не сработало. И они оказались под столицей с голой жопой. Вообще без всего, и пёрли через обелиск на протяжении почти трёх месяцев, пока их тактичками не закидали. У меня отец там был, на передовой.

— Герой, — не стал спорить я, и Константин гордо улыбнулся.

— Кстати, мы скоро будем к Аркаиму подлетать, — заметила Хана. — Каждый раз, как столицу вижу, поражаюсь, а ведь всего двадцать лет назад начали отстраиваться.

Спустя пять минут все, кроме разве что экипажа и княжеских детей, прильнули к иллюминаторам. Ведь восхититься было чему.

Внизу, словно гигантский серебряный серп, брошенный на бархатное ложе земли, раскинулся Новый Аркаим, столица Российской империи. Из окна она казалась живым существом, застывшим в момент роста: на широком, тучном основании кипела жизнь, сверкали иглы небоскрёбов из стекла и хромовой стали, оплетённые паутиной скоростных магистралей, где неслись, сверкая фарами, потоки машин. Изумрудные пятна фешенебельных парков манили тенистыми аллеями. Это был фасад империи, её глянцевая витрина, кричащая о прогрессе.

Но стоило приглядеться, и иллюзия начинала трещать по швам. Чем ближе к внутренней части полумесяца, тем стремительнее менялся пейзаж. Небоскрёбы сникали, уступая место особнякам из тёмного, векового камня, а затем и вовсе расходились, давая простор гигантским поместьям. Здесь не было места суете. Здесь царила тишина, купленная силой и неприличными деньгами. Воздух, казалось, был гуще и пах не выхлопами, а кипарисом и влажным мхом. Но и это было лишь иллюзией.

— Великие!.. — выдохнул Туча, прилипший к стеклу. Его голос дрожал от благоговейного ужаса. — Смотрите, у них даже на крышах гербы! Или во внутренних дворах…

Он был прав. На плоских кровлях дворцов или в центрах идеально подстриженных лужаек красовались геральдические символы такого размера, что их без труда можно было опознать из самолёта. Это были не просто украшения — это были знамёна, брошенные на землю, заявления о власти, видимые из космоса.

— Годуновы, Авдеевы, Серебряные, Морозовы… — наперебой сыпали фамилии товарищи, словно играя в игру «угадай клан». — А вон там, смотри, дворец Романовых!

С последним утверждением я бы поспорил. Дворец? Это слово пахнет позолотой, музыкой вальса, шелестом платьев на балу. То, что проплывало под нами, не имело к этому никакого отношения.

С высоты открывался вид не на дворец, а на форт, на цитадель. Грозная, звездообразная крепость, будто сошедшая со страниц учебников по фортификации начала позапрошлого века, но отстроенная недавно. Глухие, отвесные стены, способные выдержать прямое попадание снаряда, сухие рвы, превращённые в сады-лабиринты с единственной, очевидно, тропой, ведущей к смерти. По какой бредовой прихоти правящая семья решила превратить своё родовое гнездо в такой оплот паранойи?

Но когда наш лайнер, заложив вираж, пошёл на снижение к аэропорту, расположенному где-то на самом кончике серпа, все эти вопросы вылетели из головы.

Внутренний край полумесяца представлял собой нечто немыслимое — сплошную, колоссальную стену. Она тянулась на многие километры, описывая идеальную дугу, и была обращена вогнутой кромкой внутрь, в сторону некой точки на горизонте, которую при посадке было уже не разглядеть.

Она не была похожа на обычное оборонительное сооружение. Слишком высока, слишком массивна, слишком технологически сложна. Всё слишком. По её гребню бегали огни патрульных машин, а с внутренней стороны угадывались артиллерийские установки, скрытые шлюзы, мощные бастионы.

Одно стало очевидно с первой же секунды: люди отчаянно хотели от чего-то защититься. Но парадокс заключался в том, что они построили свою блестящую столицу в опаснейшей близости от этой угрозы.

Причина такому безумству была очевидна даже мне прошлому. Там, в центре долины, которую полукругом охватывала столица, стоял временный дворец императора. Символ его силы и власти. А ещё единственный в России обелиск, находящийся вне пирамиды. Место, где проводили инициацию.

Именно здесь, в бутафорских стенах из гипсокартона и пеноблоков, претворяющихся мрамором и гранитом. Под сводами, украшенными великолепной мозаикой, напечатанной на натяжных потолках. Стояло одно из главных сокровищ нашей страны. И одновременно одна из самых опасных угроз.

Любой, кто дотрагивался до обелиска императора, считался прошедшим испытание, просто так, сразу. И в награду ему давалось столько символов, сколько могла выдержать та капелька крови Древних, которую он унаследовал.