РАЗМЫШЛЕНИЯ О МОЛЧАНОВЕ ИВАНЕ И О ПОЭЗИИ Я взял газету и лег на диван. Читаю: «Скучает Молчанов Иван». Не скрою, Ванечка: скушно и нам. И ваши стишонки — скуки вина. Десятый Октябрь у всех на носу, а вы ухватились за чью-то косу. Люби́те и Машу и косы ейные. Это ваше дело семейное. Но что нам за толк от вашей от бабы?! Получше стишки писали хотя бы. Но плох ваш роман. И стих неказист. Вот так любил бы любой гимназист. Вы нам обещаете, скушный Ваня, на случай нужды пойти, барабаня. Де, будет туман. И отверзнете рот на весь на туман заорете: — Вперед! — Де, — выше взвивайте красное знамя! Вперед, переплетчики, а я — за вами.— Орать «Караул!», попавши в туман? На это не надо большого ума. Сегодняшний день возвеличить вам ли, в хвосте у событий о девушках мямля?! Поэт настоящий вздувает заранее из искры неясной — ясное знание. ПОНЕДЕЛЬНИК — СУББОТНИК
Выходи, разголося́ песни, смех и галдеж, партийный и беспартийный — вся рабочая молодежь! Дойди, комсомольской колонны вершина, до места — самого сорного. Что б не было ни одной беспризорной машины, ни одного мальчугана беспризорного! С этого понедельника ни одного бездельника, и воскресение и суббота понедельничная работа. Чините пути на субботнике! Грузите вагоны порожненькие! Сегодня — все плотники, все железнодорожники. Бодрей в ряды, молодежь комсомола, киркой орудующего. Сегодня новый кладешь камень в здание будущего. АВТОБУСОМ ПО МОСКВЕ Десять прошло. Понимаете? Десять! Как же ж поэтам не стараться? Как на театре актерам не чудесить? Как не литься лавой демонстраций? Десять лет — сразу не минуют. Десять лет — ужасно много! А мы вспоминаем любую из минут. С каждой минутой шагали в ногу. Кто не помнит только переулок Орликов?! В семнадцатом из Орликова выпускали голенькова. А теперь задираю голову мою на Запад и на Восток, на Север и на Юг. Солнцами окон сияет Госторг, Ваня и Вася — иди, одевайся! Полдома на Тверской (Газетного угол). Всю ночь и день-деньской — сквозь окошки вьюга. Этот дом пустой орал на всех: — Гражданин, стой! Руки вверх! — Не послушал окрика,— от тебя — мокренько. Дом — теперь: огня игра. Подходи хоть ночью ты! Тут тебе телеграф — сбоку почты. Влю- блен весь- ма — вмес- то пись- ма к милке прямо шли телеграммы. На Кузнецком на мосту, где дома сейчас растут,— помню, было: пала кобыла, а толпа над дохлой голодная охала. А теперь магазин горит для разинь. Ваня наряден. Идет, и губа его вся в шоколаде с фабрики Бабаева. Вечером и поутру, с трубами и без труб — подымал невозможный труд улиц разрушенных труп. Под скромностью ложной радость не тая, ору с победителями голода и тьмы: — Это — я! Это — мы! |
