И — получил в ответ снисходительные, с пониманием, улыбки.

Отлучился в туалет. И тут, в предбаннике ресторана, увидел сидящего в углу за пластиковым общепитовским столиком Амлинского в компании какого-то невзрачного типа в засаленном пиджачке — судя по всему, редактора его будущей книги. На столе пребывал заскорузлый шашлычок, огуречно-помидорный салатик и мутноватого стекла графинчик с водкой. И — две тарелки с сосисками и горошком. Рядом со столом, облагораживая интерьер, высился блеклый фикус.

Да-с, встречали здесь мастера советской прозы явно по средствам редакторской зарплаты. Легко было представить и захудалую гостиницу, куда его поселили. Отдать ему, что ли, свою камеру в «Интуристе», все равно уже не нужна? С другой стороны, перепутают его личность с моей, да устроят какой-нибудь нонсенс, вот дело будет… Особенно, если нанятую ментами девку подсунут. Тут уж Вова точно погорит, заглотит наживку без промедлений, распустив свои перья во всей их поблекшей красе…

Пригласить этих пониклых литераторов к своей крахмально-скатертной столешнице, дымящейся горячими, с кухни, деликатесами? Мои новые знакомые-подельнички, конечно, проявят гостеприимство к знаменитому, хотя неизвестному им мастеру пера, ибо книг, за исключением Уголовного кодекса, не читают, но только вот мастер в компанию не впишется… И я тут же себе представил его унылую физиономию интеллектуала мирового, как он полагает, масштаба, среди лоснящихся рож местных деловых проходимцев, щеголяющих в итальянских костюмах и стодолларовых галстуках. С высокомерно-презрительной миной, будто опальный князь на пиршестве черни, он будет восседать среди никчемных бездуховных персонажей в уверенности, что его кормежка за их счет — высочайшее для них одолжение.

Нет, пусть со своим апломбом покуда непризнанного гения, мой педагог сегодня довольствуется сосисками…

Наш помпезный стол с роскошью своих блюд виднелся в проеме широких створчатых дверей, отчетливо Амлинским различимый. Я нутром чувствовал, что он ждет от меня приглашения, но, мило и дружески улыбнувшись ему, прошел мимо, узрев краем глаза в стенном зеркале его обращенный на меня взгляд. Взгляд был тяжелый… А меня кольнуло некое злорадство. Правда, мгновение спустя я его устыдился. Как часто мы не прощаем своим близким их слабостей, коих и в нас множество; как редко задумываемся об их судьбоносной сопричастности нам и судим их судом грошовых амбиций, пока не наступает прозрение с их уходом от нас. И вот уже не перед кем покаяться, оставшись в пустоте все суживающегося и суживающегося одиночества…

Но неутомимо и слепо влечет нас бодрая глупость незрелости по безоглядным дорожкам гордыни! Оглянемся на них потом, посочувствуем сами себе, над собою же подосадуем.

Счет за гулянку, который я мельком усмотрел, по количеству цифр соответствовал номеру моего паспорта, из него стоило вычесть квадратный корень, но мои сотрапезники оплатили его с тем же бесстрастием, с каким принял затребованную оплату накрахмаленный, с идеальной прической официант, похожий на исполнителя приговоров из фильмов об итальянской мафии.

Следующим днем в холле гостиницы меня встретил юркий улыбчивый помоганец министра. Набриолиненная прическа, штиблеты из узорчатой кожи, дорогой, явно от щедрот шефа, костюм, сидевший на нем, впрочем, неубедительно угловато, как фрак на садовом чучеле.

Служебная «Волга» вмиг доставила нас к главному здравоохранительному учреждению. За «Волгой» следовала машина с контролирующими мое передвижение гэбэшниками.

Министр, — низкорослый подвижный крепыш лет сорока пяти, сияя улыбкой и перстнем с крупнокалиберным бриллиантом на волосатом пальце, тут же предложил мне присесть к столу с загодя приготовленным чаем и пирожными, небрежно осведомившись, по какому поводу я оказываю ему честь своим визитом.

Я, в свою очередь, не напуская на себя излишней важности столичного цербера от журналистики, с теплой интонацией в голосе поведал ему горестную историю о поступившей в «Человек и закон» жалобе от несправедливо отлученной от министерской кормушки гражданки СССР Кязимовой, чьей кляузой, увы, теперь придется мне, человеку служивому, поневоле разбираться…

— Она уволена по существу совершенных ей проступков! — тут же вскипел мой собеседник. — Пусть скажет спасибо, что о ее злоупотреблениях я не сообщил в органы! Я просто добрый человек! Иначе бы она писала свои жалобы из тюрьмы!

— Видите ли, — продолжил я доверительно, — мой визит к вам продиктован не просто ее заявлением, каких мы получаем по сотне на дню, но и фактами иного рода… — Я положил на стол папочку с компроматом, случайно задев ей крем от пирожного. — Факты изложены здесь. В них тоже упоминается перспектива тюрьмы, но с другим фигурантом… Однако и это не самое главное! — Я конспиративно понизил тон. — Вы — человек очень высокого уровня, правительственного уровня — и нужен ли кому-либо… — я намекающе завел взор к потолку, — Этот скандал, по сути, из ничего…

— На ее должности сейчас работает другой человек! — отрезал он, как рявкнул, но папочку взял, стер налипший на нее кулинарный крем пальцем, размазав его затем по какому-то пустяковому, видимо, документу, лежавшему на столе.

— Я в курсе, — ласково отозвался я. — На ее должности работает ваша знакомая по имени Земфира. Но Земфиру можно использовать и по другому назначению… Впрочем, тут вам виднее… Свои кадры и их достоинства вы знаете куда как лучше…

Пролистав папку, он поднял на меня залитый ненавистью взгляд, буркнув:

— Я должен внимательно ознакомиться с предоставленными вами материалами. Приезжайте завтра в это же время. Машину я пришлю.

— Не утруждайтесь, я на своей, — ответил я.

Выйдя из министерства, я сел в гэбэшную «Волгу», затылком ощущая на себе внимательные взоры из окна кабинета министра и представляя себе его помоганца, лихорадочно записывающего номер машины. Номер они скоро пробьют и неприятно озадачатся, уяснив, что меня прикрывают чекисты.

Про себя я отметил холодно и с оттенком лицемерной горечи: моя журналистская хлестаковщина продолжалась, крепла и все более изощрялась в своем мастерстве. Но, что удивительно, в своем юридическом статусе она была неуязвима и неподсудна! Можно даже было утешиться мыслью, что я выступал в качестве народного контролера. Таковой контроль в СССР существовал. Хотя отчего-то был не достоянием народа, а партийных органов. И мой школьный приятель, угодивший на соответствующую должностенку в районный комитет этого народного контроля, с успехом заходил с черного хода во все подведомственные ему магазины, вынося из их тайных кладовых еженедельно заготовляемый для него дефицит в виде сервелата, шпрот, бананов и прочих тогдашних изысков. Причем, для отоваривания народоконтрольцев магазинами определялся свой день, в ряду других, отведенных для посещения закромов представителями ОБХСС, партии и местной администрации.

Свой следующий визит я нанес заместителю прокурора республики, у кого также лежало заявление о восстановлении жены Изика в должности. Заместитель принял меня тепло, финтить не стал, а откровенно поведал, что на этой работе недавно, переведен сюда с должности второго секретаря партии, дав понять, что, согласно кремлевским разнарядкам, все вторые позиции в республиках должны занимать русаки, дабы как-то ослабить кумовство в местных структурах власти; далее сообщил, что отправил бумагу вниз, прокурору города, намекнув ненароком, что положительное решение в пользу истца тот вынесет едва ли.

— А не могли бы вы сообщить ему о моем приезде и попросить меня принять? — спросил я.

Он снял трубку «вертушки». Сообщил озабоченно тут же откликнувшемуся собеседнику:

— Приехал специальный корреспондент из «Человека и закона» по поводу жалобы Кязимовой… Ну, той, из министерства… Да, Четвертое управление… В общем, как понимаю, в Москве недоумение, почему нами не выносится протест? Ты посмотри, что там к чему… И еще: когда его принять сможешь? Завтра? Все, давай… — положив трубку, подмигнул мне заговорщицки, — Ну, вперед… Все, что можно, я сделал…