— Так вот, — горестно продолжил классик, выпивавший, надо сказать, интеллигентно, но крепко, — между нами состоялся принципиальный разговор. Я назвал его пропойцей и сказал, что, если он не завяжет, говорить нам будет не о чем…

— И?..

— И… — Аркадий развел руками. — Обиделся, зараза. Хлопнул дверью и ушел. С тех пор не общались… А что, я был неправ?!

— Ну, в чем-то…

— Вот именно!

А мне поневоле вспомнился Высоцкий и Любимов. Сцена была следующая, привязанная как раз к второсортности остросюжетной литературы: режиссер в очередной раз отчитывал недисциплинированного артиста:

— Ты опять срываешь график спектаклей! Ты абсолютно рассредоточен в роли! А почему? Снимаешься в какой-то детективной сериальной чепухе, накарябанной какими-то Вайнерами!

— Юрий Петрович, съемки закончены, все!

— А сколько ты убил времени на эту муру!

Высоцкий пожал плечами:

— Надо было заработать…

Меня тогда кольнуло: то ли спорить ему не хотелось, то ли решил подыграть…

Прошли десятилетия. «Место встречи» Вайнеров с Высоцким в одной из своих лучших ролей, зритель смотрит и сейчас, наслаждаясь каждым кадром картины, а спектакли Любимова, фрагментарно оставшиеся на плохих кинопленках — хорошо, что оставшиеся даже в таком виде — увы, поблекли, оттеснились в архив нашей театральной истории.

Время рассортирует все и вся по полагающимся местам и всем воздаст по заслугам!

В 1991 году мне позвонил Колбергс, сказав:

— Андрей, дай мне хоть какую-нибудь новую вещь, я опубликую ее, немедля…

— Так у вас же всегда своих хватало…

— Никто ничего не пишет, ты о чем? Всех раскидало по сторонам, все элементарно выживают… Какая сейчас в Латвии литература? Писатели торгуют на рынках женскими трусами… А я вообще в недоумении: за что сидел, теперь дают медаль!

И… я снова очутился в загородной бане под Ригой в компании друзей Андриса, и еще была несокрушимо крепка советская власть, и ветры перемен только зрели в обществе, уже разуверившемся в лживых посулах грядущего изобилия и всеобщего благоденствия. Начальство, уткнувшееся в свои кормушки, не желало замечать всеобщего дефицита всего, продолжалась бессмысленная афганская война, обесценивались деньги; закручивались, прокручиваясь, идеологические гайки; страна тухла в тупике застоя…

Все это звучало в наших разговорах за столом в предбаннике, итог же подвел Колбергс, воздев пенную пивную кружку над жареными кабаньими потрохами:

— Гниют опоры, но незыблем свод!

Свод, впрочем, скоро рухнул, убив и изувечив миллионы неквалифицированных строителей коммунизма, но — не прорабов, большинство из которых благополучно дотянули до глубокой старости, разместившись в итоге на престижных погостах. Ответственности за эпохальный эксперимент никто не понес, огрехи списали на заблуждения теоретиков — Маркса и Энгельса, кстати, что документально доказано — убежденных русофобов.

В бане присутствовали два интересных персонажа, друзья Андриса: подпольный предприниматель Имант и милицейский полковник из ОБХСС — большой начальник, возглавляющий в местном министерстве один из отделов советской экономической инквизиции. Судя по непринужденности общения, полковник и Имант находились в отношениях вполне приятельских и, как я не без оснований заподозрил — деловых. Термин «крышевание бизнеса» появится значительно позже, но в ту пору, зачатки сосуществования бизнеса и структур, нагло бизнес обирающих под предлогом его защиты, уже начинали приобретать устойчивые развивающиеся формы.

Имант занимался подпольным производством джинсов, копируя продукцию фирмы «WRANGLER». К качеству его товара придраться было невозможно. Подделка ничем не отличалась от оригинала. Собственно, и продавалась, как оригинал с лейблом «Мэйд ин юса».

— Дайте мне свободу производства, я этими портками завалю не только Латвию, но и весь Союз! — говорил Имант. — Народ давится в очередях за какими-то польскими неликвидами, а у нас на складах качественной хлопковой ткани — мегатонны. Нет джинсовой нормальной краски? Фигня! Я нанял толкового химика из какого-то НИИ, где он получает три гроша в месяц, и он за две недели замешал нужный краситель из подручных материалов. Фирменные заклепки? Гравер за две бутылки водки вырезал штамп. Теперь клепай эти заклепки тысячами. Другое дело — расходы на пресс…

— И на ОБХСС… — вставил Андрис в рифму.

— Без расходов нет доходов, — отозвался Имант.

— Кстати, — сказал Бренч. — Когда я начал снимать «Мираж», сразу же возникла проблема с иностранными шмотками. У кого мы их только не одалживали! Где только не побирались! Попробуй сними в Латвии Америку. Собирали мусор в рижском порту: коробки, сигаретные пачки, пустые бутылки…

Картина «Мираж» по роману Джеймса Чейза «Весь мир в кармане», в ту пору прогремел по всей стране. И как только начальство дало добро на съемки сериала об американских гангстерах? Думаю, за этим стоял успех предыдущей ленты Бренча «Долгая дорога в дюнах», и — искусно составленная им заявка на фильм, обнажающий, дескать, гнилую хищническую суть капиталистического мира.

— Прокол в «Мираже» есть, — сказал я. — Там бедолагу итальянца кусает кобра. А кобр в Америке не водится…

— Это — да, — согласился Алоиз, он же, в дружеском кругу — Алик. — Но я и в серпентарии побывал, где на всяких гадюк насмотрелся, и снимать их пытался в разных ракурсах, все какие-то червяки… А вот кобра — она эффектная… Капюшон, стойка…

Итальянца в «Мираже» сыграл Борис Иванов, впоследствии снявшийся в уже в моем фильме «Человек из черной «Волги».

— Я взял Иванова, — пояснил мне позднее Алик, — поскольку нужен мне был этакий жуликоватый, себе на уме типаж. А он — коллекционер антиквариата. Коллекционеров я знаю, это категория особая, с изощренными манерами, им надо провернуть сделки с непременной выгодой в свою пользу, а это — и суть его роли…

— За искусство кино! — нетрезво высказался полковник, открывая очередную бутылку.

Обилие выпивки не могло не сказаться на ее первоначальных последствиях: милицейский начальник, покопавшись в своем портфеле, извлек из него пистолет «Парабеллум», он же люгер, он же «P-08».

— Надо проветриться, — сказал он. — Постреляем?

— Откуда такая красота? — удивился я, разглядывая вороненую, без потертостей, сталь пистолета, накладки рукояти из темно-коричневой древесины грецкого ореха, с микронной точностью подогнанные детали пружин и затвора…

— Наследство от «лесных братьев», — прозвучал ответ. — Мой папа у них целый арсенал конфисковал в свое время. А из этого ствола, — продолжил он, многозначительно прищурившись, — трех энкавэдэшников в упор завалили на месте…

Что интересно, никакой соболезновательной интонации в голосе стража порядка при этом комментарии я не услышал, а вот нотку злорадства различил отчетливо. И это наводило на мысли…

Вся компания вышла во двор. За воротами расстилалось ночное поле, за ним чернели далекие пики елей.

Дружно, из березовых неколотых кругляшей, мы соорудили двухметровую стойку, на которую водрузили отсеченную кабанью голову.

— Патронов я мало взял, — сокрушался полковник.

— У меня есть, — отозвался Андрис. — Вот странно: столько лет минуло со времен войны, а ни один не дает осечки… Порох у немцев был — что надо!

И — пошла пальба! С возгласами восторга на латвийском языке и — нецензурными проклятьями на русском в случае промахов, что свидетельствовало о прочном укоренении языка старшего брата в Прибалтике. Если же принять во внимание возгласы латышей, попавших молотком по пальцу или наступивших на грабли, особенно — с укороченной ручкой, то выяснится, что население Латвии — сплошь русский народ. В упомянутых же случаях, без знания русской речи, и сказать-то, в общем, нечего…

Изрешетив кабанью голову, вернулись в баню.

— За нашу советскую милицию! — провозгласил представитель власти. — И пусть я здесь один…

— Почему же, — перебил его Андрис. — Наш друг Андрей — помощник заместителя министра…