— Ты усы отрастил? — сказал Никита.

Я потрогал пальцем растительность на своей верхней губе.

— Шикарные, правда? — спросил я.

На полшага отошёл от БМВ. Паша усмехнулся, а его младший брат помотал головой.

— Не, не правда, — сказал Никита. — Не шикарные, а противные. На толстую гусеницу похожи.

Стоявшие рядом со Смирновыми подростки отреагировали на его слова громким смехом. Они не бросились в рассыпную, когда я подошёл к ним. Смотрели на меня, запрокинув головы.

— Паша, я слышал: ты на хоккейном матче жевательной резинкой разжился, — сказал я. — Добыл сразу несколько пачек. Молодец. Не продашь мне одну? За червонец.

Я вынул из внутреннего кармана куртки десятирублёвую купюру, продемонстрировал её парням. Павлик при виде денег нахмурил брови, словно задумался. Но тут же решительно качнул головой.

— Нет, — сказал он. — Не продам. Не могу.

Паша вновь настороженно посмотрел мне в лицо и сунул руки в карманы куртки. Будто проверил, не потерял ли свою добычу. Я извлёк из своего внутреннего кармана второй червонец, приложил его к предыдущему.

Спросил:

— А за двадцать рублей?

Старший из братьев Смирновых удивлённо вскинул брови. Он взглянул на деньги в моей руке. Мне почудилось, что он и его приятели вдруг перестали дышать.

— Двадцать рублей за одну пачку риги? — переспросил Паша.

Поднял на меня глаза, моргнул.

— Двадцать рублей, — подтвердил я. — За одну пачку.

— А давай!

Пашка (пока ещё не ставший Мирным) махнул рукой. Он извлёк из кармана маленькую упаковку с пятью пластинками жевательной резинки «Wrigley» и протянул её мне. Получил из моих рук две купюры по десять рублей.

Смирнов недоверчиво осмотрел деньги и поспешно спрятал их в карман брюк. Он тут же приосанился. Горделиво взглянул на приятелей, будто новый миллионер — те всё ещё изумлённо таращили глаза.

— Дядька, а у меня тоже есть рига! — воскликнул стоявший слева от Никиты Смирнова ушастый паренёк (его уши выглядывали из-под вязаной шапки). — Гони деньгу, дядька! Только я тебе за двадцать не продам. Четвертак давай! Вот.

Парень показал мне слегка изогнутую пачку жевательной резинки (извлёк он её будто из воздуха, как настоящий фокусник). Но я покачал головой и заявил, что одной пачки жвачки мне вполне хватит. Ушастый разочарованно вздохнул.

— Так бы и сказал, что у тебя денег больше нету, — проворчал он.

Я спросил у Смирновых:

— Много на матче сегодня было народу?

— Прилично, — сказал Паша. — Почти полный зал набился.

— Там же жвачку раздавали! — сообщил Никита. — Из моего класса пятеро пришли. А из Пашкиного почти все пацаны явились и даже две девки. И из нашего двора пацаны были. Мы удачно сидели. Канадцы прямо в нас жвачку бросали. Повезло…

Никита рассказывал мне о том, как иностранцы швыряли в зрителей хоккейного матча «ригой» (жевательной резинкой «Wrigley»). Похвастал, что поймал почти столько же пачек, сколько и его старший брат («только на одну ригу меньше»). Пожаловался, что милиционеры и солдаты запрещали собирать упавшую на пол жевательную резинку («но мы с пацанами её всё рано всю смели»). Рассказал он и о том, чьи жалобные крики я недавно слышал: однокласснику Никиты после матча «раздавили» руку (парень упал, и по нему «прошла толпа»). Никита тряхнул карманом куртки, в котором звякнули друг о друга значки. Сообщил мне, что надеялся на «обмен» с иностранцами (потому они с братом и рванули из дворца спорта в первых рядах), а те «не пришли к автобусам».

Я слушал торопливый рассказ младшего из братьев Смирновых; видел, как предлагавший мне жвачку за «четвертак» ушастый паренёк подошёл к капоту машины Высоцкого и чиркнул спичкой.

— Вэ, Мэ и английская Вэ! — громко прочёл парнишка надпись на логотипе автомобиля.

— БМВ, — поправил его Паша Смирнов. — Это немецкая машина. Из ФРГ. Мне батя рассказывал, что Высоцкий на БМВ сейчас ездит. Папка сам это видел. Но только у Высоцкого не серая машина, как эта, а синяя.

Ушастый паренёк потрогал логотип БМВ пальцем.

— Пацаны, дайте мне ножичек, — попросил он. — Я эмблемку эту отдеру. Медаль себе из неё сделаю. Клёвая медалька получится!

— Я тебе сейчас уши отдеру, — отозвался я. — Свали от машины, малой!

Я угрожающе топнул ногой. Ушастый паренёк на шаг попятился и от БМВ, и от меня.

— Дядь, а тебе что, жалко? — спросил он. — Или это твоя ВэМэВэ?

— Это моего друга машина, — сказал я. — Такие машины в Москве есть только у него и у Владимира Высоцкого. Вон, Паша знает.

Смирновы (оба) кивнули. Паша призывно махнул рукой.

— Поехали по домам, пацаны, — сказал он. — К автобусам не пойдём. Мне сказали, что у канадцев с нашими ещё одна игра будет. Там мы с ними и махнёмся. А сейчас их искать уже нету смысла: они, наверное, уже уехали.

Парни попрощались со мной, поочерёдно пожали мне руку (в том числе и ушастый парнишка). Они обменялись друг с другом короткими репликами и зашагали к метро, куда всё ещё направлялась вереница советских граждан, начинавшаяся около юго-восточного выхода из дворца спорта «Сокольники». Я отметил, что поток выходивших через распахнутые ворота первого выхода людей уже ослаб. Но он не закончился: люди по одному или небольшими группами всё ещё спускались по узкой лестнице. Фонари около дворца спорта по-прежнему не светили. Но света из окон здания хватало для того, чтобы люди видели дорогу под ногами. А горевшие в стороне метро огни служили теперь уже бывшим болельщикам хоккейного матча своеобразными маяками.

Я вернулся к БМВ, вновь прислонился к нему и наблюдал за спускавшимися по лестнице людьми: высматривал среди них Владимира Высоцкого. Ещё во время разговоров со Смирновыми я отметил, что света в окнах дворца спорта «Сокольники» не стало меньше даже после того, как большая и самая торопливая часть зрителей покинули трибуны ледовой арены. На газонах рядом с первым выходом на этот раз не появились накрытые белыми простынями тела. А во всё ещё звучавших на территории спорткомплекса голосах слышались веселые, а не горестные ноты. Я нащупал у себя в кармане ключ. Подумал о том, что явившийся с этим ключом к юго-восточному выходу человек (отправленный мною в качественный нокаут) наверняка уже ушёл от лестницы и растворился в толпе.

Через полчаса после окончания матча я всё же утратил терпение и направился к лестнице. По ходу убедился, что нокаутированного мной человека слева от выхода сейчас не было. Не увидел я на ступенях и контролёра. Навстречу мне спускалась троица старшеклассников. Парни выглядели невесёлыми (будто рыбаки, которые возвращались с рыбалки трезвыми, уставшими и без улова). Я мазнул взглядом по их лицам, поправил на голове кепку. По лестнице я взбирался неохотно, всё ещё поглядывал вверх и прислушивался к голосам и топоту шагов (но постукивание тяжёлых каблуков Владимира Высоцкого не услышал). Лестница, а потом и коридор (по которым я шёл) показались мне даже теснее и уже, чем я представлял раньше. На полу под моими ногами шуршали фантики от жвачек и от конфет.

Дорогу мне преградила невысокая худощавая фигура (мужчина выглядел худощавым даже в куртке).

— Товарищ, вы куда? — спросил у меня мужчина. — Матч закончен. Вход в спорткомплекс закрыт.

Я коснулся его лица скучающим взглядом и вынул и кармана удостоверение Бурцева. Показал худощавому надпись на обложке. Тот замер, будто увидел направленное ему в глаза дуло пистолета или заметил у себя на груди красное пятно лазерного прицела.

— Старший лейтенант КГБ Елизаров, — представился я. — Вы здесь работаете?

Мужчина судорожно сглотнул слюну и тут же кивнул головой. У него за спиной мигнула на потолке лампа.

— Я… — произнёс он. — Да. Я… работаю. Здесь.

— Прекрасно, — сказал я. — Где ваше начальство?

Пристально посмотрел мужчине в глаза. Сверху вниз. Сунул удостоверение в карман куртки. Почувствовал, что от худощавого пахло табачным дымом и спиртным. Сурово нахмурил брови.

— Так это… в больнице наш директор.