— Здравствуй, дочь! Как ты поживаешь? Хорошо себя ведёшь, не расстраиваешь маму?

Девушка гладила малышку по волосам, робко улыбаясь. Мэри очень серьезными карими глазами взглянула с той стороны прямо сквозь экран и сказала:

— Дядя, я вас совсем не знаю… У меня уже есть папа, зачем же мне второй? И вообще, мама, ты ведь мне запрещаешь разговаривать с незнакомыми людьми!

Женщина прижала её голову к себе:

— Ну зачем ты так, Мэри…

Девочка вырвалась и убежала куда-то за границу видимости. Марк шумно вздохнул.

— Прости, Марк… Тебя слишком долго не было рядом, она успела вырасти…

Почувствовав моё присутствие, мой сводный брат обернулся. Увидел меня, выключил экран и понурился, глядя в пол. Отвечая на мой немой вопрос, сдавленно произнёс:

— Это единственный разговор с ними, который у меня сохранился. Пересматриваю иногда.

Я оторвалась от дверного косяка, закрыла за собой дверь, бесшумно прошла в комнату и присела на кровать рядом.

— Как много, оказывается, я о тебе не знаю, Марк! Почему ты скрывал, что у тебя есть дочка?

— Я плохой отец. Вернее, даже не отец вовсе, а так… Что бы ты обо мне подумала, если бы узнала, что от мимолётной связи у меня появилась дочь, а я вместо того, чтобы принять ответственность за семью, улетел в дальние края? Нет, я, конечно, поначалу посылал им деньги, но она вскоре отказалась от передач – у неё появилась своя полноценная семья… Я опоздал. Теперь у меня осталось только вот это. — Он махнул рукой в сторону экрана.

— Но ведь самое главное, чтобы они были счастливы, — попыталась я утешить его. — Неужто ты ни капельки не рад за них? Сам же посуди – твой образ жизни совсем не располагает к осёдлости. Какая тут семья, если постоянно мотаешься по всей Галактике? Да и к тому же, если подумать, у тебя тоже есть семья – это мы.

Я мягко коснулась его лица, а он посмотрел на меня намокшими глазами. Сердце защемило – я никогда не видела его таким несчастным, – и я обняла его, прижавшись волосами к небритой щеке.

— Ну что ты, Марик? Ты живой, ты не один, у тебя есть я, наконец…

Он всхлипнул. Страшно и непривычно было видеть его таким. Страшно было от пережитого в каюте Мэттлока, от рухнувших на меня воспоминаний. Страшно было из-за синдрома отмены – организм выводил «Персистенс», который, словно миксер, в очередной раз беспощадно перемолол мой гормональный фон.

Среди всех этих страхов мне вдруг захотелось почувствовать себя в безопасности, буря эмоций овладевала мною. Хотелось схватить Марка и спрятать его вместе с собой где-то глубоко-глубоко, куда не доберутся ледяные ветра, ошибки прошлого и отходняки.

Я взяла его лицо обеими руками и прильнула к его губам в нежном поцелуе. Между нами вспыхнул электрический разряд, невидимая искра, и он, забыв обо всём, мягко сгрёб меня за талию и прижал к себе.

«Дура, ты совершаешь ошибку!» — колотилась на границе сознания единственная мысль.

Но мне было уже всё равно – мне и родному мне человеку было плохо. И ближе, чем Марк, у меня никого не было…

* * *

… Разгорячённые и обессилевшие, мы лежали на кровати. Он отрешённо смотрел в потолок, а я, положив голову ему на грудь и перекинув через него мехапротез руки, глядела в окно на горные вершины, озарённые лучами рассвета, и размышляла о том, что теперь будет. Я позволила себе минутную слабость, и это неизбежно скажется на наших дальнейших отношениях. Меня никогда не беспокоили загулы Марка, когда он пропадал на пару дней с очередной путаной или пытался склеить новую неприступную стерву из спортивного интереса, но теперь… Я представила, как буду ревновать его к каждой встречной-поперечной – и это при том, что мы будто бы ничем друг другу не обязаны. Переспали и забыли, да?

— Марк, ты будешь мне изменять? — бесцветно, задумчиво спросила я.

Он поперхнулся и закашлялся. Придя в себя, воскликнул:

— Но мы же ещё не женаты!

— Но уже встречаемся, да? Нельзя же просто так взять и вычеркнуть эту ночь из жизни.

— Ты же первая меня поцеловала! — возмутился он.

— Мне стало тебя жалко, я хотела тебя успокоить. Не думала, что это зайдёт настолько далеко…

Конечно, я лукавила, ведь в первую очередь мне было страшно за себя, и только потом жаль его самого. Он поднял бровь и почесал затылок:

— Да уж, обезоруживающая откровенность… Тут мне стоило бы оскорбиться, но почему-то не получается.

— Не потому ли, что кровь от головы отлила?

— Пожалуй, что так, — легко согласился он. — Но это было здорово, правда? Главное – не придавать этому слишком большое значение. Займёмся своими обычными делами, а там уж оно само как-нибудь наладится…

Ага, конечно, наладится. Я уже жалела о содеянном, однако… Мне и вправду понравилось, и в целом у меня теперь было приподнятое настроение. Марк действительно знал толк не только в еде.

— Ладно, хватит уже валяться, а то всё самое интересное проспим. — Я встала, потянулась и, провожаемая его каким-то сыто-похотливым взглядом, принялась одеваться. — Я хочу оглядеться на местности и посмотреть, что за посёлок за этими горами…

А картинка за стеклом была словно из сказочного сна. Сна? Чёрт, а ведь я совсем забыла, почему вообще очутилась здесь, в каюте Марка.

— Слушай, Марк… Вчера ночью, перед тем как я пришла к тебе, меня позвал Томас. Не спрашивай, как – я сама до конца не поняла. Но он показал мне картину – какой-то невероятный мир, ставший жертвой этого чёрного… я даже не знаю, чего. Того, что уничтожило мой мир.

Марк мигом посерьёзнел.

— Червяк решил показать тебе видения из прошлого? И с чего бы это вдруг?

— Это ты у меня спрашиваешь? Оно толком ничего не может объяснить, но вот показать умеет, в этом ему не откажешь… Картинка была очень убедительная, совсем живая. И теперь у меня такое чувство, будто что-то плохое должно произойти.

— У тебя всегда такое чувство, — отмахнулся Марк.

— Теперь – по-настоящему. Он сказал: «Это было, и это будет». То, что забрало у меня дом, вернётся. Но я не знаю, что с этим делать.

— И теперь ты вспомнила данную себе клятву?

Я кивнула.

— И потом было что-то ещё. Какой-то коридор, несущийся сквозь тьму…

— Ты понимаешь, что всё это означает?

— Могу лишь предположить, что он знает наперёд о том, что этот шар появится вновь. И он хочет, чтобы я была готова.

— Загадки, кругом загадки… Кстати, о загадках… — Марк присел на кровати. — А ведь мы так и оставили артефакт в разбитой машине, словно какой-то мусор.

— И правда, было как-то не до этого, — спохватилась я. — Пойду проверю, не утащили ли его медведи…

Выбравшись в коридор, я направилась в сторону грузового отсека. Из кают-компании слышались голоса стариков. Дядя Ваня жужжал:

… — Горинско-захаровский Мюнхгаузен – это, прежде всего, художник романтическо-модернистского склада! Он создаёт невероятную субъективную реальность! Которая, первоначально шокируя, в конечном счёте становится правдой!

Мэттлок раздраженно возразил:

— О какой правде речь?! Наоборот – показан кризис идеи правды, когда в обществе утверждается убеждённость в том, что поиски правды бесплодны и разрушительны, что сама правда, если она явится миру, непременно обманет ожидания правдоискателей и принесёт больше бед, чем комфортная ложь!

— Кажется, Рональд, я начинаю понимать тебя и твои замалчивания! Комфортная ложь – вот, что ты готов дать нам вместо правды!

— Не нужно инсинуаций – я не собираюсь вам врать! Но будущее – это не прогноз погоды, его нельзя так просто взять и предсказать!..

Голоса позади меня стихли, и я очутилась в грузовом отсеке. В ангаре пятен крови не было – их, очевидно, смыл небольшой робот-уборщик, стоявший сейчас в углу помещения. А в переходном шлюзе всё так и осталось, как было позавчера вечером, когда мы с грохотом влетели сюда на глайдере. Похоже, дядя Ваня оставил уборку шлюза на нашей с Марком совести. Сами нагадили – сами убирайте. Что ж, это было бы справедливо, если бы не опасный манёвр самого деда, в результате которого нас чуть не размазало о корму корабля.