— Тогда в чем дело, мальчик?
«Мальчик».
«Парень».
«Сынок».
«Свят».
И чертов «Святик»!
— Алексей Максимович, я Вас очень прошу, не называйте меня этими уменьшительно-ласкательными словечками. Мне до черта лет, а я…
— Ольга ждет, Святослав Сергеевич, — он вдруг становится серьезным и весьма категоричным. — Ты, видимо, кое-что забыл. Разреши, я тебе, мой дорогой, напомню.
Забыл, что всей жизнью его жене обязан? Это вряд ли!
— Я ведь навещал, — надменно искривляю губы. — Мы разговаривали, а я уже докладывал об этом. Делились впечатлениями и мыслями, — хочу добавить «чего тогда еще», но сдерживаю свой порыв и продолжением работодателя не огорчаю, — между прочим, довольно продолжительное время. Я не хочу быть чересчур навязчивым. Поймите, пожалуйста.
— Слушай сюда, армейский черт, будь чуточку нежнее с впечатлительными дамами. Нам с ней на двоих очень много лет, чудила, к тому же одни дочери в загашнике, у которых с личной жизнью не все в порядке, а ты мне тут про навязчивость втираешь. Ты безразличен, жесток и жутко принципиален. От подобной хрени надо отступать. В нужный момент, конечно. Ты вкурил, — специально подчеркивает все тоже обращение, — наш случайно названый сынок?
Качну, наверное, в знак своего согласия головой и кончим препирательства и никому ненужный торг.
— Как дела у Дори? — так жалко проявляю подобное по описанию участие.
— У рыбки все очень хорошо. Ярослав — ее единственный и неповторимый чудо-муж. Там трое детей, двое из которых — непоседливые мелкие мальчишки, а Яська — маленькая женщина на выданье. Горовые счастливы. Ты разве не общаешься с дружком по автоматам?
Я одиночка! Видимо, такая нехорошая судьба у «Свята». Гнилая кровь, дурные гены, да персональные заскоки, от которых чахнет все окружающее меня живущее на земле пространство.
— Только по телефону. Он всегда занят, а я…
А я, собственно говоря, что? Ни то ни се! Брат по оружию, с которым когда-то Ярик Горовой свою одну-единственную военную кампанию то ли по дурости, то ли по жадности, то ли еще по какой-такой причине быстренько прошел.
— У-у-у, все ясно. Я, черт возьми, совсем не удивлен, — Алексей задирает подбородок, закусывает нижнюю губу и сморщивает кожу на лице, засасывая внутрь щеки. — Мечтаешь о непролазной тайге и промерзшей до земного ядра унылой тундре с оленьей упряжкой вместо грозной машины, Мудрый? Где чаща глубже и темнее, там тебе комфортнее и удобнее? Нестираемый отпечаток боевых событий? Тошнит и мутит от простых людей?
Ему, наверное, виднее. Светлый мир никогда не осознает чертову войну. Это нужно испытать, выстрадать, почувствовать. Словами страшное не рассказать. Во всяком случае, я больше не пытаюсь. Такое вживую не познавшим определенно ни к чему…
«Я беременна! Ты слышишь, что я только что сказала, гад?» — Юля дергает меня за руку, цепляется и виснет неподъемной тушей на плече. Собой случайно задевает заднюю часть шеи, мои лопатки, позвоночный столб и скулящую от радикулитных колик поясницу. Ее тепло проникает внутрь, обжигая кожу и сильно напряженные мышцы, Смирнова превращает в пепел мои кости, вспучивая сухожилия, разрывает волокна, взрывая искромсанное грязными скотами и без того никак не заживающее тело.
«Пошла вон, блядь!» — гарцую, изображая взбесившегося жеребца, киваю головой и выгибаюсь тылом в попытках скинуть седока. — «Слезь с меня, сука» — выкручиваюсь и даже как-то умудряюсь дать ей хлесткую пощечину.
«А-а-а-ай!» — вопит Юла. — «За что?» — прикрыв обожженную моей ладонью скулу, пищит, взывая к состраданию. — «Это очень больно, Святослав. Ай-ай-ай» — всхлипывает и ненатурально хнычет.
«Тварь!» — шиплю сквозь зубы.
Раз по-хорошему она не понимает, значит, придется преподать урок с физическим уклоном. Военное мастерство на гражданке не пропьешь и уж точно не забудешь. Кто побывал на передовой, в плену или нечеловеческой безжалостной мясорубке, когда за дымом, всполохами, гарью, пылью, пеплом, полноводными реками темной мертвой крови уже ни черта не видно: кто здесь враг, а кто твой друг, кто свой, родной, тот никогда не будет сомневаться в том, чтобы нанести удар на упреждение. Это правильно, своевременно, безупречно и однозначно верно.
Я бью Юлу без сожаления, без сострадания, без сочувствия, без раскаяния, без упрека, по правилам, с замахом и оттяжкой. Я бью ее со всей в сражениях нерастраченной блядской дури!
«Спасибо» — она рыдает и покорно мотает головой за каждым ударом, который стоически выносит. Кожа, как от скобления рубанком, задирается, обильно кровоточит, краснеет, набухает, а Смирнова стонет. — «Еще! Еще! Еще, Святой!» — а после потухшим голосом вдруг заключает. — «Ты очень пра-а-а-а-в, любимый! Я так тебя люблю!»…
— Как у тебя подобное выходит, мерзавец? М? И спать, и слушать. Ку-ку! — Смирнов щелкает перед моим носом пальцами. — Это что-то, видимо, военное? Какой-то навык? Этому в учебке обучают? Сначала, видимо, теория, а практику отрабатываете в долбаных полях?
— Нет.
— Ты хоть услышал, что я сказал? Осознал?
«У меня будет полчаса, Святослав» — бросаю взгляд на вспыхнувший сознанием экран смартфона, лежащего передо мной на столе, необремененном рабочими бумагами.
— Я могу быть свободным? — протягиваю руку к вибрирующему аппарату.
— Да.
— Спасибо, Алексей, — поднимаю телефон и приближаю сверхтонкий корпус к себе, вплотную к прищуренным глазам и вздернутому носу.
— Пока не за что. Ты, засранец, все же помни о своей молочной матери…
— … — в знак согласия и понимания головой киваю, а сам сосредотачиваюсь на том, что, по неотпускающим душу и сознание ощущениям, будет еще одно «любезное» и «содержательное» послание.
— Так занят, что даже голову поднять не в силах? — заглядывает мне в глаза в попытке отыскать в них слабенькое понимание и жалкое сочувствие. — Ты бы…
— Извините, Алексей, но…
«Обскура?» — прилетает новое послание.
— Да-а-а-а. Бля-я-я! Вали отсюда, Свят. Вали, пока я не передумал, — я вскидываюсь, а он, заметив это, продолжает. — Пока ты, сучий олух, находился при офицерских дугою выгнувшихся погонах, да при выглаженной форме, был самым настоящим человеком, классным и улыбчивым парнишкой. Ты был тем… — он запинается на одно мгновение только лишь для того, чтобы собраться с мыслями и выдать забытую давным-давно избитую до дыр простую чушь. — Короче, Мудрый. Я думал, что Ксю — твоя любовь и ты желаешь взять ее в жены…
— Мы не встречались и не были парой, Алексей Максимович. Никаких близких контактов с сестричкой, — опровергаю наперед все, что он сейчас, похоже, скажет. — Только приятельские отношения. Это дружба…
— Да уж! Братско-сестринские побегушки. Ты моему отцу про дружбу между разнополыми залил бы. Самое время громко рассмеяться, Свят. Думаю, что опосля такого с большим трудом на своих двоих бы в норку отвалил. Куда приятнее сказать — приятельские, да? Ты пудрил разум моей младшей, давил на жалость и пользовался ее наивностью. Хм! Определенно, ты герой-любовник. Мне, видимо, надо бы порадоваться, что Ксю сошла с дистанции по причине выдуманной родственности. Спешу огорчить, молодчик. Ты подумай на досуге о том, что Юля — моя старшая племянница и третья по возрасту дочь. Я не слепой, Мудрый. Уверен, что и Серж тебя читает, как раскрытую, с поломанным корешком, довольно скучную и опостылевшую книгу. Иногда, друг мой, необходимо смириться и не начинать того, что давно прошло. Как достучаться до сознания? Ты хоть моргни, любезный. Намекни. У тебя ведь есть все…
Все, что по физиологическим признакам для скучной жизни нужно. Есть все — он прав и с этим не поспорить. Есть все… Все… И даже сын! Сын по крови, с которым я почти незнаком, с которым не могу найти контакт, который зорко бдит за тем, что я творю, когда вынужденно соседствую с той, кого он мило называет мамой.
Есть все… Безусловно! Все, все, все. Конечно, без сомнений. Есть все, но нет ее!
«Через двадцать минут» — Юла на кое-что решилась и как будто бы назначила свидание?
