«Как погляжу, да ты как будто бы не рад» — верхней половиной тела подается на меня. — «В чем дело? Я что-то нехорошее сказала? У меня будет маленький, любимый сын… Я в этом на все сто уверена! Святослав?».

Ей сейчас сказать? Сказать, как есть? Ни в чем себе не отказывая, не стесняясь в выражениях, транслируя недовольство, не скрывая брезгливости-пренебрежения? Сказать, например, о том, что я с большим трудом переношу тот факт, что она находится рядом с расфуфыренным мудилой под одной крышей, виртуально блюю, когда в красках представляю их страстный секс, скриплю зубами, когда присутствую незримой тенью — фантомом, привидением — при их половых сношениях, склонившись над переплетенными голыми телами, соединенными в одно сплошное целое, мечтаю о том, как разорву, как накажу ее, как жестко изнасилую — черт ее возьми, — как растерзаю, если вдруг ее назад не получу. Я надругаюсь над этим жалким телом, она сполна заплатит мне за то, что не дождалась, за то, что предала, за то, что вышла замуж за тварь, которой надо вырвать член и яйца, я вынесу обоим смертный приговор, если она не перестанет надо мной смеяться и не изобразит искреннее почтение, уважение, нежность, ласку, страсть, а впоследствии — настоящую любовь. Я возьму ее силой, заставлю, уничтожу, раздавлю, раскрою череп, выдеру хребет, позвонки армейским берцем раскрошу.

«Я не хочу этого ребенка, Смирнова. Он не нужен. Ни тебе, ни мне. Делай аборт! Услышала? Избавься от мелкой мрази. Я не потерплю в своем доме чужую кровь» — угрожающе шепчу, по-удавьи вытянув судорогой сведенную шею.

«Святослав!» — она таращит круглые глаза, до краев наполненные горькими слезами, к гримасе скорби, скуки, жалости, слабости и неудовлетворения добавляет скособоченный рот, подрагивающие трепетанием губы, алкогольную икоту и удушливый захлеб. — «Он очень маленький, но уже живой. Мальчик хочет жить…».

«Вырви к чертям собачьим, кому сказал. Юля, я требую развод с этим благополучным Красовым! Ты должна от него уйти. Вернуться ко мне. Неужели ты намеренно отрицаешь очевидное? Мы созданы друг для друга. Только мы — ты и я. Как объяснить-то? Блядь! Да я тебя люблю. Люблю, Смирнова. А ты? Чем ответишь? Ах да! Живешь и спишь с уродом, к которому ничего не чувствуешь, кроме благодарности и уважения. Как к старику! Твою мать! Да очнись же ты, пожалуйста, и сделай все, что нужно, пока не стало слишком поздно. Я никогда не приму чужого ребенка. Надеюсь, доходчиво донес? Все ясно? Еще разочек повторить? Н-Е П-Р-И-М-У! На этом все. Я, бл, не жалкий альтруист. Кто там еще? Херовый самаритянин? Тщедушный лох? Дурной мужик, ищущий еб.ря для женщины, которую не в состоянии сексуально удовлетворить. Я тебе и сыну обещаю! Я клянусь, что мы начнем заново, начнем сначала, но…» — в определенном ритме прикладываю побледневшие от малокровия почти стальные кулаки о стол. — «Избавься от красовского отродья. Я умоляю. Юля, ты все доказала, ты выиграла, победила… В конце концов, тебе нельзя! Вспомни о своем здоровье, о первой беременности, о трудных родах. Пожалуйста, приди в себя. Я не вынесу, если… Ты поняла?».

«О каком сыне?» — выдавливает ересь. — «Почему нельзя? Самый подходящий возраст. Врачи заверяют, что все отлично. Я беременна и смогу родить…».

«Заткнись!» — приказываю звериным рыком. — «Беременна, беременна, беременна. Мечтала о замужестве, да? С этим? Помню я про твои „люблю“, „уважаю“ и „благодарю“. Очнись, детка, очнись. Вам нужно расстаться и потом…»

«Я не замужем, Мудрый» — всхлипывает и перекрещенными ладонями прикрывает рот. — «Откуда все это? Как ты изменился! Плохо себя чувствуешь? Кто вообще такой Красов? Костя — наш друг детства. С ним каждая из моих сестер знакома. Он самый лучший человек, но мы не вместе. Зачем так грубо? Ты хоть понимаешь, как убиваешь грубыми словами, которые я не заслужила. За что? Вешаешь ярлыки. Ненависть плодишь, при этом в нежном вечном чувстве уверяешь. Какое еще начало? О чем ты говоришь? Зачем ты так? Я ведь жду ребенка, а ты…».

«Я требую аборт!» — перебив, мотаю головой, по сторонам разбрызгивая вязкую молочно-бледную слюну. — «Ублюдок жить не будет! Ты поняла?».

«Он твой! Твой! Я клянусь, что беременна от тебя. Почему ты не слушаешь? Посмотри на меня. Посмотри, как раньше. Ты…» — укладывает свои раскрытые ладошки на мои вместе сведенные злобой кисти.

«Я ухожу. У меня дела, Смирнова!» — гориллой опираюсь на кулаки, впечатывая их в деревянную поверхность, стягиваю скатерть и с дребезжащим звуком подтягиваю на себя кофейник, чашки, сахарницу, салфетницу и блюдце, на котором раскачивается надкусанное шоколадное безобразное на вид печенье.

«Еще один контракт? Убийца-а-а-а!» — транслирует нескрываемое мерзкое презрение. — «Война? Да, Свят? Твой долг, твоя работа! Кто такая эта Юля для тебя?».

«Я люблю тебя. Ты моя единственная женщина, моя любовь…» — еще раз повторяю то, что и слепому видно, глухому стопудово слышно, а конченому недоумку однозначно, определенно и точно ясно. — «Я выжил, потому что…».

«Тогда не уходи, пожалуйста. Не бросай меня. Давай поженимся? Ты постоянно повторяешь, что любишь. Ребеночек нам не помешает. Он будет твоей надеждой, твоей целью, твоим стимулом» — она как будто даже умоляет. — «Я хочу быть твоей. Очень-очень! Не отвергай нас. Останься, Святослав. А маленький…».

«Чтобы пожениться, Смирнова, кому-то для начала нужно развестись. Забыла, что ли? На хрена петляешь, запутываешь, вяжешь бабские интриги, слезы-сопли распускаешь? Я готов на тебе жениться, а самое главное — я этого хочу. Все давно решено, но твой статус…».

«Ты куда?» — она галдит в мое лицо, как будто шепчет в спину. — «Повернись, пожалуйста. Зачем отворачиваешься и про долг какой-то сообщаешь? Откажись, уйди! Ты удираешь во вспыхивающие, как по волшебству, горячие точки специально. Сбегаешь? Это происходит с завидной регулярностью потому, что я опостылела, чересчур навязчива, беспривязна, я несдержанна, да? Ты прячешься в бронежилет и каску, чтобы не слышать мое скучное нытье? Так я исправлюсь. Я стану лучше, Святослав. Смогу! Поверь, пожалуйста. Скажи, любимый, какой ты хочешь меня видеть. Развязной, раскрепощенной, услужливой, покорной? Я буду! Буду! Буду! Но только не уходи…».

«Нет!» — резко обрубаю на корню.

«Я недостойна быть с тобой, потому что никак не состоялась в этой жизни, да? Потому что слишком приземлённая? Неграмотная? Скучная? Молчаливая или наоборот? Я чересчур болтливая? Я прикушу язык. Ты даже можешь вырвать его. Я выдержу. Господи! Раньше ведь прижигали языки, вырывали, но… Человек жил, он… Свят! Посмотри на меня. Потому что…» — выкладывает глупости, как на духу. — «Я никогда не пойду на то, что ты приказываешь. Ни-ког-да! Не хочешь сына?».

Хочу, хочу, хочу… Но только своего!

«Выходи за меня, Юла. Я жду…».

— Да, да, да! Да-а-а-а! Вот это, мать твою, дела! — мужские пальцы стягивают мне плечо и тормошат, намеренно освобождая от сновидений нерасторможенное сознание. — Спишь, что ли, Святик? Да понял я, братишка. Перезвоню попозже…

С кем он разговаривает?

— Рота, подъем, Мудрый! На горизонте танки и бронемашины. Вражеская пехота обходит нас на правом фланге. Ты проваливаешь оборону, а храпом будишь всю страну, — выкрикивает возле уха Алексей Смирнов. — Работничек ты, прямо скажу, аховый. Без обид, чертяка. Но как не спишь, так гнешь голыми руками холодные подковы. А как спишь, так ангелочек с бесовскими рогами и копытами. Что за ахи-охи, поскуливающие стоны, парень? Ты там виртуально на порносайт вошел?

— Нет, — отряхиваюсь, снимая морок. — Извините…

— Тебе, похоже, нормалек на рабочем месте толстой харей отдохнуть? Я, понимаешь ли, разбираюсь с контрактами, назначаю встречи, а Мудрый послеобеденно наедает почти свиной жирок. Короче…

Он осекается, а я мельком замечаю, как Алексей прищуренно следит за мной.

— Ты здоров? Помято выглядишь. Хандришь, что ли? У тебя сезонное обострение, сынок?

— Да, — отвечаю глухо. — И нет, — относительно плохого настроения и такого же внешнего вида дополняю.