— Мне очень жаль, что так вышло. Я…

— Не ври. Зачем сейчас? — шипит она.

— Я не вру. Просто…

— Ты наконец-то реализовал свое желание, — обращается ко мне, а затем ласково бубнит мальчишке. — Детка, все хорошо. Тише-тише. Ай…

Сын несколько часов беспокойно спит между нами. Отставив попу, уперевшись ягодицами в мой живот, затем в бок и грудь, отталкивает меня, защищая от нападок людоеда маму.

— Что он делает? — перегнувшись через детскую спинку, заглядываю в раскрасневшееся и блестящее от мелких капелек пота одухотворенное спокойным сном детское лицо.

Игорь возится возле щек Юлы, он крутит пальчик, затем оттягивает и что-то снова начинает: трудяга-паучок плетет липкую засаду или снеговичок накручивает новогодний серпантин на снежный пальчик.

— Это у него с младенчества, — отвечает Юля. — Когда волнуется, тревожится и нервничает, так успокаивается.

— Он плоит твои волосы? — улыбаюсь. — Локоны плетет?

— Плетут косы, — делает мне замечание.

— Ты ведь поняла, что я хотел сказать. Зачем? Не можешь не умничать, не показывать свой чудо-интеллект? С каких пор ты стала такой правильной и высокомерной?

— Высокомерной? Правильной? — подкладывает согнутую в локте руку себе под голову, подползает ближе к сыну, подставляется и ждет, пока он с волосами «наиграется». — Я всегда такой была, Святослав.

— Не могу с этим согласиться.

— Твое право.

Она простая девочка. Зачем наговаривает на себя и строит аристократическую паву?

— Спит? — киваю на него.

— Угу.

— Что еще у сына…

— Есть крупная родинка на шейке, — аккуратно отодвигает воротничок и показывает круглое коричневое пятно с правой стороны задней части шеи. — На правой ягодице такое же, а на грудке — вот здесь, — укладывает руку на себя, — есть небольшой шрам от кипятка. Ожог…

— Ожог? — настораживаюсь и за ней все повторяю. — Где именно?

— Вот здесь, — приоткрывает свою спортивную куртку и на себе указывает точное местоположение затянувшейся раны сына. — Он как-то пил молочко и…

— Оно кипящее, что ли, было? — приподнимаюсь и заглядываю за пазуху мальчишке.

— Нежная кожа, Святослав. Он быстро обгорает на солнце. Потом болеет, страдает, температурит…

— Значит, не показывай его солнцу, — обрываю ее речь. — Что тут непонятного, Юля?

— … — она округляет глаза, оскалившись, шипит, обхватив рукой мальчишку, отодвигает маленькое тело от меня.

— Что ты делаешь? — следую за ним, стирая разделяющие сантиметры нас.

— Отодвинься! — скрипит зубами.

— Не подумаю, — выкидываю руку, сгребаю несговорчивую парочку, к своей груди притискивая громко квакающего мальчугана и ерзающую даму. — Вот так! — лыблюсь наглой рожей.

— Святослав, — начинает Юля, — нужно остановиться. Ты же видел. Ты ведь понимаешь, что так не пойдет.

— Я есть, Смирнова! — через зубы говорю, полосуя стерву острым взглядом. — У твоего муженька нет прав на этого парнишку. Я его терплю, потому что он твой любимый, с которым ты запланировала завести выводок детишек. Не надорвитесь только. Об одном прошу…

— Что? — похоже, Юла опешила от тех слов, которые я рычу, не сбивая темп и не опуская глаз.

— Я хочу быть в жизни Игоря. Согласен на регулярные встречи. Не доверяешь мне, значит, буду под присмотром.

— Под присмотром, пока желтая вода не стукнет в голову и ты опять не засобираешься в поход за генеральскими погонами?

Я не шутил. Не шутил, не преувеличивал, не врал, набивая себе цену, когда говорил о том, что больше не служу, что возврата к армейскому прошлому нет, что я не собираюсь брать в руки оружие, что я никто, а в некоторых кругах с недавних пор стал самовольно обозначенной персоной нон-грата.

— По два раза не повторяю, Смирнова.

— Ты теперь Данила-мастер? — демонстрирует мне надменность, которая неумело балансирует на краю женского маразма.

— Отдыхайте, — сажусь на своем месте. — Я выйду наружу, покурю.

Все равно не спится. Проблемы со сном даже на природе не проходят. Есть, конечно, предположение, что дело не в том месте, где меня как будто клонит в сон, а в настроении и чертовых мыслях, которые ни на секунду исключительно в ночное время не исчезают и не затыкаются.

Встаю, отряхиваю ноги, снимаю соломинки, прицепившиеся к моим джинсам, протягиваю руку к своей жилетке, в кармане которой моментально отыскиваю сигаретную пачку с зажигалкой, зажатой между бумажно-никотиновыми палками. Оглядываюсь на Юлю с Игорем, сжимаю кулаки, давлю картон и скрежещу зубами.

— Думай, Юля, — не повышая голоса, говорю ей перед тем, как выйти вон.

— Иди ты к черту, Мудрый! — сипит в ответ и подбородком подгребает голову сынишки, зарывается лицом в волосики, всхлипывает и резко замолкает.

Дождь монотонно умывает чащу, шум капель баюкает, но меня не усыпляет, а полное безветрие заставляет думать будто это рай и все человеческое здесь чуждо. Нет атмосферы, только вакуум. Азот на нулевой отметке, а кислород сильно забивает легкие, заставляя голодать немногочисленные живые клетки. Задыхаюсь чистотой и свежестью, слепну от кромешной тьмы и глохну от звенящей тишины. Нужно быть во всеоружии и не стоит расслабляться…

«Кто-то же стрелял в Юлу. Безжалостная сука где-то рядом!» — переступаю через расслабленное в посмертной позе тело, укладываю на груди узкие кисти, двумя пальцами поправляю растрепавшиеся волосы и целую ту, с которой хотел бы жизнь прожить, в холодный гладкий лоб. — «Я отомщу. Убью урода. За тебя и сына. Я клянусь!».

«Не надо» — обескровленные губы двигаются, растягиваются в жуткой улыбке, лицо покойницы гримасничает, а я таращусь на погибшую Смирнову и… Смеюсь!

«Стерва! А ну, вставай. Ты пошутила?» — сжимаю женскую коленку, попадая аккурат на канальчик с нервными окончаниями, которые стоит лишь задеть, как потом дрожания не оберешься. — «Розыгрыш?».

А что же сын? Что Игорь? Что наш мальчик…

— Держи. Святослав? — кто-то толкает меня в плечо. — Это кофе. Или…

Приоткрыв глаз, забираю поданную чашку:

— Спасибо. Ух, какой горячий, — губами трогаю край, отпиваю всего один глоток, но вкусом, ароматом наслаждаюсь как будто употребил литр-полтора, не меньше.

— Он из термоса, — кутается в какую-то тряпку, сгибает ноги, присаживается рядом со мной.

— Иди спать, — приказываю, заглатывая в обжигающий пищевод бодрящий допинговый напиток. — Кофе принесла и ступай на место.

— Не хочу.

— Здесь прохладно, — киваю куда-то вдаль и в неизвестном направлении.

— Я хорошо одета. Святослав?

— М?

— То, что случилось, ничего не значит. Хочу, чтобы ты знал, понимал и не строил каких-либо иллюзий. Это не повторится…

Старая песня. Заезженный мотив. Очевидный повод для привычного нам самообмана. Пусть тешится, не стану разубеждать, снижая градус грандиозного противостояния.

— Это было какое-то помутнение. И потом, ты мужчина, большой и сильный, ты грозно наступал, потому что был на взводе. Мы поругались, а я…

— Я буду молчать, Юла. Не волнуйся. Твоему мудиле ни хрена не расскажу. Никаких подробностей пидор не получит. Он — какой бы хороший ни был — не станет жевать удила, которые ты ему подцепишь, когда расскажешь сказочку о том, как сильно помутилось у тебя в мозгах, когда я трогал там, куда он детородным органам пихается. Два раза за ночь? Да? В подсчетах не ошибся? Такое, Юленька, мужики в подробностях запоминают, — знаю, что она не видит, но все равно издевательски подмигиваю пару раз, закусываю губу, шикаю и щелкаю языком, изображая недовольство, тут же издеваюсь.

— Я не целовала тебя.

— Я понял.

— Тебе показалось.

— Как скажешь.

— Пожалуйста…

Оба-на! Да Юленька канючит?

— О чем ты просишь? — отставляю чашку в сторону. — Иди сюда, — раскрываю руку, показываю ей место, где она могла бы рядом со мной пристроить свой упругий зад.

— Я поговорю с Игорем…

— Научишь врать сынишку?

— Что? — не пользуясь моим гостеприимством, предусмотрительно отодвигается подальше.