— Катя?

— Нет, — бухтит как будто полусонная жена.

— Мария?

— Нет. Отстань.

— Мирабелла?

— Чего-о-о-о?

Кратко и по делу!

— Вероника? ВерО и Ника. И по-французски, и с подтекстом. Что скажешь? Попал? — наверное, как обычно, тычу пальцем в небо, ковыряя облака. — Победа! Да? В самый раз. ВИктори! — а до меня, по-моему, доходит. — Виктория? Угадал? А?

— Прекрати! — локтем толкает в бок. — Не напирай, ты меня задавишь, — и сразу добавляет «ласковое», — идиот.

— За столько лет не задавил, — смеюсь в торчащий передо мной затылок. — Потерпишь, детка. Так что? Нинель, пожалуй?

— Иди к черту, Серый!

Ах, Серый! Серый! Серый! Серый? Да? Это значит «да»!

— Ну, привет, чикуита, — наваливаюсь посильнее и прижимаю к жесткому матрасу бьющуюся не на жизнь, а на смерть подо мной. — Цыц, кубинка. На твой Островок Свободы сейчас посягнет сам Сергей Смирнов. Он радушен и ухожен? Он к наступлению готов? — с щекоткой сдавливаю женский гладенький лобок. — Очень гостеприимный прием, как для оборзевшего оккупанта. Где у нас спрятан клад? Мне туда? — захожу ладонью дальше, пропуская половые губы между пальцев. — Возьму без спросу, раз белый флаг не выброшен. Последняя возможность, детка. Итак! Наверное, Кира?

— Сережа-а-а! — вопит жена.

Ладно уж! Пусть живет и здравствует, а главное, не выкаблучивается и не хворает.

И все-таки… Один момент, трындец как, спать мешает.

— Они имя-то придумали? — лениво отползаю и наконец-то позволяю тощенькой дышать.

— Придумали, — Женька подгребает ручки под щеку и осторожно двигается к краю.

— Так ты, стало быть, в курсе? — и завожусь опять.

— Да.

— И? — подкатываю еще раз, приложившись лбом ей между выступающих лопаток, в ожидании замираю. — Я прошу. Эухения, а? Солнышко мое! Красотулечка! Маленькая! Девочка-конфеточка! Имей совесть, мать. Как внучку олухи планируют назвать? Ей-богу, я сейчас с ума сойду. Тоня, что ли?

— Нет. Сережа, хватит.

— Же-е-ень! Женечка! А я тебе…

— Сейчас очень интересно, муженек.

Изрядно запартизанившаяся Смирнова быстро поворачивается ко мне и дико строит… Рожу! Твою мать! Что у жены сейчас с лицом?

— Ты чего?

— Что ты мне, родной? — похоже, новый раунд, женский, черт возьми, черед.

— Что захочешь!

Похоже, я, как это ни странно, на многое способен.

— Это секрет!

— Секрет появится до дня рождения Игоря или скорый поезд «Владивосток-Москва» задерживается по невыясненным, твою мать, причинам? У меня замерзло ухо на рельсах в ожидании лежать. Я так не дергался, когда ты производила этих…

— Ну-ну!

— Сама знаешь кого.

— И все же интересно.

— Дочечек, которые портят нервы будь здоров. Вчера ничего не вышло, как, впрочем, и позавчера. А неделю назад мы, как оказалось позже, просто съездили познакомиться с палатой. Ястребами покружили по роддому, позаглядывали во все углы, отыскивая несостыковки. Свят — что в принципе для него естественно — поймал психический приход. Настроился, я так понимаю. Какие им, к ебеням, партнерские роды, если он волнуется больше, чем она. Итак, что там по срокам? Что говорят великие врачи?

— Не знаю, — Женя пожимает голыми плечами.

— Она не перенашивает?

— Что? — краснеет и, смутившись, округляет глазки.

— Долго как-то, говорю, — в мягкой форме повторяю то, что грубо, по всей видимости, ей только вот сказал.

— Ты, что, подсчет ведешь?

— Мальчишку жалко.

— То есть? — Женя ерзает, приближается и укладывается на мое плечо щекой.

— Князь считает, что мелкая украдет у него грандиозный праздник. Пять лет, чика, это тебе не хухры-мухры. Это ого-го!

— Не украдет.

— И все же. Он мужик, он привык побеждать, тем более что столько лет он был один-единственный любименький сладенький сынок, а теперь…

Мой грандиозный эпос прерывает осторожный стук в дверь:

«Что за…? Нет, не может быть. Снова ложный вызов? Бред?».

— Это… — жена осторожно приподнимается, упираясь ладонью в матрас, пружинящий под нашими телами.

— Полежи!

Началось? Началось же? Пусть это будет то, чего мы уже не одну неделю ждем. Чудные, Господи, твои дела. Мудрые ждут и не дождутся второго малыша. Вернее, малышку. Дочь носит под сердцем детку. Крохотную девочку, об имени которой у нас не принято упоминать. Кто придумал это правило, хрен теперь поймет, но я стараюсь придерживаться закона, когда присутствую на совместных приемах пищи за огромным кухонным столом, но, оставшись с Женечкой наедине, я подключаю весь свой блядский арсенал по соблазнению, который, как это ни странно, я пока не растерял.

— Доброй ночи, Сергей Максимович, — здоровается полностью одетый Свят, с которым рядом стоит чрезвычайно сосредоточенная Юлька.

— Виделись уже, — одергиваю футболку, которую второпях как зря на тело натянул. — Что? Та-а-ак! Свят? — зачем-то перехожу на жуткий шепот, как будто мы с ним адский заговор плетем, пока никто из бабского батальона этого не слышит.

— Мы поедем, потому что…

— Я рожаю, пап, — всхлипнув, говорит Юла. — Началось.

Вот это да!

— Настя? — прищурившись, поправляю сползающие пижамные штаны.

— Что? — дочь то ли через силу, то ли через боль мне криво улыбается.

— Неважно! — снова обращаюсь к Святославу. — Нам поехать с вами?

— Присмотрите, пожалуйста, за сыном. Он спит, но…

— Я с ним попрощалась, — заканчивает за него Юла, повесив нос и слишком низко опустив толкушку. — Папочка, пожалуйста, присмотрите за сладким. Я тебя прошу.

У нее точно не все черти дома! Зато рыжие с усами знатно правят бал.

— Что ты сделала?

— Я…

— Сережа! — вклинивается моя личная пила. — Что, детка?

— Я рожаю, — вытирает пальцем набежавшую соплю.

Я ее сейчас прибью! Но, пиздец, хочу добавить прежде:

«Ты в этом, черт возьми, уверена? Или будет как в тот прошлый, поза-, поза-, позапрошлый раз?»…

— На цирк хочешь посмотреть? — привстав на цыпочки, сквозь ресницы, прищурившись, рассматриваю, как Мудрые считают тяжелые шаги по немногочисленным ступенькам.

— Это не смешно, Сергей! — Женя возится позади меня.

— Отнюдь!

— Машина…

— Стоит под парами у основания лестницы.

— Только бы не расколыхать, — ворчит Смирнова.

— Она прекрасно держится, а он слегка плывет. Да уж, кто бы мог подумать, что товарищ — наш бывалый, сильный воин — споткнется на беременной ЮлЕ… — повернувшись к бормочущей за моей спиной лицом, мгновенно застываю.

Полностью одетая стоит по стойке смирно, не дышит и даже не моргает.

— Э-э-э-э…

— Я поеду на такси. Ты побудешь с Игорем.

Хорошие дела! Иди ты на такой огромный х. й, жена!

— У тебя в мозгах маразматический кисель, Евгения? — грозно наступаю. — Разжижение, по-видимому.

— Я не буду здесь сидеть и ничего не делать.

— Подложишь ей под жопу руки? — скосив жестоко взгляд, продолжаю говорить. — Примешь на себя удар? Родишь, блядь, за нее? Что ты делаешь? Ты шурупаешь в акушерстве и гинекологии? Да ты, кроме как воткнуть в нужное место мой член, ни черта об этом не знаешь.

— Прекрати!

— Что прекратить?

— Я мать!

Вот это гребаное откровение! Итить, да я сейчас взорвусь. Но не от злости, а от гомерического смеха. И об этом важно говорит та, у которой я был первым мужчиной, посмевшим забрать пахучий аленький цветочек, после чего «ожЕнившаяся наконец-то» решила с горя подымить. И слава Богу, что не повеситься на карнизе в одинокой кухне.

— Ей больно! — взвизгивает и отступает от меня. — Прекрати!

— Она с ним, — указываю вытянутой рукой на то, что происходит на улице, там, за окном. — Свят на удивление спокоен. У него все под контролем…

— Надо было вызвать скорую, — продолжает причитать. — Зачем это геройство? А если…

— «Скорую», которая слишком скорая и, естественно, с гарантией? Предлагаешь военный госпиталь спешно развернуть? Дочь! Доченька рожает! Спасите-помогите.