— А дедушка? — вращаю головой, как перископом.

— Они куда-то с бабуской уехали. Я ницего не знаю. Сто ты у меня такое спласываес? Я зе лебёнок. Хи-хи, хи-хи! Не надо тлогать там, — сын судорожно сокращается и прижимает ручку, не давая мне его пощекотать. — Неплиятно. И-и-и!

«Уехали?» — а это, по всей видимости, означает, что в общем отчем доме мы совсем одни.

Разберемся по порядку! Как говорится, нам не в первый раз!

«Который все же час?» — наощупь нахожу свой телефон.

— Сто там? — сын тоже хочет посмотреть.

— Девять утра, князь. Пора вставать? — предполагаю подходящий нам обоим вариант.

Тем более что Юля где-то на правах единственной хозяйки собирает завтрак и приводит дом в порядок.

— Я хотел есё немнозко полезать, — ребенок неумело отползает и сдает назад.

— А мама, сладкий? Она там одна. Нужно ей помочь. Гости скоро приедут. Ты же помнишь, что сегодня будет еще один праздник? — попутно снимаю блокировку, проглаживаю указательным пальцем дорогой овал, который высвечивается после того, как я ввел на сенсорное управление простой пароль. — Ничего себе!

Там десять новых сообщений и только половина писем от Сергея, остальные — от Ярослава и Петра. Похоже, что-то снова начинается! Предполагаю исключительно противный вариант и, как обычно — что сильно утомило и начинает досаждать, в своем предположении не ошибаюсь:

«Свят, доброе утро. Не хотел звонить, поэтому решил написать…».

Короче, наверное, будет долго, нудно, длинно и паршиво?

«Мы сейчас в областной больнице. Травматология. По всей видимости, это займет весь день до вечера. Погуляете самостоятельно. Горовые будут, по крайней мере, Яр обещал привезти Дашку, Яську и Глебка, самый мелкий гостит у его родителей. Уверен, что и этого будет вполне достаточно. Как говорится, за глаза! Барбариску постарайтесь не укатать до нашего возвращения. Уж больно у непарнокопытной барышни грустные и мудрые глаза. Да, забыл…».

Я почему-то так и думал!

«Петруччио привезет своих подружек. Вы уж там разберитесь без стариков, пожалуйста. Здесь с нами еще Лёшка и Ольга. Жуткая компания, Мудрый, если честно. Я был вынужден взять Женьку. Это, пиздец, досадная ошибка. Девочки нам не помогают, зато слезами заливают весь больничный холл. Но она просила, а я не мог больше выслушивать ее скулеж в телефонную трубку, и вступать с престарелой донной в истеричные перепалки уже, по всей видимости, не мое. Короче…».

К чему он, твою мать, ведет? Сергей Максимович, как ленивый коневод, чрезвычайно долго запрягает, но на сверхскоростях — потому как мы почти всегда опаздываем — погоняет и везет.

«Костя попал в автомобильную катастрофу. Там дела очень плохи, Свят. На сегодняшний момент четверо погибших, сынок. Женщина и двое мальчишек — с одной лишь стороны. С той, которую за каким-то хреном принял наш благородный Красов. Я вообще ни хера не догоняю. Что ему было нужно от этой дамы? Работа перешла, похоже, в нечто личное. А с другой — зачумленный мудила. Состояние — труп по жизни. Имхо? Тут не уверен. Извини. Но по тем скудным сведениям, которыми нас тут наградили, мы узнали, что он ни хрена не тормозил, когда пошел на лобовую. Чего уроду надо было? Таков итог: четыре мертвых, а один, по ходу, тоже не жилец. Не хочу сейчас трещать о том, что на все как будто Божья воля. Какая на х. й воля, если молодая девочка и крохотные малыши ушли в добрейшее Царство Мертвых. С тем перцем пусть исчадья ада разберутся. Вообще, бл, не жалко. Прости, меня сегодня не заткнуть…».

Красов разбился? Юля уже знает или распространение этой вести Смирнов решает таким способом возложить на мои большие плечи?

«Он находится в реанимации. Перенес операцию, но… Короче, в данном случае всем остается только ждать. Время вылечит, оно же и покажет. Но травмы тяжелейшие. Чего уж тут скрывать! Там черепно-мозговая и множественные переломы вкупе с вывихами. Не знаю, Свят. Я к такому оказался не готов. Врачи настроены оптимистично, конечно, но Красов, похоже, не боец сейчас. Не говори жене. Не надо, Свят, Юлу посвящать во все подробности. Ее истериками делу не поможешь, а ребенку можно навредить…».

Похоже, о том, что сладкая находится в том самом положении, уже известно не только нам с Евгенией.

— Па-а-а! — сын дергает мое плечо.

— Да, сладкий? — не отрываясь от того, что вижу, на детский голос быстро отзываюсь.

— Тебе со мною холосо?

Ей-богу, что за глупые вопросы, сладкий! Откидываю телефон и в стремительных объятиях зажимаю сына:

— Очень, Игорь! А тебе?

Он шустро возится на мне. В отчаянных попытках уложить отца на крупные лопатки, мальчишка напирает и толкает, а я, конечно, поддаюсь. Малыш седлает мое расслабленное тело, разминает и выкручивает мне соски, цепляет пальцами редкий, почти тщедушный, но все-таки имеющийся волосяной покров, затем к чему-то там присматривается, как будто изучает большое кожаное поле для интеллектуальной деятельности, а после взглядом останавливается на татуировке на левой половине раздающейся при дыхании груди.

— Это сто? — обводит контур латинских букв и римских цифр.

— Рисунок, — прижав подбородок, спокойно отвечаю.

— Класиво! — завороженно отвечает.

— Это группа крови, Игорь. Моя особенность. У тебя такая же, потому что ты мой сын.

— Сто это ознацяет?

— Это означает, что мы никогда не потеряемся, сладкий, — приподнимаюсь, чтобы клюнуть поцелуем сына в сморщенный, видимо, от чересчур активной деятельности, мелкий нос. — Чем займемся?

— Не знаю, — он дергает плечами. — Сто там писут? — кивком указывает на отброшенный смартфон.

Что погода ничего, что мир прекрасен, что солнце ярко светит, что птицы трель ведут, что трава вытягивается из-под земли, что облака плывут, что за ночью наступает день, что море лижет пятки, что сон лечит, что где-то о зыбком мире, добре, комфорте и уюте мечтают люди, что кто-то в чем-то признается, что…

— Я тебя люблю, — ладонями сжимаю детские плечики и вынуждаю Игоря подползти ко мне. — Надо знать меру, сладкий, и тренировать остатки совести. Мы залежались, поэтому будем вставать. Давай-давай. Сейчас гости приедут.

— Опять? — он недовольно отворачивает мордочку, подставляет щеку и ёжится как будто терпит ласку.

— Глеб, Яся и Валюша прикатят. Что не так? Это твои сестрички и младший братик.

Еще, наверное, будет вертихвостка Лю! Потому как эту «волосатую зверюгу», как Петр говорит, нельзя оставлять дома в гордом одиночестве на неопределенный срок:

«Разнесет к чертям собачьим всё. Свят, я что-то так устал от этой наглой твари. Тебе не нужен ревнивый неблохастый милый друг чрезвычайно сучьей — и это не метафора — породы?».

Нет уж, увольте! У меня все есть и мне всего хватает, а на чужое, как известно, не раззеваю свой роток. Наверное, надо бы добавить — недавно, со вчерашних пор.

— Подъем! — приподнимаюсь и сажусь в кровати, раскладывая пацана спиной на своих вытянутых ногах. — Давай-ка по-армейски, брат.

— Блат? — заливисто смеется сладкий.

— Сорок пять секунд, Игорь, — поворачиваюсь, опускаю ноги на пол и, подложив ему под локотки свои ладони, устраиваю ребенка у себя на бедрах. — Время пошло! — исподлобья говорю, но улыбаюсь и высовываю язык, скашивая кончик в угол на своих губах…

«Что говорят врачи, Сергей Максимович? Доброе утро!» — пока намыливаю гелем рожу, терпеливо жду его ответ. — «Я могу помочь? Ау? Вы где? Прием!».

— Привет! — Смирнов отзывается входящим телефонным вызовом. — Ты один?

— Да. Я в ванной, — раздув щеку, провожу бритвенным станком по натянувшейся коже.

— Включи на полную катушку воду, Святослав. Разговор не для маленьких любопытных ушей.

Это просьба не к добру! Выполняю и опять чего-то жду. Сергей громко дышит в трубку, тяжело вздыхает и пронзительно свистит:

— И-и-и?

— Уже, — отхожу назад, чтобы водяной струей не забрызгать светлую одежду. — Говорите!

— Нечем порадовать, парень.

И до этого было не очень радостно, если что. Но по голосу Сергея можно судить о том, что улучшений нет и, по всей видимости, ждать их неоткуда.