«Я буду терпеть, Свят!» — убрав руки от лица и опустив их вдоль очень женственного тела, почти клянется мне Смирнова. — «Если ты еще хочешь, то я уже, наверное, готова».

«Нет-нет. Не будет больно, Юля. Первый раз всегда не очень удачный, но потом…».

«Мне понравилось. Я ведь даже сначала ничего не поняла!» — исподлобья строит глазки. — «Это разве нормально? Ты меня проткнул, а я не осознала, чего лишилась. Ты,» — задушенно смеется — «честь мою забрал!»

«А чего тогда кричала и отталкивала, обесчещенная? Ты, между прочим, с легкостью отдала ее, я лишь предложенное взял. И вообще, Смирнова, тогда не надо было предлагать. Чего ты?» — подмигиваю, а потом укладываюсь своей небритой рожей ей на грудь. — «Тише, Юлька, я слушаю твое нутро».

«От наслаждения, Мудрый. Женщины от счастья плачут. Знал об этом?» — накручивает мои волосы себе на палец.

«Нет» — подставляюсь и котом урчу.

«Хочешь заплачу?» — зачем-то предлагает.

«Нет» — мгновенно отрезаю…

— Что вы делаете? — завожу руку ей на шею, щекочу гортань, прищипываю мочку и заправляю волос за маленькое ухо. — Добрый вечер, сладкие! — склонившись над Юлой, целую свободную сегодня от заколок и резинок, женскую макушку. — Сынок! — шепотом обращаюсь к почти не раскрывающему глаз ребенку. — Фотки смотрите?

— Один подарок пришлось раскрыть, — она сжимает мою кисть и прикладывает наши руки к своему лицу. — Что это, Свят? Там были написаны наши с Игорем имена.

— Это жизнь, Мудрая.

— Мудрая?

— Ты вчера сказала мне «да», Юла, — плюхаюсь рядом с ней на большой диван. — Не возражаете, если я с вами посижу? Сладкий, что скажешь? — перегибаюсь через жену, аккуратно сжимаю немного влажную розовую щечку и хлопаю несколько раз подушечкой указательного пальца по маленькому носу.

— А? — сын лениво открывает сонный глазик.

— Идем спать, князь?

— Дед Молоз! — сжимает кулачок и почти грозит мне, намереваясь засандалить в скулу мелким молотком.

— Почему не разбудила? — шепчу в висок Смирновой.

— Ты очень крепко спал. Все хорошо? — вскидывается, чтобы посмотреть в мои глаза. — Обычно ты ворочаешься, громко стонешь, иногда кряхтишь, бродишь по ночам, очень чутко дремлешь, терзаешь мое тело, сжимая бока и живот, ворчишь, несешь пургу, но сегодня… — укладывается головой мне на плечо, — тебя как будто подменили. Расслабился, да? Ты успокоился, любовь моя?

— Я не помню, как оказался в постели. Отнесла? — стряхиваю оторопь. — Ерунда какая-то. Теперь, по-видимому, всю ночь буду бодрствовать. Понимаешь, сладкая, куда я клоню?

— Ага! Но сначала разговор, товарищ подполковник, — она вытягивает маленький фотоальбом из детских рук и грубо тычет им мне в нос. — Твоя работа?

— Он заинтересовался теми фотографиями, детка. Ему всего лишь четыре, а он строго блюдет родственность. Мой склад был не очень приятен для посещения, поэтому я его немного облагородил. Ему понравилось?

— Мне! Мне понравилось, Мудрый. Почему ты не интересуешься моими впечатлениями? Считаешь, что я не оценю? — не глядя внутрь, пролистывает твердые страницы, проживая за каждым взмахом бумажного полотна определенный момент совместной жизни. — Что ты натворил с нами, Мудрый? Мы столько вместе пережили, пока… Господи! Ты должен был забрать меня раньше. Здесь есть редкие снимки. Во всяком случае я не могу вспомнить те моменты, например, когда ты пялишься на меня от гона обезумевшем лосем. Кто тогда снимал?

— Юль?

— Что?

— Какая разница?

— Издеваешься, Мудрый?

— Нет, — подбородком прижимаю ее темя. — Перестань злиться в праздничный вечер. Сегодня работает волшебство…

— Уверовал? — впивается щипком в мой бок.

— Накажу! — встречно зажимаю. — Разбудишь ребенка. Кстати, кого Игорь ждет?

— Никого. Он в курсе, кто доставляет ему подарки под ёлку.

— Мой сын так мудр?

— Замолчи, — шипит змеей. — Не увиливай от разговора, Святослав.

— А если я не хочу сегодня об этом разговаривать, Юла. Если я все осознал, пережил и отпустил. Если я просто счастлив. Если…

— Ты измучил меня, Свят.

— Но своего добился! — хмыкнув, заявляю. — Мы будем вместе. Чего еще?

— Это типа извинения? — оттолкнувшись, выползает из-под моей сжимающей ее руки. — Я поражаюсь таким талантам. Вы одинаковы! Как под копирку слизаны. Все мужики…

— Козлы! — заканчиваю за нее и тут же уточняю. — И вот такие! — вращаю пальцем у виска, как делал мой сынок, когда встречался с Красовым в том пабе у Сергея. — Костя сделал подобное от себя. Твой отец помог нам с выбором подарков. Там, — киваю на коробки, горой накиданные под елку, — много игрушек, сладкого, но есть кое-что еще…

— Я не смогу! — перебивает, громко всхлипывая.

— Тише, — отвлекаюсь на подтянувшего к себе согнутые ножки, наряженные в новогодние носочки, обиженного на неявившегося к нему «Дедуску Молоза», заснувшего маленького разбышаку. — Это только для него. Это лучшее, что он о себе оставит Игорю в подарок.

— Что там?

— Сын разберется.

— Что там, Свят?

— Их воспоминания.

— Зачем…

«Зато у меня два отца!» — ору, захлебываюсь и давлюсь.

«Нашел, чем гордиться» — смеется Тонька. — «Не помню, чтобы тебя наша мамочка рожала. Тебя в капусте, видимо, нашли? Аист скинул ношу, когда перебирался в теплые края?».

«Потому что ты сопливая, Смирнова. Ты младшая! У тебя из воспоминаний только материнская сиська, да отцовские шалости, когда он подкидывал, как куклу, к небесам».

«Я прокляну тебя!» — больно бьет ладонями по столу. — «Чтоб ты…».

«Я старше вас всех» — вдруг громогласно гордо заявляю.

«Одну минуточку, пацан» — Даша, дочь Смирнова Алексея, выставляет палец, почти приказывая мне заткнуться.

«Святик, Святик…» — гладит мою руку Ксения, ее родная младшая сестра. — «Пожалуйста, перестань. Да прекратите все!».

«Ревнуешь меня к своему отцу?» — задираю голову, гордо выставляя подбородок. — «Что замолчала, Ния?».

«Если ты не замолчишь, то я…» — сипит теперь Юла.

«Ну-ну? Что ты? А что ты можешь?» — специально провоцирую ее.

«Больно укушу!» — указывает на шее место. — «Вот сюда вопьюсь и отравлю».

«Мелкая змея…»

— Юль, покрывало, — поворачиваюсь боком, придерживая детскую головку, уложенную на моем плече.

— Сейчас-сейчас. Подержи его.

— Дед Молоз… — сын хнычет и тяжело сопит. — Он не плиехал! — стучит кулачком мне по груди.

— Я разбужу тебя, детка, — зачем-то обещаю и в ту же секунду ловлю очень недовольный, почти уничтожающий и гневный взгляд жены. — Что? — шевеля губами, без звука, на всякий случай уточняю. — Что не так?

Она лишь головой качает, а после добавляет грозящий указательный палец и полирует злость, выставляя руки себе на пояс.

— Будем раздевать? — глажу теплый живот мальчишки.

— Он уже в пижаме, — Юля поправляет одеяло, подтыкая по краям.

Не заметил — не узнал.

— Новогодняя? Ему тепло?

— Угу. Его заказ. Я обманула. Мы раскрыли все подарки, Свят. С ними по-другому не выходит. Я не умею прятать и что-то запрещать, а он обязательно находит и начинает вить с меня веревки. Рисунок рассмотрел?

Ну да! Там пасутся бесконечные динозавры: на узенькой груди, худеньких руках, мягком животе, на бедрах и коленях, и вероятно, даже на спине.

— Как думаешь, кем он станет, когда вырастет? — спрашиваю загадочно улыбающуюся жену.

— Не знаю, — дергает плечами. — Идем.

— Я загадал одно желание, — с тяжелым вздохом лениво отрываю зад от кровати, на которой возится мальчишка, укладываясь с небольшим уютом на бочок. — Всего одно, Юля. Год назад, наверное, — неуверенно звучу, припоминая то, что произошло тогда. — Где-то в это же время. В тот момент я проходил лечение в военном госпитале. У меня были проблемы со здоровьем. Хочу, чтобы ты об этом знала, но сейчас все хорошо. Думаю, это ты тоже заметила. Я здоров.

— Свят, пожалуйста. Я все понимаю. Мне очень жаль. Я…

…Сильно голодал. Добровольно отказывался от жалкой пищи, которую получал от тех мучителей, и специально доводил себя до изнеможения, потому как не мог больше выполнять те блядские приказы, которые лились, как из рога изобилия. Я видел смерть, свидетельствовал лично на каждом хладнокровном убийстве молодых ребят. Но… Я не стрелял. Ни разу! Ни разу не стрелял в своих, зато отчаянно пытался покончить с собой и намеренно приставлял к виску ствол самодельного пистолета, который мне силком вставляли в руку. Я бил себя по голове, сходил с ума, визжал, как баба, и громко заклинал. Просил о милости — молил о смерти. Бездушных жестких тварей умолял. Но ни хрена не помогало. Наверное, потому что… Это нелюди и человеческое им просто чуждо! Они не знают, что такое сострадание, уважение и дань мужеству. Им незнакомо понятие офицерской чести, воинского братства и взаимовыручки. Так вот, я не смирился. Отнюдь! Отчаянно боролся и пытался, поэтому в один момент я стал действовать хитрее, предприимчивее, изощреннее. Я заболел — физически, психически — душевно, осознанно ослаб, перестал двигаться, галлюцинировал и стал мучительно и медленно издыхать. В таком состоянии меня нашли и вытащили из убивающего плена. Меня за бесценок продали, а наши сразу выкупили, как жирный шмат жалкой мертвечины, которая даже на убой не годится, потому что сожрала собственный ресурс, усиленно потребляя стратегический запас…