«Не насмотрелся?» — она сильнее прогибается в спине и наглым образом выпячивает миниатюрную грудь. — «Хочешь, видимо, потрогать? Слюни подбери, Святик!».

«Я уже подобное неоднократно трогал, сосочка. На всё согласных определенно в мире больше, Юленька, чем недотрожек, будущих пищащих от внимания из жалости тощих недотрашек» — неожиданно смущаясь, тихо отвечаю. — «И не только. У тебя пушок между ног хотя бы есть? Какого цвета? Беленький или черненький?».

«Озабоченный!» — Смирнова сильно крутит пальцем у виска и вместе с этим жестко добавляет. — «Невоспитанный хам и грубиян!».

«Ты первая завела пластинку, а я всего лишь настроил и подогнал свою острую и толстую иголку. Если ты не успокоишься, Юла, то я начну царапаться, а после — жестко драть» — сжав через грубую джинсовую ткань почти всегда стоящий член, потряхиваю мошной, подавшись нижней половиной тела на нее вперед. — «Так что там с волосами, девочка? Кровь на трусиках бумажкой подтираешь?».

«Поллюции, поллюции, поллюции! Наш Святик в одиночку созревает» — дает вдруг сильного пинка под дых, пронзая мою грудь, закручивает железный шест мне точно в зад. — «Тебе бы постричься, идиот, и наконец-то встретить девочку. Именно в таком порядке, наш брошенный, ущербный друг» — указывает куда-то вверх кивком. — «Отрастил патлы, теперь везде волосы мерещатся. Смотри куда угодно, но только не сюда» — уложенными друг на друга ладонями прикрывает то место, на котором, видимо, свет острым клином неожиданно сошелся, но там пока еще — увы-увы — гладенький голяк.

«Болят антистресс-пупырышки, Смирнова? Они у тебя, как прыщики, торчат. Если честно, Смирнова, то не на что смотреть, но хочется нажать, а вдруг оттуда музыка польется. Тебе уже сколько? Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать? А у меня вот складывается впечатление, что ты сильно отстаешь в развитии, но только вышла ростом и виляющей походкой. А так — ни уверенной груди, ни тонкой талии, да и жопа, Юленька Сергеевна, ни то ни се, скорее — с детский кулачок. Естественно, я все отметил, ту небольшую выпуклость, например, там, где у нормальных женщин лифчик должен быть по всем канонам. Я попытался пошутить, так ты раздула из этого невиданный спектакль. Ты меня каким-то извращенцем выставила. Не умеешь с мальчиками вести себя, а туда же прешь. Научись сначала разговаривать, а потом показывать. Я видел все, Смирнова. Заруби на своем греческом носу, да вырежи скрижали на отцовском камне. И да, мелкая, я нагло брал все то, что по бесплатному тарифу предлагали. И знаешь, что? Никто ведь не ушел обиженным, всем всё понравилось. А вот чем ты можешь удивить? Розовым цветом скукоженных сосков или радужным колором лобковых волосков? У лысого их на макушке и то намного больше будет. Так что, иди, ступай своей дорогой и дальше развивайся, Юленька. До третьего дотянешь, тогда, наверное, поговорим!».

«Такого ты не видел, Мудрый. Смотри!» — она вдруг резко, почти рывком растягивает ворот водолазки и немного оголяет шею, на сколько это позволяет сделать трикотаж, демонстрируя мне сочленение косточек своей ключицы. — «Ну? Уже краснеешь и прячешь взгляд? Отвали, придурок! Я красавица, Свят, и не для тебя. Иди гуляй с Ксю-Ксю, она будет только рада!».

«Я-то отвалю, да только плакать будешь, а Ксю — моя сестра, зачем цепляешь», — оскалившись, рычу.

«Ты беспризорник, Мудрый. У тебя нет матери…».

«Зато есть два отца…».

Я сплю? Сплю или это долбаное дежавю? Ведь помню в точности тот сумеречный зимний день. Мы отмечали детской компанией какой-то суперпраздник, сидели в кафе огромного торгового центра и на глазах у случайных посетителей-покупателей мерялись ювенальной глупостью. Я ведь уже тогда почти боготворил ее.

Юла права:

«Я чертов беспризорник»,

зато везунчик, любимчик, счастливчик и самый благодарный человек, безмерно преданный ее семье и той девчушке, которая в свои пятнадцать юных лет стала для меня Вселенной, от любви которой я столько раз куда-то уходил, затем отнекивался, пытался что-то опротестовать и выставить в каком-то искривленном свете, но постоянно возвращался, потому что лишь эту гордую красавицу хотел любить и узнавать…

— М-м-м-м… — вожу рукой по прохладной ткани соседствующей с моей мордой выпуклой, никем не занятой подушки. — Юль? — зову ее. — Жена-а-а-а?

Похоже, я один в кровати, к тому же полностью одетый, взлохмаченный, но стопроцентно выспавшийся. Я хорошо поспал. Наверное, в первый раз с момента возвращения из плена. Бессонница, непрекращающиеся кошмары, грязные сновидения — мои постоянные союзники в ночное время суток, но сегодня, видимо, порочный круг — с каких херов, хотелось бы мне знать — наконец-то разорвался и по дуге опал.

— Юля? — приоткрываю свободный от прижатия к постели глаз. — Сладкая, ты где? — хриплю.

Который уже час? Это еще сегодня или уже завтра? Если это завтра, то я, откинувшись мертвецким сном, весь новогодний праздник деревянным чурбаном проспал? Почему она не разбудила и где, в конце концов, сама?

Блохой подпрыгиваю на кровати и торможу качание, приняв собачью стойку:

«Черт, Святослав!».

Наверное, я что-то съел, запив снотворным, которое она подсыпала в тот чай…

«Ты красавица, Юла…» — аккуратно раскрываю скомканное на ее груди покрывало. — «Не прячься от меня».

«Господи!» — жалобно скулит, закрывая ладонями свое лицо. — «Ты был первым… Черт, Свят. Что мы натворили?».

«Жалеешь? Не понравилось? Блин, я все, конечно, понимаю. Был не на высоте, да? А у тебя теперь болит?» — не касаясь женской кожи, вожу рукой внизу на уровне ее сильно покрасневшего лобка. — «Как ты?» — ментально глажу, намереваясь успокоить и теплыми словами после того, что было, приласкать.

«Внутри очень неприятно» — тихо всхлипнув, отвечает. — «Я что-то чувствую, как будто там что-то застряло и мешает. Я хочу вытолкнуть, но… Сильно тянет. Черт, там презерватив застрял?».

«Нет. Горит или…» — сползаю вдоль голого тела вниз. — «Юль, крови нет» — по-моему, я кое-чем горжусь, когда о подобном ей почти авторитетно заявляю.

«Значит, ничего не вышло» — плечами пожимает, не убирая руки от лица. — «Заново, да?».

«Я был в тебе. Полностью, на всю длину. Прекрасно помню все твои изгибы и собственные ощущения. Ты женщина, Смирнова. Но…».

«Я до сих пор чувствую тебя, у меня теперь там…» — Юлька громко прыскает и заходится в истерическом хохоте оголодавшей от недоедания гиены. — «Огромная дыра! Ты меня напополам разорвал!».

«Поплачь, красавица!» — прыжком неповоротливого кита из океанической бездны набрасываюсь на нее и подминаю под себя. — «Плачь громко, Смирнова. Избавься от горя. Давай!» — встряхиваю маленькие плечи. — «Ну же? Ударь, Юла!» — тормошу ее, пытаясь пробить на какой-нибудь понятный мне финал.

«Какое еще горе? Что с тобой, Святослав? Я сейчас успокоюсь, если ты не будешь тормошить меня. Перестань трясти. О, Господи! У меня голова сейчас оторвется. Ну, хватит!» — я плавно отпускаю, а Смирнова спокойно продолжает. — «А больно будет всегда? Вдруг мы анатомически не подходим, не состыковываемся, понимаешь? А если я никогда не смогу подстроиться под твой размер и вообще испытать оргазм… Может у меня что-то с женской конституцией не то? Почему нет крови, например? Ты уверен, что все получилось, Свят?»…

— А это хто? — звонкий детский голосок задает простой вопрос.

— Это папа. Сладкий, в чем дело? Спать пойдем? Не мусоль глазки. Не надо. Игорь, пожалуйста, перестань канючить.

— Нет! — со всхлипом отвечает. — Не пойду спать. А Дедуска Молоз? Посему он не плисол?

— Уже очень поздно. И потом, — Юля тяжело вздыхает, — ты же видел, какая на улице погода.

— И сто?

— Дедушка, наверное, в дороге застрял.

— Я буду здать!

Упрямый парень! Немного погоржусь и про себя добавлю:

«Весь в меня!».

— Когда он придет, я разбужу.

— Нет, — похоже, сын бьет ножкой по дивану и случайно задевает мать.

— Мне больно, Мудрый…

«Не будет больно, Юля. Мы немного подождем и…».