— Вы неправильно поступили и неверно рассчитали. А самое обидное то, что подумали будто мы не способны на понимание. Дурачки, ей-богу! Настолько зачумленные собственными проблемами, что на неприятности старшей дочери плевать. У тебя, Юленька, что-то с разумом случилось, как только ты увидела его? Стала бешеной и аффективной? Сильное чувство. Я прав? Или тебя так пробрало и вштырило от осознания того, что твой Святой, с которым вы расстались, сильно поругавшись, почти не коцаный, невредимый и живой?

Вздрагивает здоровый хрен на каждой кличке, которой я его любезно награждаю. Дети — удивительные творения природы и родителей, конечно. Эгоистичные создания считают, что со стартом их совершеннолетия неугомонные предки, они же надоедливые родаки, они же хнычущие от недостатка внимания слезливые старые хрычи, перестают интересоваться тем, как, где и с кем проводят время их значительно подросшие малыши-карандаши. Огорчить и образумить детку? Или предоставить неограниченные полномочия этому ребенку, который, я уверен, доходчивее донесет мою простую мысль. Игорь, их сладкий сыночка, отомстит за нас с Евгенией. Я поспособствую, покажу, расскажу и даже научу мальчишку. Уведомит их позже князь, по чем на том базаре фунт земного лиха и где зимуют раки, когда на дне, в камнях не спят.

— Куда уж нам, глупым желторотым идиотам! — скабрезничает непрерывно дочь.

— Давай так! Я еще раз обрисую выгоды от того, что будет, а ты…

— Я взрослый человек, — перебивая, гордо задирает подбородок.

Забыла, видимо, добавить самостоятельный и глупый! Но Бог с ней — пусть живет.

— Этого вообще не отрицаю, — подаюсь лицом вперед. — Значит, решай проблемы по-взрослому, как полагается, а не как юношеский гормон к… — последнее добавляю диким шепотом, — пизде прильет.

— Ты… — мгновенно закипает, похлопывая узенькой ладонью по сиденью.

— Извини, кровинушка, однако лучшего сравнения не нашел. Но согласитесь, дикие волчата, это однозначный перебор. Красов — не маньяк, Юла. Мудрый! — перевожу глаза на вцепившегося мертвой хваткой в рулевое колесо. — Спокойно, парень. Не сжимай, не сжимай обмотку. Разорвешь к чертям собачьим.

— Я передумала, — сквозь зубы произносит.

— Поздно, солнышко. Возвращаться на исходную не будем, а я не враг, детка. И все понимаю…

— Юль? — Свят поворачивает голову к поймавшей лихорадку пассажирке. — Все будет хорошо.

Ну что сказать?

«Спасибо, парень» — наверное, будет не в удел, но про себя смолчу.

— Он тебя обидел? — я продвигаюсь ближе, активно ерзаю некрупной задницей по мягкому сидению. — Говорю о муже, Юля.

— Я все заслужила!

Ох, чтоб меня черти к ебеням на адские задворки взяли.

— Решила выпить кровь, Смирнова?

С ней раньше не было проблем: ни по детству, ни по отрочеству и юности. Видимо, это расплата нам с чикуитой за то, что горюшка со старшей курочкой не знали. Теперь старательно пожинаем не очень вкусные плоды.

— Я выбрала, отец. К нему не вернусь, — отвечает мне, поглядывая через мое плечо, бросая беглый взгляд на сына.

Не сомневаюсь. Не стоит об очевидном выборе стократно сообщать. Вот он, твой личный выбор. Во всей красе и силе. Увы, как оказалось, без парадной формы и погонов, зато с «посмертным» специальным званием и с ухоженной машиной. Что-то я, по-моему, забыл? Вспомнил! Конечно-конечно. Без работы и большого дома.

— На будущее запомни, мое ты солнышко, — громко сглатываю. — Подобным образом, грубым и, чего уж там, дурацким, не ведут себя, тем более с беспокойными родителями. Мы, — опять пересекаюсь зеньками со Святом, — не враги! — заикаюсь и замолкаю, потому как хочу добавить «вам», но все же не решаюсь.

— Сладкий, ты как? — задает внимательный вопрос для сына, я тоже обращаю к мелкому князьку свое лицо.

— Нолмально…

Она… Она такая же, совсем как та, другая. Она, как моя маленькая мать, которая имела охренительные рычаги влияния-давления на мужика, командовавшего когда-то, в прошлой жизни, большим отрядом неугомонных лоботрясов, у каждого из которых был свой непростой анамнез в кармане серого огнеупорного бушлата.

Автомобиль мягко притормаживает перед жирной стоп-линией на светофоре. Водитель глубоко вздыхает и поворачивает голову. Он через окно обозревает обстановку, царящую по левую сторону от него, затем прислоняется лбом к стеклу и пару раз прикладывается костью о тонированное полотно.

— Свят? — несмело шепчет Юля.

— Да? — не оборачиваясь, сосредоточенным затылком отвечает.

— Свят?

— Угу?

— Люблю…

…Когда дочь выбралась из вынужденного банного укрытия, то, потупив взгляд, внезапно предложила всем поужинать, а мне к тому же и переночевать. От последнего, конечно, я бы не отказался, будь у них хоромы побогаче и побольше, а так, мое недолгое пребывание на жалких квадратных метрах, которые выделяет родное государство для отставных военнослужащих, рисковало превратиться в оккупацию жилплощади, где и втроем с большим трудом можно разминуться, не отрицая большого риска встретиться задницами в довольно узком коридоре, по ощущениям и глазомеру рассчитанному на половину взрослого и габаритно небольшого человека. Я уверен, что он, Свят, точно бьет поклоны, когда проходит, например, на кухню. С его-то физиологическими данными, нешироко работая коленями-локтями, в том месте можно только по-пластунски тощей задницей вилять.

Пришлось, конечно же, выпить кофе с каким-то цитрусовым печеньем, выкурить трубку мира и выступить с предложением о том, чтобы всем вернуться к нам, в лесок. Тяжело дискутировать с теми, кто считает себя абсолютно правым по всем позициям и направлениям. Да и по количеству их в два раза больше, но и тут, как говорится, Бог помог. Внук выскочил, как маленький чертенок из чудо-табакерки. Игорь забежал на кухню, шлепая босыми ножками по каменному полу. Князек, подпрыгнув, залез ко мне на шею и, пристроив щечку на моем плече, попискивал от наслаждения. Соскучился малыш…

— Мамочка! Господи! Мамуля! — прижав ко рту тугие кулачки и сильно вытянув шею, скулит Юла.

«Доброе утро, моя любимая жена!» — а я соврал, конечно, когда надменно сообщил, что чика приболела, но истину сказал, когда о нервном напряжении заявил. Заждавшаяся Женька встречает нас на улице, что называется, при полном неудовлетворительном параде: от недосыпа на смуглом личике отсвечивают очевидным безумием сильно воспаленные глаза, лоснящаяся от слез кожа натянута на маленькие кости идеального черепа, как будто бы на барабанный остов, а до безобразия раздутый нос сжирает напрочь испанскую красоту, доставшуюся ей в наследство от наглых вездесущих кабальерос. Ей-богу, до такого состояния я за всю нашу совместную жизнь ее ни разу не довел. Старшая малышка оказалась талантливее своего отца. Смогла, сделала, преодолела и обогнала. Побила до сей поры неперешибаемый рекорд своего отца. Убежден, что наш развод чикуита мягче преодолевала, чем неземные выкрутасы «романтичной и совсем не ветреной» Юлы.

— Не плачь, — Свят осипшим голосом хрипит. — Сладкая, слышишь?

— Простите меня, пожалуйста. Па-по-чка-а-а-а! — Юля громко всхлипывает, а обращение ко мне вдруг жалобно канючит.

— Заканчивай херню молоть! — рявкаю и краем глаза тут же отвлекаюсь на окончательно заснувшего ребенка. — Натворила, а теперь… Ты еще за руку маму подержи, как будто провожая в последний долгий путь. Мы, бл, не умираем, Хулия, а ты уже оплакиваешь. Раньше, твою мать, надо было думать. Чего уставился? — про себя рычу коронное «урод» и повисаю нехорошим взглядом, которым полосую чересчур сосредоточенного на моей персоне Свята. — Не смейте сейчас здесь устраивать обедню и изображать наемных плакальщиц, которым не выдали обещанный аванс. Оба — в дом. Живо и без долгих проигрышей на студеной улице! Она, похоже, с голыми ногами стоит, — теперь присматриваюсь к жене и той одежде, которую она успела натянуть себе на худенькое тело. — И ей, по-видимому, сегодня всыплю. Чике все-таки не дал Бог нужные мозги. А здесь, похоже, все с эксклюзивными приветами.