— Что нового? — бухтит себе под нос. — Убавь-ка рвение. Это даже неприлично, к тому же ты меня смущаешь.

— Лен?

— Ты изменился, Святослав. Таким я вижу тебя в первый раз и очень надеюсь, что это не обман, не маскировка, не мимикрия, а кое-что иное.

— Я должен, что ли, рассказать?

— Тайна? — верхней половиной тела направляется ко мне.

— Держись! Ты сама напросилась, хоть я тебя и предупреждал. Итак, я женился, — хлопаю в ладоши. — Хороша новость?

— Поздравляю! — как будто расслабляется и разжимает пальцы, скрутившиеся вокруг деревянных подлокотников.

— Спасибо, — киваю идиотом.

— Когда?

— Пять лет назад, — отвечаю, подкатив глаза.

— Хм? — транслирует задумчивость и полное непонимание.

— Юля и сынишка со мной, Лесенька, — ухмыляясь, объясняю.

— Но…

— Ничего не говори, — выставляю обе руки, обращая ладонями под женский нюхающий атмосферу нос. — Просто поздравь и порадуйся за нас.

— Поздравляю, радуюсь, но по-прежнему ничего не понимаю.

— Я ответил на твой вопрос? — обхватываю пальцами свой подбородок, провожу по скулам, расчесывая кожу. — Ты спрашивала, откуда такое солнечное настроение. Все очень просто! — опускаю руку и дергаю плечами.

Любимая Юла теперь живет со мной!

— Мне не стоит заострять внимание на том, что брак, по всей видимости… Как это, черт возьми сказать? Не-ле-ги-тим-ный?

— Нет! — мгновенно отрезаю. — Про жизнь во грехе и вне закона, про сучий эгоизм, про неправильность событий, про ее официальное замужество, про обиженного мудака, про ее родителей, которые не догоняют, зато долдонят:

«Как так можно, Свят?»,

говорить вообще не будем. Я счастлив, Леся! Слышишь?

— Уверена, что ты нестабилен, Свят. Извини…

— Я сейчас уйду.

Коза ты, шелудивая! Умеет эта мелочь испортить настроение. Похоже, она не совсем талантливый профессионал, раз не способна удержать зависть, злость и негативное предубеждение при себе.

— Послушай, пожалуйста.

— Умеешь в душу насрать, Елена Александровна?

— Ты, безусловно, находишься в эйфории, отчаянно стараешься изобразить радость на лице, делаешь вид, что все просто зашибись, — я вздрагиваю на последнем слове, потому как только вот несколько часов назад Алексей Смирнов с шипением отчитывал меня, вставляя этот самый «зашибись» вместо запятых и точек в спонтанную, умопомрачительную и содержательную речь о том, что так, вообще говоря, не делается, что сначала нужно старые связи обрубить, а потом связывать нити в новые и крепкие узлы. — Ты счастлив! Ну что ж, я очень рада. Ты радиоактивно светишься и испускаешь лучики добра и благодушия, ты снова любишь мир, усиленно заталкивая негатив подальше. Ты весел, бодр, всесилен и могуч, да и не только. Об этом можно много говорить. У меня истощились мысли. Извини.

— Раздражаю?

— Нет.

— Плачу — плохо, грущу — почти на грани нахожусь, злюсь — значит, что-то нужно отпустить. Теперь что не устраивает?

— Святослав, что-то ведь не так? — опускает вниз глаза и застывает, внимательно рассматривая мои дрожащие ладони и суетящиеся в припадке пальцы. — Я права?

Да! Все, е. ать, не так! Кому о том, что произошло несколько дней назад, подробно рассказать, чтобы вдруг случайно не стать неправильно или неточно понятым? Шепелева вряд ли, я думаю, поймет. Но у моей Юлы на ребрах и на лбу, над правой четкой бровью, красуются большие ссадины, а на покалеченной ключице уже синеет опухший в первые секунды здоровенный и свидетельствующий о чем-то нехорошем случайно заработанный фингал.

Она упала… Знаю, что подобное объяснение звучит весьма хреново, скорее — так себе, но тем не менее — это истинная правда. Все без купюр и наспех склепанных прикрас. Здесь больше нет других идей. В тот первый вечер на нашем новом месте, когда она тайком пробралась в душевую кабину, в которой я китом плескался, и прислонилась обнаженным телом к моей спине и ягодицам, я диким жеребцом взбрыкнул и оттолкнул любимую. И так уж вышло, что она перецепилась за плексигласовую створку, при этом сильно ударилась бедром о раковину и шлепнулась на мокрый кафель с высоты своего, слава Богу, небольшого роста, при этом со всей дури приложившись мелкой задницей о пол. Смирнова ушибла тело и набила не большую, но очень ощутимую — тактильно и даже зрительно — на затылке шишку. Когда сладкая потеряла на несколько минут сознание, я снова испытал тот мертвый ужас, о котором уже почти забыл. Я тряс ее, как тряпичную куклу, прижимал к себе и гладил безжизненно мотающуюся из стороны в сторону головку, запутываясь неумелыми пальцами в женских влажных волосах. Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем Юля всхлипнула и застонала мне в плечо:

«Свят, со мной все хорошо».

«Детка, прости меня» — я дебильно дребезжал ей в уши старую песню насилующего маленькую женщину здорового мужика-абьюзера и шептал затертые до дыр слова.

«Что случилось? Ты оттолкнул? Я не хотела. Ты испугался? Что с тобой?» — она стонала и выкручивалась, старалась вылезти и получить свободу, которую я, естественно, мною «раненой», удерживая крепко, не давал.

В тот вечер я впервые с момента освобождения из вражеского плена прикоснулся своей свободной от одежды кожей к живому существу, к которому чувствую просто адское влечение. Юла возилась на груди, посмеивалась и плоила мне волосы, прыскала, когда с небольшим усилием прищипывала мои торчащие соски, а после в качестве, видимо, наказания впилась острыми зубами в то место, где плавно сходятся в единое целое крепкая ключица и бычья шея.

«Ты ударил меня, Свят?» — прошептала, когда я укладывал ее в кровать.

«Извини меня» — хрипел, краснея и смущаясь. — «Я не хотел…».

«Любишь женщин лупцевать, гад?» — прикрыв глаза, шипела мелкая змея. — «Так самоутверждаешься, да?».

«Не приближайся ко мне, пожалуйста, когда я этого не жду» — сев рядом с ней, стал объяснять. — «Не подходи сзади. Не нужно, сладкая…».

«Иди ко мне» — она протягивала руки и жалобно просила, пока я в бешеной спешке натягивал домашнюю одежду на себя. — «У тебя красивое тело, а запах… М-м-м! Я дурею. Возьми меня».

Похоже, у Юлы случилось небольшое сотрясение или помутнение, но она распахнула одеяло и стыдливо сжала бедра, устроившись, как греческая богиня на боку, выставив согнутую в локте подрагивающую руку.

«Зачем?» — спросила, кивком указывая на мой сосредоточенный и полностью упакованный внешний вид. — «Хочешь, чтобы я сняла…».

— Святослав? — Лена несмело трогает мои пальцы. — Ты волнуешься?

— Это фобия? — поднимаю на нее глаза. — У меня теперь типа жуткий страх и непереносимость?

— Я не знаю. Мы ни разу не обсуждали этот момент.

Отрадно осознавать, что Лена Шепелева — как бы в курсе!

— И не будем! — покачиваю головой.

— Не будем?

С ней — точно нет!

— Ты пережил насилие?

Нет! Все было не так.

— Они пытали?

Да! Было пару раз.

— Считаешь, что смалодушничал? Дал в чем-то слабину? Показал, что уязвим, потому что живой человек?

— Так будет всегда? — шепчу, не обращая на ее слова внимания.

— Расскажи — я выслушаю. Давай проживем этот эпизод вместе…

Еще раз? Охренеть! Здесь все намного проще:

— Нет! — вытягиваю руку. — Не соблазняй.

— Я не соблазняю…

— Не соблазняй обещаниями о том, что станет легче, проще и спокойнее. С войны возвращаются с ранениями?

— Не всегда.

— Случай закрытого цинкового гроба я не беру в расчет, — ехидничаю злобно.

— Иногда возвращаются с чувством выполненного долга.

— Ну да, ну да, — посмеиваясь, квакаю.

— Иногда находятся в жутком нетерпении возможной новой кампании, иногда смертельно устают — определение не воспринимай буквально, но никогда не бывают окончательно довольными. Каким бы сильным человеком ты ни был, если ты, конечно, настоящий человек, а не, — Леся внезапно запинается, поворачивает голову, отворачивается и за опущенными веками прячет от меня глаза, — зверь, испытывающий наслаждение от запаха крови, пороха и разложившихся тел, ты не можешь чувствовать удовлетворение и радость…