— Нет.

— А-а-а-а! — по-волчьи задирает голову.

— Я уезжаю.

— Пора и честь типа знать? — надменно искривляет губы.

— Да.

— Согласен, — пошатываясь, выставляет себе на пояс подрагивающие руки. — А что с мальчишкой?

— Мы будем видеться.

— О, как! — качнувшись, подается на меня вперед. — Это вы с Хулией когда — напомни, будь любезен, мил сучий человек — пришли к такому поразительному заключению?

— Я буду с сыном…

— А чего великолепный Красов на это все сказал?

— Какая разница?

— Действительн-О! — Смирнов противно окает и расставляет руки по сторонам. — Итак! Гребаный ты, хитрый мальчик, что на самом деле происходит?

— Вы пьете…

— А ты полиция нравов и отдел по борьбе с алкогольной преступностью, по всей видимости. Ты дурачок и неприкаянный или ты, мамкин выблядок, святой?

На последнем слове, полностью совпадающим с моим армейским прозвищем, я сильно вздрагиваю и странно застываю, всем жалким видом транслируя обычное смирение и жалкую покорность, а выпивший Сергей громко хмыкает и сильно щурит правый глаз.

— Решил прочесть мне выдержки из нормативного параграфа, в котором что-то говорится про какую-то мораль?

— Тетя Женя…

— Тетя, мать ее, Женя — неоднократно проверенный боец и стойкая матрона, у которой, как и у любой из ныне здравствующих баб, по сто с лишним пятниц на одной неделе. Сегодня она в меня тарелками швыряется и спит с проректором по учебной и научной, блядь, работе, а завтра…

— Вы говорите о своей жене, — я в грубой форме делаю Смирнову замечание. — Так нельзя! Это некрасиво, к тому же против правил. Она вторая половина и верный соучастник, а Вы отзываетесь о женщине, с которой столько лет живете и имеете прекрасных дочерей, как о случайном, забежавшем на коптящий огонек, ничтожном, мелком человеке.

— И что? — громко хмыкает.

— Вы прожили вместе…

— Иди ты на х. й, Свят! Мал ты, сука, и очень зелен. Привык все по Уставу, да?

— Да, — последнего совсем не отрицаю. Тут, как говорят, ни дать ни взять!

— А в жизни, глупый мальчик, есть вот такие, — руками показывает предполагаемый размер своего предубеждения, — исключительные исключения. С женщинами по правилам ни хренульки не выходит, по шерсти, кстати, тоже не вставляет. Скучно, Свят! Их даже трахать нужно, не повторяясь в позах, иначе… Все! — показывает пошлый жест. — Тю-тю их чрезвычайно важный солнечный оргазм. А вообще…

— Спасибо за разъяснения.

— Сдался, что ли? — дрожащими пальцами сжимает мне плечо.

— Нет, — кошусь на этот жалкий жест, вздрагиваю и вынужденно отступаю, делая один-единственный жалкий шаг.

— А что тогда? — заметив это, тут же убирает руку.

— Пора и честь кому-то знать. Тетя Женя…

— Еще раз что-то вякнешь про миленькую тетю Женю, и я за себя, задротыш, не ручаюсь. Что со свидетельством о рождении? — оглядывается, подыскивая под задницу подходящее для отсидки место.

— Все хорошо.

— Фамилию поменял?

— Через месяц будет готово.

— Хм! Раньше было проще, — плюхается на диван и почти мгновенно раскидывает по мягкой спинке руки. — Пожалуй, — как будто любознательно и с интересом рассматривает помещение, — я тут навсегда остановлюсь. Возражения?

— Никак нет, — ответ свой подтверждаю агрессивным мотанием головой.

— А с Юлей как…

«Вы, ё. аный бабай, не женаты, Святой» — шептал намедни Стасик, посматривая на Смирнову, пританцовывающую возле моей машины и напуганную многообразием военных, шляющихся туда-сюда через строго охраняемый КПП.

«Ну?» — я с не пойми каких херов вдруг сделал вообще ничем не удивленный взгляд.

«Это семейное общежитие» — он передал назад мне наши паспорта. — «Казарма! Вкурил? Офицерские квартирки, а не…».

Чего-чего? Да только, блядь, попробуй что-то отчебучить, гад!

«Ну-ну?» — прищурившись, с угрозой в голосе у Рохлина еще разок спросил.

«Она за кем-то замужем, а ты не женат на ней, а…».

«А?» — набычившись козлом, быстренько ввернул.

«Так нельзя. Это не положено. Внутренняя безопасность нас с поносным дерьмецом смешает, когда устроит внезапную проверку и с ноги откроет хлипенькую дверь в похабную квартирку, устроенную тобой на территории режимного объекта. У нее фамилия…».

Да в курсе, сука, я!

«Мальчишку видишь, Стас?» — кивнул на странно присмиревшего ребенка, который мертвой хваткой вцепился в женскую руку и вместе с этим прятался за распахнутым пальто Юлы, поглядывая при этом украдкой на стриженных галдящих матами «скворцов», гарцующих в сбитых ежедневной муштрой зимних берцах и в настроченных поверх лоснящейся дешевой ткани рыбьим мехом, к тому же сильно вытянутых на заднице и на коленях форменных штанах.

«Да, конечно».

«Это мой сын, Рохля. А эта женщина — моя жена! Еще вопросы, товарищ полковник?».

«Ты подал рапорт, Свят. Ты тут не служишь. Ты гражданское лицо. Ты…».

«Я чертово здоровье» — я странно заикнулся, но мысль не растерял — «на той войне контрактно потерял. Не заслужил маленького одолжения от страны? Это, Стасик, ненадолго. Заверяю и клянусь. Мы снимем квартиру и уберемся на хрен. Будь ты мужиком!».

«Свя-я-я-т…».

А погибший Ромка, я в том уверен, все-все бы разрешил!

«Это моя Юля, Рохля. Это та женщина, о которой я спрашивал в прошлый раз. Она меня искала. Посмотри на нее. Смотришь?».

«Да!» — а он действительно ни на секунду не отводил от смущающейся Смирновой глаза.

«Я бросил беременную женщину и скрылся в неизвестном направлении. Можешь себе представить, через какие сложности эта девочка прошла, пока добивалась в жизни справедливости, следуя тем самым правилам? Она, когда я дивным образом „погиб“, ходила на гребаные опознания, сына за собой таскала, лила слезы, просила о милости, а по факту не имела никаких гарантий, в том числе финансовых. Знаешь, почему?».

«Свя-я-я-ят, прекрати!» — тогда он обхватил меня за шею.

«Потому что я не женился на ней и не признал мальчишку. Но…».

«Такой порядок!».

Рохля, Рохля… Мать твою!

«Строение пять, второй этаж, комната двадцать три» — сквозь зубы внезапно просипел, а после, присвистнув, подозвал щегла, который живенько попал в мое дальнейшее распоряжение.

«Мы скоро съедем, Стас!» — беззвучно другу пообещал и в знак подтверждения пару раз по-бычьи поморгал…

— Никак, Сергей Максимович.

— Что там произошло, Святик? — Смирнов закидывает ногу на ногу, устраивает верхнюю конечность на своем колене, располагая икру, лодыжку и ступню строго параллельно деревянному настилу.

— Где? — изображаю изумление.

— Красов приезжал сюда, дружок. Зять навещал нас. Причем не-од-но-крат-но!

А Вы, Сергей Максимович, по-видимому, были по такому случаю не в подходящей, нужной форме. Впрочем, это и неважно. Какого хрена здесь делал обиженный мужчинка? Нажаловался на Юлу, заплаканный и брошенный братишка?

— И что? — потупив взгляд, произношу.

— Задрали, лично меня, любезный, эти бесконечные командировки. Что скажешь? Он выпирается из собственного дома, словно Юльке ненужное, между прочим, время на обдумывание и принятие решения дает. Какого черта он творит?

— Я ничего об этом не знаю. Не в курсе!

— Не пошептались, что ли? У него там, я наивно полагаю, зазноба на объекте объявилась? Мотается с завидной регулярностью и в ус себе не дует. Подкинуть ему пищу для досужих размышлений?

— А Юля? — по-прежнему изображаю несознанку.

— Что? — Сергей переводит на окно свой мутный взгляд.

— Юля была с ним?

Талантливо играю или бездарно за Смирновым что-то повторяю?

— Ничего не сказал, но по роже я читаю лучше, чем между строк, поэтому я кое-что в его глазах заметил и все прекрасно осознал. Костя сбивается с накатанного ритма, сильно заикается и суетится. Неприкаянный! Шатается, ломается и вместе с тем определенно путается в показаниях. У меня таких уродцев было, что на жалкой сучке блох. Я с подобной психологией до некоторых пор с завидным постоянством был знаком. Сейчас вот взял перерыв…