Голубки, черт бы их подрал, похоже, делают вид или действительно меня не замечают. Колокольчик оглушает, а вымученная, как будто неживая, улыбочка сегодняшней продавщицы и ее почти поклон до земли для строгого начальника жутко раздражают.

— Добрый вечер, Петр Григорьевич! — подскакивает возле кассы девка.

— Привет, — бухчу себе под нос и ставлю на прилавок пакет, подталкиваю его к ней и рычу, — пожалуйста, отнеси на кухню.

— Хорошо! — с огромной радостью хватает то, что я швырнул. — Великолепная погода, не правда ли?

Ага-ага! Ну, просто охренеть.

Застыв на месте, считаю про себя, медитирую и успокаиваю нервную систему, которую расшатывает эта нечисть голубых кровей, залезшая впереди отца в самый ад. Что ему еще надо? Какого черта он пялится на меня, словно никогда не видел? Я подойду? Устрою бунт на шоколадном корабле, поймаю на горячем нечистого на руку делового мелкого партнера, обсужу на глазах у всего глазеющего люда недостачу по конфетам, мармеладу, пастиле или халве?

— Туз! — окликаю сидящую ко мне Смирнову.

— Не сейчас, Велихов, — не оборачиваясь, через зубы отвечает мне.

Ну ни хрена себе! Замашки истинной леди, у которой женихов что дерьма в навозной бочке.

— Как долго? — поворачиваюсь всем телом к тому месту, где парочка о том, что не сбылось, воркует, не обращая на меня внимания.

— Я уже ухожу, — слышу, как он ей тихо говорит. — Прощай, — поднявшись, трогает пальцами мелкую ладошку Тоника.

— Прости, пожалуйста, — повесив голову, произносит Ния. — Я не знаю…

— Прощай, Тонечка. Я все понял и тебя услышал.

Мантуров неспешно направляется ко мне и останавливается в точности перед моим носом, на уровне глаз.

— Что с делом Качуровых? — по-видимому, нашел наиболее подходящее время для обсуждения служебных вопросов.

— В разработке, — быстро отвечаю.

— Понедельник? — о крайнем сроке, как мой непосредственный начальник, уточняет.

— Планирую уехать, Егор Михайлович, законный отпуск, а заявление уже валяется у начальства на столе с визой, датой и согласованием с отделом кадров, — не отвожу глаз от расслабленной и даже усмехающейся рожи Мантурова. — Закроете без меня, ребята.

— Как и всегда, — он хмыкает и быстро смаргивает. — Любите сладкое, Петр Григорьевич?

Что он сейчас спросил?

— Как все! — усмехаюсь.

— Шоколад варите, орешки в формочки кладете, посыпаете сахарной пудрой вергуны? — подмигивает и пошло искривляет губы.

— Пошел бы ты на хрен! — не разжимая зубов, произношу. — Поговорили? — кивая через его плечо, указываю на Нию.

— Поговорили, — подтверждает, положительно качая головой.

— Удовлетворен?

— … — он передергивает плечами и одним глазом моргает, словно у Мантурова рассинхрон по всем системам произошел.

Сбой в головной программе?

— Вот и проваливай отсюда, — теперь задаю иное направление, поворачивая голову в сторону входной двери.

— Всего хорошего, Велихов.

— И тебе! — клокочуще и будто не своим голосом рычу.

Он от меня отходит и, пошло хмыкнув — там злость, ненависть, неприкрытый гнев и бешеная ярость, все совершенно точно — наконец-то выметается из магазина. А я стеклянным взглядом рассматриваю узкую спину Тони и медленно сжимаю кулаки.

— Подойди ко мне, — хриплю, почти вымученно об этом Тузика прошу, но тут же звонко выкрикиваю ее имя, — Антония!

Она, ни черта не отвечая, глубоко вздыхает, неторопливо поворачивает голову к окну, с интересом таращится на улицу, а затем берет свою чашку и спокойно цедит кофе, который, видимо, еще не допила. Еще бы! За интеллектуальными и «правильными» разговорами с Егором ей было некогда. Она старательно каялась и просила прощения у мужика, который тупо издевается над ней.

Что это за благородное поведение? К чему какие-то объяснения, когда и без того все было ясно? Я, правда, не догоняю, на хрена царапать только-только зарастающие раны, встречаясь за чашкой чая и маленьким эклером на вражеской и без сомнения враждебной территории. Но она, похоже, не собирается возобновлять с ним отношения, это сильно обнадеживает и заставляет двигаться вперед. Ну что ж, и на том, как говорят, «огромное спасибо»!

А сейчас она испытывает меня? Проверяет крепость нервов, выдержку и тестирует стресс-программу? Желает убедиться, не бешеный ли у меня нрав? На долбаную ревность, что ли, пробивает? Хочет посмотреть, как деревянный мальчик превращается в бездушную скотину и начинает крушить, растаскивая на атомы окружающую обстановку? Так я, наверное, огорчу ее. Негоже дергаться и что-нибудь доказывать, когда все без жестких объяснений ясно. Мантуров убрался восвояси, а я остался. Не могу сказать, конечно, что это безоговорочная победа и мой сногсшибательный триумф, но я здесь, а он там. Усаживает задницу в салон автомобиля и пошло скалит зубы, словно подлость готовит или просчитывает удачное время для нанесения удара в спину своему врагу.

Вместо того, чтобы подсесть к ней и требовать каких-то объяснений и нарываться на выяснение отношений, я отползаю в подсобное помещение, а если быть точным, то захожу на кухню, в которой сегодня никого нет. Осматриваюсь в полутемном помещении и тяжело вздыхаю:

«Здесь, пожалуй, посижу».

Но, как оказалось, не слишком долго. Не долго в гордом одиночестве, потому что:

— Привет, — шепчу, еле двигая губами, когда вижу, как знакомая маленькая женская фигура замирает в дверном проеме.

— Привет, — отвечает и смелее заходит внутрь. — Почему в темноте? — клацает выключателем и зажигает полный свет.

Я жмурюсь и зажимаю пальцами переносицу.

— Голова болит? — Смирнова подходит к газовой плите и стоящей на ней небольшой керамической кастрюле. Тоня берет лопатку и, погрузив ее внутрь, что-то там размешивает.

— Что ты делаешь? — встаю со стула и направляюсь к ней.

— Шоколад уже остыл, — осторожно наклоняется и, прикрыв глаза, принюхивается к содержимому. — Отлично! То, что нужно. Подай, пожалуйста, те формочки, — не глядя, указывает на что-то, что находится возле, но немного вдалеке.

Ей нравится, когда я в этой мутотени участвую, когда суечусь, исполняя ее прихоти, выступаю услужливым пажом, жалким мальчиком на побегушках? Она кончает от того, что может мной командовать и управлять? Да ради бога! Она руководит, потому что я ей это позволяю. Чем бы Тонечка не тешилась, лишь бы приняла приглашение, которое я собираюсь сделать, если обстоятельства позволят.

— Тузик? — протягиваю вытянутую матрицу с диковинными фигурками, в которую она сейчас начнет лить вязкий, слишком липкий шоколад.

— Да?

— Ты завтра вечером свободна?

— Да, — она устанавливает перед собой то, что я ей передал и, наклонив кастрюлю, заполняет силуэт здорового медведя, плавно переходит на мелкий по сравнению с предыдущим зверем заячий образ, затем заливает какой-то как будто пряничный, раздутый по сторонам, сказочный дом, а остатки сливает в декоративный, немного вычурный цветок.

Тосик облизывается, когда заканчивает с разливкой сладкой массы, подмигивает мне и лениво улыбается:

— Свободна, Велихов, свободна.

Это хорошо! Пока идет все так, как я задумал. Работает старая система ухаживаний. Об одном молю, только бы не засбоила в самый неподходящий момент.

— А что? — и этот уточняющий вопрос я тоже предусмотрел.

— Хочу пригласить тебя, — обхожу ее и становлюсь в точности за женской спинкой.

— Куда? — вполоборота задает вопрос.

— Не поворачивайся, пожалуйста, — опускаю взгляд и регулирую свое положение позади Смирновой так, чтобы мой пах в точности попадал ей в поясницу. Удовлетворившись результатом, подхожу вплотную и вжимаю Нию в край рабочего стола.

— Ай! — ладошками и кондитерской лопаткой, зажатой в одной своей руке, Тузик упирается, пытаясь оттолкнуть меня.

— Тихо-тихо, щенок. Чего ты возбудилась?

Все ведь хорошо! А так нам разговаривать с Тонечкой привычнее, чем когда мы становимся друг к другу лицом.