— Отодвинься, — дергает локтями, пытаясь силой убрать от своей спины меня.

— Как ножка, лживый щенок? Отошла и быстро выздоровела? А было ли там растяжение, о котором ты трещишь второй день? Ты врушка, Ния?

Даже интересно, что сейчас ответит:

«Спасибо, что спросил. Побаливает и на погоду досаждает. Я всегда правду говорю, милый Велихов»

или

«Какая нога? Со мной все хорошо, Петруччио. Совсем, что ли, обнаглел? В чем-то нехорошем подозреваешь? А причины для этого у тебя есть?».

— Уже не болит, — сухо отвечает.

Я так и думал! Ее ответ не удивителен, а скорее, слишком очевиден. Пока Смирнова разбирается с посудой, я терроризирую ее назойливым вниманием, постоянным и ощутимым для нее присутствием.

— Новости рассказать? — обхожу Нию и упираюсь задницей в край рабочего кухонного стола. — Вчера уснула и даже недослушала.

— Что-о?

— Утомилась, говорю. С чего начать?

— Начни с начала. Давно уже пора, — не смотрит на меня, зато особое внимание уделяет чистой и сухой посуде, которую расставляет по своим местам. — Ты не мог бы? — протягивает мне тарелки и глазами указывает, куда конкретно я должен закинуть их.

— Без проблем, — быстро выполняю. — Итак? — по-прежнему сохраняю бешеную интригу.

— Да скажи уже, — даже подпрыгивает от нетерпения и любопытства. Смирнова попискивает и сверкает взглядом. — Сколько можно?

— Все на мази, Тузик. Мы развернемся и нам улыбнется счастье в виде стабильного дохода из месяца в месяц. Знак качества — Велихов и Ко.

Эк меня раздуло-то! Приклеилось тавро, словно жвачка к нёбу, и не желает с языка сползать.

— Что ты сделал, Велихов и Ко? — по ее голосу слышу, что точно издевается и даже осмеливается ставить под сомнение мои слова.

По правде сказать, особо-то и не старался, а всего лишь в подходящий момент на очень нужные кнопочки нажал. Между прочим, одну из них она сама утопила, даже не подозревая об этом. Моему отцу симпатизирует Антония, он ради нее, по-видимому, на все готов. Странные, очень странные отношения… Ладно, подумаю об этом позже, а там глядишь и вовсе болт забью. У папы есть моя любимая мама, а на подлость и измену старший Велихов при всех своих достоинствах и недостатках стопроцентно не способен и не готов, к тому же он бесконечно повторяет, что Тосик ему, как маленькая родственница, которой у него никогда не было. Гриша грезит дочерью, а Ния круто вписывается в образ, который подкидывает воспаленная фантазия папаши. Пусть мечтает и старательно помогает своей названной дочери добиться определенных успехов там, где она пока тянет лямку и, чего уж тут, стопудово выживает.

— Один твой взрослый поцелуй, Тузик, и я все в подробностях расскажу, — подмигиваю ей.

— Считаешь, это разумная цена? — Тонька ставит руки себе на пояс и, быстро оглянувшись, засекает положение играющего с какими-то кубиками и грузовыми машинками племянника.

— Он никому не скажет, Ния. Между нами, между мужчинами…

— Я все знаю про эту вашу солидарность. Что ты натворил, Петруччио?

— Все в рамках закона.

Подумаешь! Всего лишь слегка нагнул своего дядьку и двоюродную сестру и «бархатно» укомплектовал отца, сподвигнув его на откровенный разговор с братвой, которая в некотором смысле вложится в наш бизнес. Ребятам придется чуток подтянуть пояски исключительно ради блага «Шоколадницы».

— Это не ответ. А значит, поцелуй ты не заслужил.

Это ей так кажется. Двигаюсь задницей по поверхности, вплотную приближаюсь к то и дело отвлекающейся на мальчика Смирновой, и подобравшись, наконец-то обнимаю шуструю за талию.

— Подари ласку, Тузик, — одной рукой придерживаю, а пальцами второй заправляю ее волосы за маленькое ушко.

— Петь… — Тоня опускает взгляд и безмолвно водит губами, тренируясь, видимо, с тем, что потом намерена мне вслух сказать. — Это все очень быстро и… — осекается и замолкает, а подняв на меня глаза, очень тихо продолжает, — неправильно, даже пошло.

— Не понял, — пальцами играю с ее непослушным и постоянно выпадающим витым локоном. — Что быстро? Что неправильно? Что пошло? Я сказал Сергею, что ты со мной…

У Тоньки страшно округляются глаза, просто-таки вываливаются из орбит и испускают искры, которые неосторожно попадают на меня, прожигая крохотные дырочки на моей рубашке.

— С тобой? — она скукоживается, сильно прищуривается, просчитывает расстояние между нами, словно к атакующему броску готовится. — Два дня прошло, как я…

— Ты наказала меня, я все понял и принял к сведению.

— Что? — вытягивает шею и приближается к моему лицу. — Что ты понял, что принял к сведению…

Мило, но в то же время опасно и немного страшно, Антония смотрится, когда сильно злится. В особенности, когда сердится и злится на меня. Ее зрачок полностью скрывает разноцветную радужку красивых глаз, становится черным-черным угольком из племени древних антрацитов, сверкающим, но бездонным и весьма опасным. Сейчас Смирнова — безжалостная демоница, готовая растерзать меня, съесть заживо, без хлеба, масла, соли и кайенского перца.

— Я хочу поговорить с Егором.

Нет! Нет! И еще раз нет! Потому что я этого не хочу. Это лишнее, а она совершенно не права.

— С чего бы? — убираю руки и пристально слежу за тем, что она теперь делает.

Тоник отходит от меня до той отметки, пока не утыкается своим мягким местом в край обеденного стола, за которым мы все дружно завтракали и полуночничали с Сергеем, когда он пытался воспитывать меня, намеками о борделях досаждая.

— То есть?

Вот и я говорю:

— То есть?

— Петь…

— Красноречивее не скажешь, Ния. Ты сбежала фактически из-под венца, наплевав на мнение толпы и на того же Мантурова, с которым, прежде чем поцеловаться со мной, решаешь все честно обсудить. Он что? Твоя совесть, которая никак не затыкается, или…

— Я хочу ему все объяснить.

Пиздец! А это даже очень занимательно и, сука, охренительно интересно.

— Ния-я-я, — пронзительно пищит мальчишка.

Тонька вздрагивает и отвлекается, поворачивает голову в ту сторону, где он находится и громко спрашивает у мелкого:

— Что у тебя случилось, детка?

«Детка»? Это говорит та, которая называет ребенка незаконнорожденным, практически нарекает каждый раз ублюдком, бесхозным, брошенным пацаном, безотцовщиной, а свою сестрицу костерит за необдуманный поступок распоследними словами, абсолютно не стесняясь в лексике, которую по отношению к обоим полушутя или полусерьезно употребляет.

— Смотли! — пищит мальчишка.

«Не уходи!» — почти шепчу направляющейся из кухни в зал Антонии. — «Куда ты?».

Какой еще Егор? Какие на хрен беседы и объяснения? О чем, да по какому поводу, зачем, в конце концов, в чем вообще сакральный смысл того, что она собирается сделать или брошенному мужику рассказать?

Помещение, в котором я нахожусь, просторное, огромное, а мыслей очень много и все кружат, вращают воспаленное сознание, закручивают воронку, захватывая большие биты информации, которую я стал напрочь забывать. Они заставляют меня воображать ужасные картины, как…

Она вдруг остается с ним! Внезапно возвращается! Любезно дает им новый шанс. Уходит от меня… Бросает…

«Мы вместе, Ния!» — не знаю, что из этого выйдет, но я два дня официально встречаюсь с Антонией Смирновой и не собираюсь слушать страдания ее души о том, как нехорошо и не по-женски она поступила с моим предшественником. Он не был таковым… Он был кем угодно, но только не ее мужчиной… Если бы… Да, блядь, так ведь не бросают! Ее поступок вполне очевиден и не нуждается в пояснениях «производителя». Если «клиент», конечно, руководство пользователя прочитал, прежде чем приступил к «эксплуатации».

— Нет! — пялюсь в широкое, почти панорамное окно, запоминаю каждый камушек, веточку, кустик, которые засекаю во дворе. — Нет, нет, нет…

— Петя? — ее руки проходят сквозь меня. Так я это вижу, так чувствую, так все понимаю. Тоня со спины обнимает меня и прислоняется щекой к моей лопатке, целует через рубашку, прихватывает ткань, цепляется зубами, оттягивает и отпускает. — Это будет правильно…